Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
Однажды, мой старинный приятель поэт Иван Головатов, врач по образованию, показал мне пачку критических рецензий на свои стихи, а потом спросил:
– И после этого, ты хочешь знать, почему я вернулся в гинекологию?..
…Возня на моей кухне, постепенно переместилась в коридор, а потом и на лестничную клетку. Минут через двадцать после того, как она затихла на улице, энтузиасты появились вновь. Просто так уходить с двумя бутылками водки, им не хотелось, и Веньминыч пустился в рассуждения:
– Знаю я, эти старые холодильники. Громоздкие, шумные. Все пространство занимают, а пользы мало. Даже никакой пользы для современной жизни, а выкинуть трудно.
– Такое бывает не только со старыми холодильниками.
– А с чем еще?
– С марксизмом, например.
– Начальник, – мгновенно прореагировал Веньяминыч, уходя в конкретику, но при этом, в нее не вдаваясь, – Ставь еще литр, мы его мигом выкинем из твоей квартиры.
– Ну, это вряд ли.
Веньяминыч задумался, и, наверное, пришел к выводу о том, что заломил за марксизм слишком большую цену:
– Ладно. Давай мы его выкинем за полбанки…На первый взгляд, события, происходящие в нашей жизни, не связаны между собой, но на первый взгляд, и звезды на небе между собой не связаны…
Холсты просохли, и я вполне мог бы сесть за работу. Но это не удалось, потому, что опять зазвонил телефон.
В своей жизни, я не раз создавал себе проблемы тем, что что-нибудь говорил. Кстати, чем, что я молчал, я никогда не создавал себе проблем.
Приблизительно год назад, я отказался подписывать коллективную бумагу с требованием демонтировать памятник Петру, и мне казалось, что мои аргументы очевидны:
– Мы, художники не должны требовать разрушения произведения другого художника на том основании, что оно нам не нравится…Между прочим, я единственный из всей нашей секции, кто имел более-менее серьезное право быть не довольным памятником Петру, потому, что только я представлял свой проект этого памятника. Все остальные просто ругали, а это не очень интересное для меня занятие. Скорее это тинейджерство либерализма – имеешь право ругать, но не ругаешь – уже не либерал, а какая-нибудь гадость, вроде социал-демократа.
На самом деле, бороться «за», куда продуктивней, чем бороться «против». Правда, у борьбы «за» есть один существенный недостаток – бороться «против» можно ничего не умея.
Для того, чтобы бороться «за», нужно хоть что-то уметь делать…Мой собственный проект заключался в том, что нос корабля, на котором стоит царь-реформатор, выступает из волны, которая, в свою очередь, переходит в плащ Петра. И в руке царь должен был держать, по моему проекту, не бумажку, наверняка с доносами, как я думаю, а ключ. Ключ, это больший символ реформ, чем указ…
В первый момент, некоторые горячечные головы, предложили исключить меня из союза, но через некоторое время придворный скульптор стал лучшим другом нашего отделения, и появилось новое предложение – гордиться нашей с союзом принципиальностью. Меня даже стали цитировать.
И теперь мне позвонил председатель отделения и попросил приехать, потому, что я понадобился вновь:
– Срочно приезжайте, Петр.
– Что случилось?
– Это не телефонный разговор.
Я всеми силами моей души за личное общение. Но если в Союзе художников появились темы, которые нельзя обсуждать по телефону, то у меня не могло не образоваться мысли, которую я, правда, благоразумно не высказал председателю нашего отделения:
– Во всем мире шизофреники, страдающие маниакальностью, называются маниакальными шизофрениками. У нас – членами творческих союзов…«Срочно,» – произнесенное нашим председателем, подвинуло меня на то, чтобы поймать частника, но мы попали в пробку и двигались к Москве со скоростью, на которой сверхзвуковой, многоцелевой истребитель СУ– 31 МКС стоит на месте.
Так уж выходит, что приблизительно половина денег, которые я за что-то плачу, вылетает впустую.
Знать бы заранее – какая именно половина – можно было бы жить не плохо.
Я заплатил водителю сто пятьдесят рублей – редко мне приходилось тратить деньги так бессмысленно, потому, что председатель сказал мне:
– В руководстве Москвы существует мнение, что нужно вернуть памятник Дзержинскому на его историческое место. Мы знаем ваше трепетное отношение к историческим памятникам.
Вот так.
Иногда поставишь себя на место другого человека, а потом думаешь – ну и местечко ты себе выбрал.
