Виктор Бычков - Варькино поле
– Ну, курва! Будешь вечно помнить Ивана Кузьмина, сволочь! – ткнул горящей головешкой в левый глаз девушки, надавил, с силой прижал. – Будешь знать, что такое глаза!
Тело Варвары дёрнулось, руки приподнялись и тут же в бессилии опустились на грудь.
Мужчина взмахнул палкой, раздул тлеющий огонь, и снова прижал её, но уже к лицу, к левой щеке, к нежной коже…
Девичье лицо зашкарчало, запахло горелыми волосом и человеческим мясом… А он всё давил и давил головешкой, всё жёг и жёг…
Неимоверная боль лишь на мгновение вернула сознание, Варенька шевельнулась, чтобы опять впасть в беспамятство.
Забросив орудие пыток в реку, ещё какое-то время Иван стоял, смотрел, как корчится в агонии жертва. Обнажённая из-под ночной сорочки голая девичья нога чуть выше колена заманчиво сверкнула белизной, замаячила перед глазами. Он хрюкнул, тяжело задышал, засопел, снова издал нечленораздельные звуки, в спешке стал срывать с себя домотканые портки, припал к безвольному телу…
Глава третья
На вторые сутки кавалерийский гарнизон не выдержал осады. Прямым попаданием снаряда в полковую конюшню была уничтожено почти половина штатного поголовья лошадей. Многие из них были ранены, не пригодны для боя, и сейчас бродили по гарнизону, а то и уходили в городок. Благо, красные пропускали их беспрепятственно через свои порядки.
Усилилось дезертирство: только к исходу первого дня гарнизон покинуло около эскадрона солдат и унтер-офицеров. И уже утром второго дня эти же перебежчики были замечены в атакующих цепях красных. Боевые потери были высоки: только в эскадроне ротмистра Аверина в строю осталось девятнадцать активных штыков. Силы были явно не равными. Фортуна не благоволила кавалерийскому полку, верному воинскому долгу и военной присяге.
Командир полка полковник Бахметьев на рассвете собрал оставшихся в живых офицеров, выступил перед ними с короткой речью.
– Приказывать вам не могу, господа офицеры. Настал час, когда вы обязаны поступить именно так, как велит вам офицерская честь. Родина осквернена, поругана. Однажды принявши присягу на верность Императору Всея Руси я не могу подчиниться новой власти. Буду до последнего дыхания сражаться с ней, пока моя страна не освободится от красной скверны, пока над моей Россией снова не взовьётся знамя Самодержца. Пойдём на прорыв вражеского кольца. Поговорите с подчинёнными. Дайте им право выбора: лишней крови нам не надо. И сами определитесь. Все, кто считает себя офицерами, прошу прибыть в район сосредоточения за продовольственные склад. Там доведу до вас исходный рубеж для атаки.
Аверин вернулся к остаткам своего эскадрона. Подчинённые ждали командира у коновязи за сгоревшими конюшнями.
– Сейчас офицеры полка предпримут попытку прорыва блокады. Неволить не стану. Поступайте сами, как знаете, как считаете нужным. В любом случае, спасибо вам, братцы! За верность, за отвагу и мужество ваше, за всё – за всё… Да хранит вас Господь!
Алексей Ильич говорил, не слезая с Мальчика, внимательно следил за подчинёнными. Солдаты стояли, спешившись, понурив голову. Многие были ранены. У половины бойцов отсутствовали кони.
Ординарец командира эскадрона ефрейтор Кульков тут же влетел в седло, встал за спиной командира. Остальные солдаты не сдвинулись с места.
– Ну, что ж… Прощайте, братцы! Не поминайте лихом. А тебе спасибо, Кульков. Я всегда верил в тебя.
Аверин тронул коня, направился за продсклады. За ним неотступно следовал ординарец. У складов уже собралась небольшая – всадников около тридцати – группа офицеров и солдат. Оттуда организованно и скрытно выдвинулись на исходный рубеж, подготовились к атаке.
Полковник Бахметьев выехал перед строем.
– С нами Бог и за нами великая Россия! Аллюр три креста! Сабли к бою! В атаку-у-у… за мно-о-ой… ма-а-а-арш-ма-а-а-арш!
На удивление атакующих, смогли почти беспрепятственно пройти боевые порядки красных. Уже вдогонку прозвучало несколько винтовочных выстрелов, но они не причинили вреда. А когда затарахтел пулемёт противника, конница уходила берегом реки в сторону леса, и была совершенно недосягаема.
Там, в лесу, полковник в последний раз обратился к подчинённым:
– Предлагаю, господа офицеры, следовать за мной. Я буду пробиваться к генералу Юденичу. Он собирает армию, готов идти на Питер, уничтожить красную власть в их гнезде. Вместе – мы сила.
Ротмистр Аверин попросил разрешения проведать родных на прощание. Полковой командир согласился, заранее обговорив место будущей встречи.
