Вячеслав Харченко - Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов
До случая, произошедшего с Кырдылкыком, еще обожали иностранных гостей. Их можно было безбоязненно водить на двухкилометровые сопки за валютные денежные знаки. Хлопот немного, а барыш очевиден.
У бурята же произошел чудовищный конфуз: он повел двух итальянцев наверх, а те через пятьсот метров сели с высунутыми языками, держась за сердце, с требованиями вызвать спасательный вертолет. Сами спускаться гости местного начальства наотрез отказывались.
Когда их сняли, Кырдылкыку власти устроили разнос: да как ты мог, да ты их хоть спрашивал, ходили ли они до этого в горы и на какую высоту, да ты чуть контракт не загубил, да ты вредитель экономического процветания края.
Как потом выяснилось, все он спрашивал, все объяснял, а те кивали и говорили, что и на пять тысяч метров забирались. Просто у них в Европе поднимаются по асфальтовым дорогам на джипах, а у нас – пешком по кедрачу.
Вот и вся разница.
Святой ключ
Альберт Викентьевич – первый священник Егорьевской церкви – прожил странную жизнь. С одной стороны, он построил церковь в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, а с другой – видел разрушение своего творения и не дождался восстановления.
Помимо двенадцати детей он еще воспитывал и обучал ребятишек Пичковой Дачи, а до революции в ней было двадцать семь домов, и иной раз на занятиях собиралось в классе до сотни чад разного возраста. Он только покрикивал и сердился и никогда никого не бил. Лишь посмотрит серьезно – и все успокаиваются. Строительство храма Альберт Викентьевич вел на деньги фонда, состоявшего из пожертвований городских властей и схода. Даже моя прабабка отдала туда десять копеек.
Колокольня встала на холме. Вниз к реке по склону образовалось кладбище, переходящее в поле и далее в овраг, по дну которого текла речка Банька. Далее в роще бил святой целебный ключ.
В восемнадцатом году возле ключа на фоне дыма от горящей церкви священника и расстреливали «кожаные куртки» – частично петроградские, а частично местные. И если бы не деревенские, на которых городские оставили приведение в исполнение приговора, и если бы не прихожане и весь мир, то Альберта Викентьевича порешили бы. А так кто-то из толпы крикнул: «Митька, Петька, засранцы, он же вас грамоте обучал». Митька с Петькой и застыдились.
Когда же «благородные идальго» поставили Митьку с Петькой в кусты оврага затылками к дулам винтовок, тогда уже священник бросился бывшему городскому голове в ноги и молил: «Отпусти, ибо не ведают, что творят». Голова отпустил – как можно отказать крестному отцу собственных детей?
Альберта Викентьевича миновал позже и тридцатый и тридцать седьмой, а вот фашисты семидесятитрехлетнего старца как некоммуниста и служителя культа вытащили на мороз – к сотрудничеству, а он: «Нихт ферштейн, нихт ферштейн», – хотя знал семь языков.
Я хорошо вижу ту злобную январскую ночь, когда мои бабка и мама замерзшими руками волокли по снегу к овражному ключу его тело.
Они всю ночь плакали и долбили лопатами мерзлую землю, но все равно по весне пришлось перезахоранивать то, что осталось после лесных зверей.
Егорьевский щебет
Всемирно известный исследователь музыкальных тонов и ритмов П. писал свою нобелевскую работу, переведенную потом на сто тридцать пять языков, в Дичковой Даче. Он прибыл в деревню зимой одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года в период поста, чтобы застать всех, включая бабу Нюру – главную окружную застрельщицу, первую певунью дореволюционного церковного хора священника Альберта Викентьевича.
Сбор старух занял немалое время, а само прослушивание и запись длились почти месяц, вплоть до Рождества. П. постоянно ходил с недовольной рожей и возмущался отсутствием молодой поросли, владеющей знаменитым егорьевским щебетом. К тому же его мучило расстройства желудка (сказывалась непривычка к парному молоку).
В конце концов пластинка состоялась, а в предисловии к вышедшему при Парижской Академии наук изданию написанного им труда недвусмысленно говорилось, что П. навсегда закрыл тему и будущим фольклористам нечего рыть в заданном направлении.
Однако я подтвержу (и многие тоже), что если и теперь прямо спросить А. А. П., как устроен егорьевский щебет, то он наморщится и ответит: «Понимаешь, Слав, они же постоянно фальшивят, как негры губастые. Гвалт, шум, свист. Между до и ре. В общем, и не понять, как устроен этот ненормальный и немузыкальный щебет. Еще же большая загадка, почему им заслушиваешься, несмотря на всю его структурную аномальность для уха цивилизованного европейца».
