Андрей Битов - Нулевой том (сборник)
Сергей Андреевич полез за сигаретами.
– Вот-вот! А я тогда и бросила…
Сергей Андреевич тоже рассмеялся и сунул сигарету обратно в карман.
– Нет, ты все-таки делаешь вид, не можешь ты не понимать, о чем я говорю! Ты же детский врач, в конце концов! Ты же сам мне сегодня рассказывал, как три ночи из больницы не выходил, с мальчишкой возился, пока не выходил…
– Но это же совсем другое дело, мама! Это пусть в газетах пишут о борьбе за жизнь человека, а мы – за свое дело боремся. И я не считаю неблагородным признаться, что, если бы не такой интересный случай, я бы не сидел у этой кроватки. Это не значит, что я мальчика не жалел. Только мои чувства здесь ни при чем – важно, что он выжил, а я оказался прав в диагнозе и лечении… На первом курсе я никак не мог поверить, что гинеколог может жениться… А ведь женятся и любовниц имеют!
– Странно, как у тебя в голове все разлучено друг с другом… Ты и твое дело, ты и твоя любовь. Будто это вне тебя, а не в тебе. И не у одного тебя… – Екатерина Андреевна задумалась. – Сейчас все про природу трубят, про охрану среды. Будто это что-то такое снаружи нас гибнет, а не мы сами… Вот пока не поймут, что все это в нас гибнет, что это мы сами больны, а не посторонняя нам рыба, все это и будут одни слова…
– Это замечательная мораль, мама, – кивнул Сергей Андреевич. – Но это не совсем то же самое, о чем мы говорили…
– То же. То же самое. Человек – тоже природа. Мораль в человеке и есть то, что в нем равно природе…
– Какая ты умная у меня, мама! – восхитился Сергей Андреевич, пробуя ее обнять.
– Это не ум! – рассердилась Екатерина Андреевна.
– Сережа! Сергей Андреевич!.. – звали со двора.
Дверь приотворилась, и просунулся корреспондент:
– Екатерина Андреевна… У нас все готово!
Сергей Андреевич растерялся и замешкался.
– Иди, Сережа, – вздохнула Екатерина Андреевна. – Ничего, ничего, ступай. Побеседуй с людьми на самом деле умными…
– Мама!.. – взмолился Сергей Андреевич.
– Не сердись… – она поцеловала его в лоб. – Прости меня. Иди. Я потом приду…
И Сергей Андреевич вышел с облегчением.
Екатерина Андреевна услышала возбужденные голоса, глянула в окно и увидела расположившуюся вокруг мангала компанию: Степанов был уже тут, и Харитоныч, и Иван Модестович конечно. Но что ее совсем возмутило, это Таня и Тоня – они тоже примостились на один чурбачок, таким тесным столбиком, как попугайчики-неразлучники…
– Таня, Тоня! – крикнула Екатерина Андреевна, распахнув окно. – Берите по куску мяса и марш отсюда! Чтобы я вас здесь не видела!..
– А правда, Степанов, что в Репове кого-то живьем сожгли? – спросил директор, разливая.
– И ничего подобного! Никаких происшествий не наблюдалось. Я там вчера как раз был. У одной бабы, Уколова Нюра, что в сельпо работает, курятник было загорелся. Его тут же одним ведром и потушили. Так она решила, что это поджог, что это одна высланная, которую она подозревала в связи со своим мужиком, подожгла. Ну, Уколова на весь поселок разнесла, что зарубит ее. Из этого и вышло, что кто-то сгорел. – Степанов вгрызся в новый кусок мяса.
– Здесь человек сгорел… Стихи Фета, – туманно сказал Иван Модестович.
– Да, следствие наоборот: доказать, что ничего не произошло. Российский детектив, – сказал Сергей Андреевич. – А вы, Аркадий, не были еще в Репове?
– Нет, а что?
– То есть как что? – всполошился Иван Модестович. – Это же будущий град Китеж! Стариннейший в нашем краю поселок, с оригинальнейшей деревянной архитектурой, четыре церкви, а какие ворота, какие ставни во всех домах!.. И все это буквально через год, после пуска Верхней ГЭС, будет затоплено. Завтра же едем, Аркадий Ильич! Я вам все покажу. Там можно сделать прекрасный альбом по деревянной архитектуре! Хоть что-то сохраним. Благороднейшее дело…
– И девушек тамошних посмотрите… – сказал директор.
– Да, там есть кадры, – усмехнулся Сергей Андреевич.
– Как кадры? Какие кадры? – оживился корреспондент.
– Это же сто первый километр! – пояснил Степанов. – Девицы там есть.
– Очень, очень любопытно! – загорелся корреспондент, от возбуждения кусая бороду. – Это символ! Старый город, ГЭС, новый путь в жизнь!.. Я еду!