– Будем ждать вас, Алексей Ильич, в казармах нашего полкового полигона. Место отдалённое, скрытное. Красные вряд ли сунутся туда. Там же устроим бивак, отдохнём, соберёмся с силами. Благо, на полигоновских складах должно сохраниться фураж и кое-что из продовольствия для личного состава. Надеюсь, караульная команда не смогла растащить всё. Думаю, до утра следующего дня вам достаточно времени?
Ординарец сопроводил командира почти до Пескарихи. Уже на выезде из леса догнал эскадронного, пристроился рядом стремя в стремя.
– Вы меня извиняйте, господин ротмистр, но я с вами дальше не поеду.
– Чего ж так, Кульков?
– До дому подамся. Чего я забыл в том Питере? И генерал Юденич мне не сват, не брат. Мне бы в свою деревеньку… И коняшка в хозяйстве пригодится, да и вообще…
– Бог тебе судья, солдат.
– Премного… это… господин ротмистр. Вот.
– Прощай, солдат! А ты всё-таки махни на полигон, продуктами и фуражом в дорогу запасись. И остерегайся по возможности.
– Да-да, господин ротмистр Алексей Ильич. Я так и сделаю. Спасибо вам огромное. Премного… это…
Офицер тронул коня.
– Домой, Мальчик, домой.
Конь понял седока, с места взял в карьер.
Дым над деревней Алексей Ильич заметил ещё на опушке леса, определил, что горит имение, и всё понял, дал полную волю лошади.
Мальчик ворвался на улицу Дубовки, стрелой прошёл сквозь толпу пьяных мужиков, грудью сбил выскочившего вдруг на дорогу красноармейца, направил себя к имению. Крестьяне узнали всадника и коня.
– Барин, барин молодой! – неслось вдогонку шипящим шёпотом.
Люди вдруг будто опомнились, бросились по своим домам, в спешке стали закрывать ставни и двери, перепрятывать разворованное из имения имущество и продукты.
– Барин! Барин вернулся!
Однако поняли, что Аверин прибыл один, без поддержки, сразу осмелели, вновь повалили на сельскую улицу с полной решимостью раз и навсегда покончить с барами.
К этому времени в деревне остались только что сформированная советская власть в лице председателя Совета Ивана Кузьмина, его заместителя Федьки Ганичева и секретаря Сашки Попова. Для безопасности и официального утверждения в должностях новым правителям в помощь выделили троих красноармейцев.
У деревенской школы конь взвился на дыбы, остановился: это всадник заметил на сучьях дуба, что у реки за школьным двором, тела четырёх повешенных, дёрнул за узду. Алексей Ильич узнал одну из жертв: маму. По платью узнал… Её тело висело рядом с телом управляющего Генриха Иоанновича Кресса. На другом суку болтались деревенский учитель Фёдор Иванович и хуторянин Храмов Пётр Николаевич. Труп его жены оборвался с верёвки и теперь лежал у ног мужа. Наденька, Марта Орестовна сидели у дуба на его мощных узловатых корнях, что спрутом расползались вокруг дерева.
Старая немка прижимала к тощей, высохшей груди Наденьку, тихонько гладила по спине, говорила что-то, шептала, закрыв глаза, устремив лицо своё куда-то вверх, выше кроны дерева, за речку, к небу.
Почувствовав посторонних, старушка открыла глаза, как очнулась.
– А, это вы… – бесцветным голосом произнесла женщина. – А стражник сбежал куда-то. Да все ушли, покинули нас, отвернулись… Вот, – кивком головы она указала на девчонку, – умом взялась дева. Вот оно как… А меня не стали… Ванька Кузьмин сказал, что стара, сама, мол, подохнет. И девчонку не стали казнить: она к тому времени как не в себе стала. Говорит, что её сам Господь Бог наказал из-за дедушки.
Только сейчас Аверин увидел глаза девушки, пустоту в них. Во взгляде красивых, немножко раскосых голубых глаз зияла пустота, бездонная, страшная, когда они ничего не выражают, а лишь неосмысленно смотрят на окружающий мир. А может они видят всем неведомое, невидимое всеми? Так оно или нет, но глаза излучали пустоту, и на лице её застыла блаженная улыбка. Губы что-то шептали, сама она то и дело заливалась хохотом. И смех этот был страшным, больно бил по нервам. Хотелось и самому после этого смеха также заорать, крикнуть, чтобы выкричать, выплеснуть с криком всю ту боль, то отчаяние, что накопились у него в груди за последние двое суток.
– Что здесь было? Как такое могло произойти? – Алексей задавал вопросы, но ответа ждать не стал, ответил сам же:
– Чего это я спрашиваю… Понятно – что, понятно – почему. Варенька где? Серёжка?
– Не было их. Возможно, спаслись, – всё тем же бесцветным голосом ответила Марта Орестовна. – Может, не дай Господь, в огне… сонными… Ванька-конюх заводила у них. Он всё организовывал: и пожар, и вешал…