Маньяк
Я уже три года работаю в банке «Национальный абзац» делопроизводителем, и пристроил в хозяйственный отдел организации своего соседа, Ивана Степановича, который раньше балдел слесарем на Люблинском литейно-механическом заводе.
Через стол напротив меня корпел «серая мышь» Николай, который, узнав, что в банке устанавливают систему распознавания при входе, решил посмеяться над человеком рабочей специальности. Честно говоря, предпосылки к тому были, ибо Иван Степанович редко выходил на работу без характерного запаха, идущего от него, а когда я ему на это намекал, то сосед обижался: «Понимаешь, иначе я себя нужным обществу не ощущаю».
Новый входной механизм предполагал индивидуальный проход любого служащего в камеру из двух бронированных дверей, в которой его рассматривали охранники через телевизор. «Мышь» же убедил бедолагу, что в глазок вмонтирован приборчик для теста на алкоголь и что в него необходимо дышать.
На третьи сутки бравые молодцы ВОХРа не выдержали и отдубасили Ивана Степановича ногами (после его верноподданнических выходок запотевал экран) и пригрозили работяге бумагой наверх. Человек рабочей специальности от этого набычился.
А Николай оказался знаменитым бирюлевским лифтовым маньяком, который содержал жену и двух детей и насиловал в темноте женщин. Его фотка была растиражирована по всем газетам, а шумный процесс имел глубокие последствия.
Зигзаг судьбы
Если вы откроете военную энциклопедию, то узнаете, что шестьсот третий полк, бежавший с плацдарма на Халхин-Голе, остановил и послал обратно Георгий Константинович Жуков. Но все было не так.
Полк остановил мой дед. Вышел навстречу и спросил: «Куда бежите пи…ки?» Те в ответ: «Назад», а он: «А ну возвращайтесь быстро».
Тут подошел Жуков, высказываясь в том смысле, что Анатолий Анатольевич говорит правильно, на что предок послал Георгия Константиновича на х.й: «Не мешайте, пожалуйста, работать». Генерал не обиделся, так как войска вернулись на позиции, хотя враг шквально обстреливал укрепления и все погибали.
Дед по отцу попал в армию из станицы Ахтырской Абинского района Краснодарского края: в армии бесплатно кормили и выдавали амуницию. Кубанских казаков все власти любили, считая их отморозками, и брали вне очереди. Дед служил везде, а в тридцать седьмом выдвинулся на офицерское звание, что позволило получить на границе с Маньчжурией в подчинение пехотную единицу.
Проявленный на Халхин-Голе героизм отозвался двояко – капитанскими погонами и отправкой на Финский фронт.
В полярных же снегах вверенный ему батальон проспал ночную вылазку, и вместо сопротивления драпал босиком до ближайших укреплений Красной армии.
Там народ развернули, дали винтовки, забрали обмороженных. Финны возвратной наглости не ожидали и с сопки отступили.
Деда разжаловали в рядовые, но в Берлин в сорок пятом он входил майором, а смерть нашел в пьяной аварии в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
Как отапливать
Перед кризисом девяносто восьмого года вся жизнь Дичковой Дачи подчинилась строительству дома для сводного племянника бабы Нюры – Иннокентия.
Кеша, московский автослесарь, подсмотрел восточные краснокирпичные хоромы мэра Егорьевска Прокопия Авдеича, ремонтируя его шестисотый, и загорелся идеей воздвигнуть подобные себе.
Заложив фундамент двадцать на тридцать метров, он собрал всех родственников и на годы осудил семью на недоедание, чтобы добыть материалы.
Константинопольские купола и православные колоколенки, средневековые башни и барочные ангелочки причудливо перемешались в буйном прожекте. Строительство продолжалось три года, пока окончательно не подорвало силы участников. Жена стенала, дети плакали, братья отворачивали лица.
Но все же стены, крышу и внешнюю отделку возвели, а из первого этажа устроили дедаловский лабиринт комнат. Второй же гулко зиял теннисным кортом. Взойдя на него, Иннокентий, вместо того чтобы обрадоваться, прослезился: «Господи, как же я это буду отапливать?»
Именно сей факт и сгубил благородное начинание, а никак не дефолт.
Патриотизм
Я никогда не отличался глумливыми манерами и чаще подаю в метро копеечку, чем презрительно отворачиваюсь, но…
