Александра Окатова - Дом на границе миров
Но сейчас девушка, назовём её для удобства Катей, сидела в затерянном кафе и комкала в руках платочек. За соседним столиком у другого окна сидели двое молодых людей, которых можно было принять за братьев, они создавали впечатление очень близких родственников, но как бы с разными знаками, один был паинька, явно со знаком плюс, а второй, забияка, несомненно со знаком минус, несмотря на это, они были из одного гнезда, вероятно, у них был один и тот же папа и совершенно противоположные красавицы-мамы. У одного была причёска, как у артисток двадцатых годов, из светлых волнистых, тщательно уложенных волос, а у другого чёрные, мелко закрученные локоны вряд ли видели гребень чаще, чем раз в неделю после бани, в остальных случаях они просто пропускались сквозь крепкую пятерню хозяина или подвергались ласковому пересчету девичьими пальчиками.
Первый был стройным, не худеньким, с нежной, бледной, мягкой, шелковистой на ощупь, откуда знаю? да уж знаю, кожей, второй – сухой и загорелый, с накачанными в меру мышцами и дубленым ветром и солнцем загаром. В общем, как если бы один человек встал перед магическим зеркалом, которое отражало бы всё наоборот, белое становилось чёрным, доброе – злым, и полученное отражение вышло бы из рамы и отправилось по своим делам. Видимо, эти двое были такой парой: из тихого, чистого и скромного доброго блондина путём отражения получился его наглый, весёлый, громкий товарищ. Он непрерывно жестикулировал, хохотал, громко говорил, поглядывая на Катю, которая была так поглощена собой, что ничего не слышала. То, что они товарищи, было видно с первого взгляда, каждый великодушно прощал другому его достоинства, вероятно, потому, что у каждого были диаметрально противоположные представления о достоинствах, то, что для одного мёд, другой бы сразу выплюнул. Мне лично больше нравится чёрный – ну, который накачанный, дерзкий и нахальный.
Выражения лиц у них, естественно, были совершенно непохожи. У белого под носом, видимо, было намазано чем-то вонючим, и поэтому на его лице застыла брезгливая гримаса, у черного – наоборот, формулировать не буду, и так ясно. Он был как черный, весёлый, вертлявый, шкодливый пудель, которому всё интересно и до всего есть дело.
Белый сказал: «Ну ты как думаешь, она съест сразу или будет смаковать?»
Чёрный поглядел на Катю: «Не знаю, внешность обманчива, кажется, что она тонкая, воспитанная, осторожная и правильная, интеллигентная, скромная и добрая, но, может быть, в действительности всё не так, как на самом деле», – глубокомысленно заметил он.
Белый улыбнулся способности чёрного валить всё в одну кучу и заканчивать мысль противоречивой философской теоремой, основанной на ошибочных предпосылках, как всегда: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Белый знал этого дядьку, но никак не мог выкроить время и съездить с чёрным с нему в Киев, хотя тот всегда звал их погостить на Ведьминой горе.
– Я думаю, она слишком осторожна, чтобы слопать всё сразу, она похожа на наших, – заключил белый.
– Не-е-ет, братец, ты не прав, она горячая, порывистая и прикончит всё, не опуская ложки! Она из нашей породы! Спорим? – горячился чёрный.
– Спорим, – согласился белый.
Приятели или братья пожали друг другу руки и направились к стойке, где скучающая официантка в форменном платье в мелкий цветочек – на светло желтом фоне пестрели фиолетовые анютины глазки, обожаю сочетание жёлтого и фиолетового, а вы? – и в белом крошечном переднике уже позвонила всем, кому могла, и в мельчайших подробностях рассказала всё-всё, вплоть до самых интимных переживаний, больше звонить было некому и теперь она маялась от безделья.
Чёрный заговорил с ней и на всякий случай встал так, чтобы она не видела, как белый подошёл к стеклянной витрине, где в холодке на блюде под хрустальной сферой скучали дожившие до вечера десерты. Банальный тирамису, крамбл с песочной хрустящей корочкой и щедрой начинкой, слишком сладкий даже на вид, и творожный крем с черносливом и грецкими орехами, всё очень тривиальное, решительно ничего из этого не могло бы утолить грусть и печаль Кати. Белый задумчиво смотрел на витрину и стал думать, какой десерт наверняка мог бы так понравиться Кате, чтобы она наверняка его заказала? На всякий случай он заглянул ей в голову, вообще-то обычно он так не делал: не лез в голову к людям без надобности, особо тонкие экземпляры даже чувствовали это и проявляли беспокойство, а белый после этого терял много сил, чтобы стереть у них из памяти это событие, и если бы потребовалось серьёзное вмешательство, то у него могли возникнуть трудности. Он осторожно заглянул: в голове у Кати царил беспорядок, как у всех нормальных людей. Он не стал смотреть всё подряд, порылся только в детских воспоминаниях, чтобы точно найти образ десерта, который её точно зацепит. Несколько секунд он созерцал огромное облако сахарной ваты, торт наполеон, подсолнечную халву в большой жестяной банке и конфеты «Южная ночь».