– Отметьте также, дорогой Аркадий, – заметил Сергей Андреевич, – одну любопытную особенность: у вас сто первый километр отчисляется на восток, а у нас как до Тихого океана дошло, так и вспять: у нас сто первый – на запад…
– Ох-хо-хо-хо-хи-хи! – тоненько, взахлеб, помахав себе ладошкой в рот после глотка, смеялся корреспондент. – Кайф! Кайф!..
Общество действительно уже «поймало кайф»…
Варя растерянно кружила вокруг сарая, словно порываясь уйти и не решаясь. Роль затворницы, на которую она, не подумав, согласилась, ей не нравилась: забыли про нее, что ли?
Совсем решилась уйти, и тут увидела Екатерину Андреевну. Та брела своей тяжелой поступью к сараю в крайней задумчивости, ничего не видела вокруг. Чувствуя, что ее никто наконец не видит, она так постарела, так устала…
Варя отступила за угол сарая. Замешательство ее длилось секунду: она улыбнулась своей идее и шмыгнула в сарай. Волчонок радостно приветствовал ее.
Варя поспешно легла и притворилась спящей.
Дверь скрипнула, рванулся свет.
Екатерина Андреевна в упор разглядывала Варю, как неживую вещь. Мысли ее были тяжелые.
– Не спишь ведь… – сказала она.
Варя старательно не просыпалась.
Старуха не любила сейчас жизнь, не любила и Варю. Не сознавая, зачем ей это, она сняла со стены вожжи и, ухмыльнувшись, выровняла и взвесила их в руке.
Ей хотелось ударить.
Волчонок устраивался у Вари в волосах, как у мамки. Варе было щекотно, она улыбнулась как бы во сне и, как бы так и не проснувшись, обняла, как ребенка…
Екатерина Андреевна выронила вожжи и тихо вышла из сарая с выражением некой решимости на лице.
Варя вышла за нею следом и в другой задумчивости побрела в другую сторону…
Общество не сразу заметило приближение Екатерины Андреевны. Оно спорило об абстракционизме.
– Я все-таки не понимаю, – важно сказал Харитоныч, – ну, вот намажут, а что это все значит?.. Ведь если только мазня – их бы еще больше было, каждый бы доллары получал…
– Вот видите! – воскликнул Аркадий Ильич. – Даже в таком рассуждении появляется здравое зерно. Хотя бы неогульность… В том-то и дело, что не просто мазня, а по весьма-весьма непростым законам живописи. Они достигают определенного эффекта равновесия и экспрессии, их композиции бывают просто приятны для глаза, в конце концов, красивы…
– У нас там в Репове объявился один такой, из новеньких… Требовал освободить его от работ. Я сам ходил смотреть, чтобы разобраться. Нет, я в этом ничего не нахожу.
– Что ты понимаешь! – сказал Иван Модестович. – Ты и слов-то таких не знаешь, как «экспрессия, композиция». Я сам не сторонник абстрактной живописи, но считаю, что суд вправе выносить только специалист.
– Вот так и плодят шарлатанов, такими рассуждениями, – вклинилась Екатерина Андреевна. – Порядочный человек никак не может понять, что жулик возьмется за то, за что он сам браться не будет…
Иван Модестович поперхнулся, все замолкли. Тихо ушел к своей баньке Харитоныч. Директор первым догадался и почтительно уступил ей чурбак.
– Просим, Екатерина Андреевна… У нас бастурма, Аркадий Ильич – шеф-повар…
– Спасибо, голубчик. Присяду на минутку…
– Я и говорю, Екатерина Андреевна, – сказал обрадовавшийся неожиданной поддержке Степанов, – понятно должно быть, что человек делает. Ты докажи свое искусство, а потом уже себе позволь… Мы же ему предлагали работу в клубе – отказался, не может.
– Кстати, – сказал корреспондент, – искусство не только должно быть понятно – оно должно быть еще и понято.
– Ну, это что в лоб, что по лбу… – опять врезала Екатерина Андреевна. – Чтобы быть понятым, оно должно быть таким, чтобы его можно было понять. А то все боятся сказать, что ничего не понимают, и расхваливают – голый наряд короля…
Корреспондент посмотрел на Екатерину Андреевну и не рискнул спорить.
– Но, мама… – пытался поддержать его Сергей Андреевич. – Не все – передвижники, МХАТ да «Лебединое озеро». Может же быть и еще что-нибудь…
– Может-то может, да только лучше оно от одного лишь права быть не станет. А «Лебединое озеро», что, разве хуже стало?
– Мы, Катенька… у нас отчего спор зашел… – попробовал все уладить Иван Модестович. – О нашем граде Китеже… Что губим мы природу этой ГЭС – и лес, и архитектуру… и рыб, и дичь…
– Дичь… Это и есть дичь, дикость, как мы живем… Вам бы все романтику, Иван Модестович. А люди устали так жить. Почему одни будут с газом, электричеством, ванной и унитазом – а мы нет? Все хотят. Пока что вы дичь истребляете, а не ГЭС…
– Ну, Екатерина Андреевна, ты сегодня не в духе…
