Виктор Бычков - Варькино поле
– Так вы же родные, свои дамы! – искренний ответ ребёнка развеселил сестру и маму.
– Да я отвернусь, – попытался исправиться мальчик, чем ещё больше рассмешил дам.
– Так и быть, возьмём, – великодушно разрешила Евгения Станиславовна. – Но при условии, что поднимешься утром без нашей помощи и не станешь лезть на глубину.
Радости ребёнка не было предела!
– Ты все же, Варенька, по утру постучи мне в дверь, так я и встану, – на всякий случай попросил сестру. – С тебя не убудет, ничего не станется, а мне приятно сделаешь. Я вас с мамой потом научу раков ловить на речке.
– Ох, и хитрый ты, братец! – девушка поцеловала мальчика, поправила одеяло, загасила свечу, удалилась из детской спаленки, где она укладывала брата спать, читала Серёжке перед сном книгу.
Варенька ещё немного полежала на кровати, потянулась, кинула в очередной раз взгляд на солнечный луч: пока она нежилась, он сместился со стенки и уже был готов вот-вот перекинуться к ней на постель. Пора!
Она решила понежиться ещё чуть-чуть, самую малость, но её насторожили голоса у дома. Быстро вскочила. Подбежала к окну, успела заметить, как грубо сбросили маму с крыльца, как толпа людей сомкнулась над ней, упавшей, услышала мамин сдавленный крик. И всё поняла!
Первым желанием было броситься на помощь маме. Уже сделала несколько шагов к выходу, но вдруг жаром обдало: Серёжка?!
Не раздумывая, девушка кинулась в соседнюю комнату, в спаленку брата. Ребёнок спал, скрючившись под одеялом. Рядом, у изголовья, лежала подаренная вчера сабелька.
– Серёжка, вставай! – звенящим шёпотом потребовала Варенька, сдёрнула одеяло.
К счастью, мальчик тут же открыл глаза, улыбнулся сестре.
– Уже пора на речку?
– Молчи! Молчи, мой маленький! Вставай, вставай, прошу тебя! – она тормошила брата, силой подняла, опустила на пол. – Бежим, бежим, Серёженька, бежим! Беда! Беда страшная! Бежим, миленький!
А сама уже открывала окно в детской спальне, подталкивая к нему брата.
Вскочила на подоконник, протянула руки ребёнку. На удивление, он ничего не спрашивал, исполнял все требования сестры. Серёжка тоже услышал устрашающий ропот у стен дома и всё понял. Мальчик присутствовал при всех взрослых разговорах и понимал немножко больше, чем того требовал его возраст. Он был очень способным ребёнком… Смышлёным…
Подбежал к окну, подал руки, но потом вернулся обратно, схватил сабельку. Ещё через мгновение брат и сестра спустились в сад и бегом направились на омуты, подальше от имения, от деревни…
Когда загорелся их дом, было желание сбросить с себя наваждение. Ей ещё казалось, что она бредит, и вот эта жуткая картина касается не её, не маленького Серёжки, не мамы, которую увели неизвестно куда, а отголосок какой-то страшной, нереальной картинки из непрочитанной ещё книжки. Какое-то время ей представлялось, что вот сейчас, сию минуту она захлопнет страницу, и кошмар кончиться, всё встанет на свои места, будет, как раньше: мир, покой, радость от встреч, лёгкая грусть от разлук, трепетная надежда на скорое свидание. Однако реальность требовала от девушки не переживаний, а решительных действий.
Она видела, как варварски растаскивалось и грабилось имение; как уводили маму, издеваясь и унижая её; как мир встал с ног на голову.
Шоковое состояние проходило, на смену ему надвигались осознание жестоких реалий, трезвая рассудительность занимала место в юной девичьей головке: надо действовать! Ей ещё никогда не приходилось бывать в таких ужасных обстоятельствах, брать на себя сколь ни будь тяжкие обязательства. Но весь уклад прошлой жизни уже шёл навстречу девушке, подвигал на единственно верное решение: спасти Серёжку!
Мама ещё вчера, как чувствовала, за вечерним чаем обронила:
– Если, не дай Господь, что с деревенькой нашей, с имением, ты, доченька, обязана позаботиться о будущем вот этого недоросля.
– Евгения Станиславовна положила руку на голову Серёжки, пыталась говорить слегка иронично, но в тоне этом, в глазах матери ещё тогда дочь уловила, заметила тревожные нотки, тревожный огонёк.
– Постарайся встретиться с Алексеем. Он не даст вас в обиду. Будьте всегда вместе.
– Ну, что ты, мама! – ответила в тот раз Варенька. – Разве стоит об этом сейчас говорить?
– Бережёного Бог бережёт, – загадочно и обречённо проронила мама.
Так оно и случилось.
Рядом тихонько сопел братик. Его не по-детски тревожный взгляд был устремлён на сестру. Вдруг повзрослевшим тоном он спросил:
– Что дальше, сестричка? Как дальше жить? Что с мамой?
