Эдуард Тополь - Московский полет
Не доезжая улицы Горького, я постучал шоферу и попросил остановиться. Он прижался к тротуару, я вышел и дальше пошел пешком. В 16.20 я был у «Кометы», а точнее – у того же киоска «Соки – воды», где я пил воду ровно одиннадцать лет назад. Но теперь этот киоск был не то кооперативным, не то частным – тут продавали не воду, а только соки и кофе. И волнуясь точно так, как одиннадцать лет назад – нет! даже больше! – я, перед тем как открыть дверь издательства, отстоял пару минут в очереди к киоску и выпил стакан своего любимого напитка из шиповника. «Черт возьми, – подумал я, – наконец-то я нашел что-то, чего нет в Америке, – напиток из шиповника!»
Конечно, продавщица дала мне его в том же граненом стакане, из которого до меня пили сотни прохожих. Но, как сказала мне наша гидша Оля, «Вадим, вы же наш человек!»
Вернув продавщице стакан, я подошел к «Комете», набрал полные легкие воздуха и толкнул дверь.
За дверью не оказалось никакого вахтера, а слева от его бывшего места не было дерматиновой двери. Там сразу начинался коридор, и почему-то он показался мне значительно короче, чем тогда, в 1978 году. И нигде не гремели пишмашинки, не звенели телефоны. Тихо. Я миновал несколько кабинетов, помня, что Анин кабинет – вон тот, в самом конце. Но на двери того кабинета была табличка «СЕРЕГИНА И. И.», а за дверью сидела пышная брюнетка лет тридцати и красила себе ногти.
– Вам кого? – спросила она.
– Муравину Анну Павловну.
– Кого-кого?
– Анну Павловну. Муравину.
– У нас таких нет.
– Да? – Я растерялся. – Это «Комета»?
– Конечно. – Она подула на крашеные ногти правой руки.
– А вы тут давно?
– Работаю? Три года… – И вдруг крикнула на весь коридор: – Женя-а-а!
– А-а? – отозвалось с другого конца.
– Ты у себя?
– Да!
– Идите к Усольцевой, – сказала мне брюнетка. – По коридору пятая дверь справа. Она тут старше всех. Вы из Америки или из Канады?
– Из Америки, – сказал я, вспомнив, что на лацкане моего пиджака все еще болтается бирка «INTERNATIONAL PRESS ASSOCIATION».
Усольцева, крашеная блондинка лет сорока, красила не ногти, а ресницы, поплевывая почти в пустую коробочку с польской тушью и глядя в карманное зеркальце. «Перестройка в действии», – подумал я про эту напряженную творческую работу всего коллектива издательства, но вслух сказал совершенно иное.
– Здравствуйте! – сказал я тем развязным тоном московского киношника, который в России всегда выручал меня в трудных ситуациях. – Подождите! Не надо мучиться! Меня как раз послали к вам из небесной базы косметики и парфюмерии! Прошу вас! – И я вытащил из своей заплечной сумки очередную трехдолларовую коробочку косметики.
– Так! Интересно! – улыбнулась Усольцева. – Садитесь. Чем могу быть полезна?
– В семьдесят восьмом году здесь работала Анна Павловна Муравина. Помогите найти, пожалуйста!
– Муравина? Анна Павловна? – Усольцева покачала головой. – Нет, не знаю. Вы уверены, что она здесь работала?
– Да. Вот в том кабинете. И тогда же здесь работал ее муж, он был директором, его звали Матвей. А фамилии я не знаю.
– Я здесь пять лет, но никакого Матвея и никакой Анны у нас нет и не было. – Усольцева сняла телефонную трубку, набрала номер на круглом диске. – Алло? Вика? Это Женя Усольцева из «Кометы». Ты не можешь посмотреть – у нас в семьдесят восьмом работала Муравина Анна Павловна? Что? А ты сама-то с какого там года? С восемьдесят четвертого? Черт! А у тебя есть кто-нибудь, кто до тебя работал? А директор по имени Матвей тут был? Ну, извини. Пока. – Она положила трубку и огорченно развела руками: – Это наш отдел кадров в ВЦСПС. Они держат архив только пять лет, а потом сжигают. У кого бы еще спросить? – И вдруг постучала кулаком в стенку за своим креслом: – Мила! Поди сюда! Мила-а!
– Иду! – донеслось из-за стенки, и спустя несколько секунд в двери возникла высокая шатенка с животом на исходе беременности. – Чиво? – сказала она, жуя пирог с капустой и держа под мышкой какой-то пакет.
– Ты кого-нибудь знаешь, кто тут в семьдесят восьмом работал? – спросила у нее Усольцева.
– Не-а. А чего? – сказала беременная.
– Да вот человек ищет Муравину Анну Павловну. Вроде она тут работала.
– Не знаю, – сказала беременная, скользнула по мне воловьими глазами и спросила Усольцеву: – Ты это… Ты масло на гречку будешь менять?