Мне было бесполезно говорить председателю о том, что история сохраняется не памятниками, а мемориальными досками, а главное – правдивыми учебниками истории…Памятники – это не свидетельства истории, а свидетельства того, как мы к ней относимся…
…Когда я вошел в зал, толковище живописцев было в стадии возгорания, только меня не хватало.
Выступала Галкина, которую за глаза называли Палкиной. Еще совсем не давно, она была секретарем комитета комсомола по идеологии в архитектурном институте, а теперь стала художественным критиком. Однажды кто-то сказал о ней:
– Палкиной нужно дать пятнадцать суток за изнасилование искусства, – а я не согласился:
– За изнасилование, этого мало, за изнасилование искусства – много…Я не очень удивился, когда услышал от нее:
– …Библия учит нас любить людей, – это была середина фразы, остального можно было и не слушать, чтобы впасть в тоску.
Вообще, я не часто злюсь, не больше ста раз в день, но тут Галкина меня достала – как будто, кроме как о том, в чем мы не разбираемся, нам и поговорить не о чем. Впрочем, именно о том, о чем мы не имеем понятия – чаще всего мы и имеем свое мнение.
Я сказал:
– Любить людей учит не Библия, а камасутра…– В конце концов, мы предлагаем восстановить историческую правду, – попыталась продолжить, несколько озадаченная, Галкина.
– Есть вещи, куда более важные, чем правда, – сказал я, не обращая внимания на зарождающийся скандал.
– Что же это, например?
– Например, доброта…– В конце концов, это просто скульптура, – Галкина умела быть неостановимой. И мне пришлось ответить ей.
И не только ей:
– Если памятник Дзержинскому, это просто скульптура, значит мы рабы…
Когда я уходил, председатель секции отвернулся, сделав вид, что не попрощался со мной, потому, что не заметил моего ухода.
Возвращаясь домой, я подумал, что меня, наверное, скоро вновь предложат исключить из союза. Это не такая уж большая неприятность потому, что творческому человеку совсем не обязательно с кем-то объединяться.
А может выяснится, что «шестерки» несколько переоценивают любовь нынешнего президента к Дзержинскому, а, следовательно, недооценивают нормальность нашего президента.
Тогда меня снова начнут цитировать.Вообще, творческий союз, это место интересное. И некое представление о том, что это собрание единомышленников, верно только в том смысле, что единомышленниками можно считать и скорпионов в банке. Только одно ядовитое жало каждого, заменяется множеством более тонких жал – ревностью, амбициями, неудовлетворенным самолюбием, завистью к чужим успехам, а, иногда, даже к чужим неудачам.
Здесь дело не в том, что собираются негодяи, художники ничем не хуже других людей.
Скажем, поэтов или углекопов.
И каждый по отдельности, сам по себе, человек очень милый, и в смысле общения, превосходящий среднестатистического современника. Просто вместе им собираться нельзя.
Это противопоказано самой природе процесса, потому, что любой, кто занимается творчеством, индивидуалист по природе.
По природе творчества.
И исключения, вроде Кукрыниксов, только подтверждают это уже тем, что являются исключениями. А то, что в любом творческом союзе больше всего людей, не имеющих к заявленному творчеству никакого отношения, делает союз довольно комичной помесью между базаром и вокзалом.
С другой стороны, союз гарантирует некие привилегии, от пенсии до возможности взмахом красной книжицы, продемонстрировать божью отметину.
О том, что это, возможно, каинова печать, остальные люди не знают, да и не надо им этого знать.
За свои услуги, союз изредка берет чисто символическую плату безропотностью при соприкосновении с лицемерием.
Впрочем, и здесь, он прикрывает каждого своей массовостью, как сумерками.
Никакими реальными льготами теперь никто из членов не пользуется, потому, что дефицита нет. Нечего доставать, ни путевку в дом отдыха, ни мебель для спальни. Все равно, за все нужно платить деньгами, и я совсем не думаю, что деньги изобрел дьявол.
Дьявол изобрел дефицит.
Вернее, то, что к нему ведет…Когда я открывал дверь, телефон уже звонил:
– Привет. Есть заказ на портрет большого человека.
– Заказ – это хорошо.
– Какие у тебя отношения с коммунистами?
– Нормальные. Меня от них тошнит.
– Ну, это у тебя личное.
– Нет, общественное…Звонил Эдик, один из тех, что все знают, но ни к чему не имеют отношения. Иногда он поставлял мне заказы, при этом, наверняка, не плохо наживаясь на мне – вокруг любого художника, величиной больше мизинца, таких эдиков крутится целая стая. И, в определенном смысле, их число – это критерий величины художника.
– Мне казалось, что твоя жизнь это учебник здравого конформизма, – проговорил он.