Она не ответила, лишь на мгновение прижала к себе ребёнка и тут же отстранилась.
– Пойдём окольными дорогами в уездный городок, к Алексею.
– И я так думаю, – снов по-взрослому ответил мальчик. – А ты помнишь дорогу?
– А как же. Я, ведь, взрослая.
– Да-да, конечно, – согласился Серёжа. – И я там с мамой бывал два раза. Так что, если вдруг ты забыла дорогу, так я постараюсь, вспомню.
Они не успели сделать и шага, как сначала услышали, а потом и увидели конюха Ивана Кузьмина.
Он явно кого-то или что-то искал. Шёл к омутам крадучись, то и дело останавливался, прислушивался, внимательно всматривался в приречные кусты.
Девушку обожгла догадка: она поняла, сразу поняла, кого он ищет. Ещё вчера, когда ехали из уезда, этот тридцатилетний мужик вёл себя на удивление грубо.
Раньше он был в очень хороших, почти дружеских отношениях с братом Алексеем. Именно он, младший конюх Иван Кузьмин, помогал готовить коня молодому барину для военной службы. Это был единственный человек из посторонних, которому Мальчик беспрекословно повиновался, и вёл себя с ним почти так же преданно, как и с Алексеем Ильичом.
А вчера почти всю дорогу этот же мужик говорил гадости и пошлости в адрес Вареньки, делал недвусмысленные намёки на его любовь к ней. Она тогда ещё подумала: почему, с чего это так охамел Иван? Ответила ему резко, грубо, пригрозила рассказать маме – барыне Евгении Станиславовне.
– Моей ты будешь, дева, – мужчина не преминул напомнить о себе уже во дворе имения. – Больно сладка ты, что ягодка созревшая.
Варенька не стала пересказывать разговор с конюхом маменьке: сама разберётся. Как-никак, а это хороший товарищ брата. Может, помутнение какое нашло на человека в тот момент. Так оно явление временное…
У неё уже появлялась женская мудрость: она училась прощать.
А вот сейчас…
Девушка подтолкнула брата за высокий куст лопуха, прижала к земле. Сама спрятаться не успела.
– А-а-а! Вот ты где, – голос Ивана слегка подрагивал, мужчина дышал учащённо, с присвистом. – Я знал, что ты здесь. Вы с маткой всегда поутру на омута…
Варя не стала больше скрываться, не кинулась убегать, а решительно шагнула навстречу конюху. Уж что-что, а поставить на место зарвавшегося подонка она сумеет! Тем более такого, как Иван Кузьмин. Она же знает его, чего уж…
Глаза конюха горели нездоровым блеском. Небритое лицо скорчилось страшной, неприятной гримасой. Мужчина то и дело облизывал толстые, мокрые губы.
– А-а-о-о-ы, – издав нечленораздельные звуки, Иван с ходу обхватил девушку, навалился на неё.
Она не успела отпрянуть и тут же оказалась придавленной к земле. Тотчас прокуренные, дурно пахнущие запахи изо рта конюха обожгли Варю, заставили перехватить дыхание. Она ещё успела отвернуть голову, как слюнявые губы коснулись щеки, потом шеи, спускались всё ниже и ниже… Руки мужчины рвали одежду, бесстыдно и грубо касались девичьего тела, тискали, рвали и терзали его, проникали в потаенные места.
Напрягшись из последних сил, девушка вонзила большие пальцы рук в глаза насильнику, стараясь проткнуть их, выдавить из глазниц. Он заорал, отпрянул от жертвы, и в это мгновение сзади Серёжка нанёс удар детской сабелькой по спине мужчине. Не сильно так, по-детски… Мальчик не мог смотреть, как обижают сестру, не мог оставаться в стороне, когда совершается несправедливость. Обострённое чувство справедливости было неотъемлемой чертой его характера. Вот и ударил…
Иван вскочил, сквозь круги в глазах сумел разглядеть силуэт мальчишки, в ярости выхватил висевшую на боку саблю из ножен, наотмашь, с придыханием взмахнул ею. Голова ребёнка скатилась с обрыва в омут. Ударом ноги Иван послал вслед обезглавленное туловище…
Варенька закричала. Опьянённый собственной болью и чужой кровью, мужик потерял контроль над собой, принялся в исступлении бить ногами лежащую на земле девушку. Она уже не сопротивлялась, не чувствовала боли, ибо потеряла сознание при виде жуткого зрелища казни братика, его обезглавленного тела…
Иван оставил истерзанную жертву, кинулся в деревню, к охваченному огнём имению Авериных. Там, на пепелище риги, выхватил горящую хвойную, смолистую головешку, в спешке вернулся на берег реки ко всё ещё лежащей без памяти Вареньке.
Ухватив за волосы, резко дёрнул, оторвал от земли.
– Ну, курва! Будешь вечно помнить Ивана Кузьмина, сволочь! – ткнул горящей головешкой в левый глаз девушки, надавил, с силой прижал. – Будешь знать, что такое глаза!