Вряд ли сейчас это соблазнит её, подумал он, надо что-то особенное, тут ему повезло: на самом дне он обнаружил тщательно спрятанную коробочку, видно, её давно не открывали, наверное, чтобы не замутить воспоминание, оно было настолько дорого, что им старались не пользоваться, чтобы оно не испортилось, они ведь быстро выдыхаются, а особо нежные вообще киснут и у них становится очень неприятный вкус. Белый осторожно открыл коробку и увидел почти нетронутое воспоминание в виде запотевшей шоколадной трубочки мороженого.
Отлично! Перед таким искушением она не устоит, понял он, значит его особый десерт будет очень похож на это воспоминание. Когда через несколько секунд он отошёл от витрины, то там на самом видном месте красовалась трубочка сливочного мороженого, посыпанного орешками, в шоколадной запотевшей глазури, мякоть была нежная, с лёгким кофейным оттенком, оно просто вопило, надрывалось: съешь меня, Катя! Теперь осталось сделать так, чтобы оно попалось ей на глаза.
Чёрный увидел, как белый отошёл от витрины, и понял, что всё готово, взял два кофе и вернулся за столик, к нему подсел белый, и они приготовились смотреть маленький спектакль с Катей в главной роли. Официантка схватилась было за телефон, но черный сверкнул на неё глазами, и она как сомнамбула направилась к витрине, медленно вытащила блюдо, в котором лежали десерты и мороженое, и плавно направилась к Кате.
Катин кофе давно остыл, и она начала было собираться на выход, в эту секунду у неё перед носом возникло блюдо, на котором в ореоле света явилась трубочка мороженого. Его Катя не видела лет сто из своих восемнадцати. Она заворожено наблюдала, как трубочка переместилась на тарелку, а та в свою очередь оказалась на столе перед Катей. Она смотрела на неё как на небесное знамение. Она внимала ей как пророку. Теперь оставалось только предупредить её, что это не совсем обычный десерт, такие правила, ведь наши приятели старались играть чисто.
Белый встал и наклонившись к Кате, что-то тихо сказал ей, потом заглянул всё-таки ей в голову, потому что не был уверен, что она его слышала, на лице Кати было написано только благоговейное удивление, она кивнула, мол, слышала, и осторожно надавила ложкой на запотевшую шоколадную оболочку, пробила её, набрала мороженое и положила на язык. Маслянистый гладкий шоколад и холодный сливочный мелкозернистый, взрывающийся кофе, ванилью и сливками сладкий снег оглушил её. Она увидела себя в незнакомой квартире с неизвестным мужчиной с вьющимися тёмными кудрями и пронзительными синими глазами, он обнимает её среди зеркал и книжных полок, с которых сыплются книги, окна со звоном распахиваются, фонтан осколков засыпает пол и ветер рвёт и полощет шторы, стены раздвигаются, и потолок летит вверх, слышится шорох перелистываемых ветром страниц, но Катя почему-то чувствует себя на своём месте, всё так, как должно быть, это точно! Её руки лежат у него на груди, и её радость так остра, что граничит с болью, и если это продлится ещё секунду, то у неё разорвётся сердце.
Катя зажмурилась и полетела вниз, всё быстрее и быстрее, она открыла глаза и увидела перед собой тарелку с мороженым, судорожно сглотнув, быстро отхватила следующий кусок и почувствовала на руках тёплую тяжесть сонного сына, у меня нет сына, беззвучно кричит она, чтобы не разбудить ребёнка, который положил левую крупную, как у породистого щенка, руку ей на грудь, пальцы то сжимаются, то разжимаются, другая ручка тихо лежит у неё на талии, и от движения пухлых и требовательных губ наслаждение нарастает, низ живота сводит сладкой судорогой, можно ли испытать большее счастье?
Голова у неё закружилась, и она вновь оказалась за столиком кафе, она посмотрела вниз и увидела, что располневшие бедра резко натянули платье, а спазм, сжавший грудь, доставил болезненное удовольствие, и платье стало мокрым вокруг напрягшихся сосков. Чудеса, подумала она, отправив в рот огромный кусок необыкновенного десерта, темп видений всё возрастал, Катя падала на спину, быстрее, ещё быстрее, она разлетается на атомы и опять возрождается, кровь стучит в висках, и, как кессонная болезнь, в её крови вскипает любовь, прикосновения её мужчины кажутся ожогом, она опять тянется к нему в обречённой на провал попытке соединиться с ним, не надо, уходи, слышит она, у меня нет к тебе сейчас никаких чувств, темно в глазах.