Через минуту я вышел из «Кометы», испытывая почти облегчение. Я выполнил долг перед своей совестью: я побывал везде, где мог найти Аню. И теперь она останется такой, какой она стояла тогда в двери болшевского коттеджа, – юной, в радужно-солнечном окоеме, с эскимо в руке. Она останется такой навсегда. В моей памяти.
39
В 17.00 я перешагнул порог следственной части Прокуратуры СССР. Конечно, сразу за парадной дверью тут было бюро пропусков. За окошком сидел младший лейтенант милиции. Рядом с милиционером прохаживался по вестибюлю круглолицый брюнет с темной бородкой, в поношенном сером костюме. Я назвался, и брюнет тут же сказал дежурному лейтенанту:
– Товарищ ко мне.
Через одиннадцать лет меня снова называли «товарищем». И где – в Прокуратуре СССР! Брюнет – ему было лет 35, не больше, – протянул мне руку:
– Николай Иванов.
– Так вот вы какой! – сказал я и с любопытством уставился на этого знаменитого в СССР следователя – соратника Тельмана Гдляна. А он провел меня в узкую кабину лифта, который медленно поднял нас на четвертый этаж. И тут же нам в лицо ударил жуткий, нокаутирующий запах ацетона и еще какой-то ядовитой гадости.
Иванов быстро открыл дверь лифта, сказал мне: «Прыгайте!» – и первым прыгнул из лифта через полосу влажно сверкающего лака на паркетном полу.
Зажав дыхание, я прыгнул за ним, и мы побежали в боковой коридор, нырнули в какой-то кабинет и захлопнули дверь. Я разжал горло и тут же поперхнулся едким запахом, закашлялся. А Иванов и Гдлян, которые сидели в кабинете, – ничего, спокойно дышали в этой «атмосфере».
– Хотите кофе? – сказал мне Иванов, и я понял, что это сейчас такая мода в Москве, научились у Запада угощать посетителей кофе.
– У нас, правда, растворимый, – извиняющимся тоном сказал Гдлян.
– «Мальборо»? – предложил я в ответ.
– Ваши американские сигареты очень слабые, – отказался Иванов.
– Как хотите. Но я не такой гордый, как вы. Ваш кофе меня устроит, – ответил я и огляделся.
Небольшой, в форме утюга, кабинет, два столика буквой «Т», три стула, два окна, на подоконнике электрический чайник и баночка с растворимым кофе. Стена за креслом Гдляна косая и вся – от пола до потолка – в деревянных дверцах. Позже, когда Гдлян открыл одну из них, я увидел, что за этими дверцами – ряд стальных сейфов. Не здесь ли хранятся следственные дела на кремлевскую верхушку и лично товарища Лигачева?
Тут Иванов поставил передо мной чашку кофе и вышел из кабинета. А я достал из кармана магнитофон и спросил:
– Можно, я включу?
– Ну зачем нам магнитофон? – усмехнулся Гдлян. – Лучше, чтобы о нашей беседе знали только мы и майор, который сейчас нас слушает.
Я не стал уточнять, шутка это или нет.
– О’кей, – сказал я. – Тогда первый вопрос. Несколько месяцев назад вы публично обвинили Лигачева в получении взятки, но никаких доказательств не представили. Где эти доказательства?
– Вы не так формулируете. Мы сказали, что в материалах дела имеются данные о связях привлеченных к уголовной ответственности лиц с членом Политбюро Лигачевым и некоторыми другими.
– Хорошо, пусть так. Но где факты? Народ ждет.
– Факты мы должны представить суду, а не публике. Но у нас отняли дело и не дают расследовать его до конца. Сейчас мы боремся за то, чтобы это дело нам вернули. Но если станет ясно, что дело нам не вернут и не дадут закончить по всем правилам закона, – что ж, тогда мы пойдем на полную публикацию материалов следствия.
– А что было вчера на заседании комиссии Роя Медведева? Вы выиграли или проиграли?
– Пока они приняли компромиссное решение: служебное расследование, которое ведет против нас генеральный прокурор, – прекратить. Но дело нам не вернули.
– Значит, обвинения в незаконных методах ведения следствия сняты?
– Слушайте, ни один из журналистов, которые писали об этих «незаконных методах», не пришел к нам, не положил перед нами ни одного факта и не спросил с нас ответа! Они пишут по материалам, которые им подсовывают сверху. А с нами, с людьми, которых они обвиняют, встречаться боятся! Это называется честная журналистика периода гласности?
– Я не хочу комментировать, мое дело заокеанское – задавать «провокационные» вопросы. Читатели «Токио ридерз дайджест», куда я напишу об этой беседе, знают, что следователи Гдлян и Иванов обвинили Лигачева во взяточничестве, – про это писали все газеты мира. И всем интересно, что будет дальше. Если вам не возвращают дело, то когда вы собираетесь предать гласности материалы следствия?
