Владимир Дурягин - По дороге к Храму

До самых сумерек гулял он по лесу, глубоко вдыхая запахи уходящего лета. Наткнувшись на большое семейство белых грибов, собирая их за рубаху, радовался, словно ребёнок и сожалел лишь о том, что не взял с собой нож.

Вернувшись, домой, он передал грибы, удивившейся мамане и с большим аппетитом отужинав, забрался в своё гнездо…

…Ночью, на вверенном Григорию участке произошло крушение. Маневровый тепловозик, тянувший к заводу порожняк, сошёл с рельс и завалился под откос, утащив с собой несколько вагонов. Машинист с помощником, едва успели покинуть кабину локомотива… Перепуганные, они сразу же осмотрели пути и наткнулись на вбитый в зазор, погнутый костыль.

– Хулиганье! Партизанить вздумали, блин! Ну, я вам напартизаню! – Грозил кому-то в темноту разгневанный помощник.

– Ты не ори, а дуй на станцию, да расскажи всё как есть. – Остудил его старший. – В милиции скажи, чтоб овчарку в лагере позаимствовали. Пока дождя нет, может, найдут паразитов!

Глава 6

Оставив работу на совести звеньевых, запыхавшийся Григорий примчался в железнодорожный стационар. Пока старшая сестра неторопливо готовила Антонине выписку, молодые люди за это время успели многое решить.

Из больницы, они прямым ходом направились в поселковый Совет. Там без лишних церемоний и испытательных сроков, их расписали, пожелав увеличивать прирост местного населения, как минимум по двойне в год.

Антонина была ещё слишком слаба, чтобы оставлять её одну. Поэтому, Григорий в тот же вечер перенес свои нехитрые пожитки к ней, и у них наступила законная супружеская жизнь.

Весь вечер молодожёны сочиняли письмо его родителям, так как самостоятельно сообщить предкам о своей женитьбе Григорий стеснялся.

Спустя месяц, Григория неожиданно вызвал к себе генеральный директор комбината. Он предпочитал лично разрешать дела попавших в затруднительное положение работников и по мере возможности помогать, за что его и почитали как отца родного. Вошедшего Григория, директор встретил, стоя к дверям спиной. Он, как показалось, что-то внимательно рассматривал за окном и долго не желал поворачиваться. Таким образом, обычно ведут себя начальники, имеющие намерение пропесочить подчинённого за какое-нибудь нарушение, либо сообщить какую-то неприятность.

– Здравствуйте. Вызывали? – спросил вошедший.

– Осень-то, уже всерьёз взялась, а? – хрипловатым голосом сказал директор, поворачивая свою могучую фигуру, и указывая Григорию на стул. – Не знаю, право, с чего и начать…

– Начните с плохого. – Попробовал пошутить мастер.

– Придётся. Так как хорошего-то у нас с тобой маловато. Звонили мне из прокуратуры насчёт крушения поезда и, между прочим, шепнули что «дело» тебе шьют по обоим случаям. Папашка Андрюхи постарался. Сам он в отставку подал, как того взяли, вот у него и засвербело.

Всё о чем говорил директор, Григорию казалось неуместной шуткой, но вид у генерального был серьёзен. Он закурил, предложил Григорию и продолжил неприятную беседу:

– Так вот. Я всю свою извилину в спираль закрутил, чтоб не вышло по-ихнему. Выход есть. Правда, не лучший, но… У тебя в институте военная кафедра была?

– Была…

– Поэтому, срочно езжай в военкомат, пока призыв не закончился, а я с военкомом созвонюсь, чтоб…

– Так у меня же…

– Я сказал – договорюсь! – Перебил его директор. – Иначе дадут тебе по двум статьям, и пойдешь… «за паровоза». И, вся печаль будет в том, что ты невиноватый, будешь ёлки валить, а того батя… В общем, не зря Терёхин за это взялся. Сам подумай.

– Хорошо, я подумаю.

– Да, чего тут дума-а-ть?! – Директор вытер пот с лысины и положил перед ним чистый лист бумаги. – Пиши: в связи с призывом в ряды вооружённых сил… Пиши, пиши. Эх, Гриня! Не знал бы я твоих родителей, разве стал бы впутываться в это дело?

– Вы разве знакомы?.. – удивлённо спросил Григорий.

– А, ты думал, что тебя по распределению, сразу в мастера-то?

Григорий, насупив брови, немного поразмыслил и, придвинув к себе листок, написал заявление.

– Число не ставь. Сами поставим. Пара дней тебе на сборы. – Закончил директор и снова закурил.

На Антонину эта неожиданная новость подействовала отнюдь не благоприятно. Она стала чувствовать себя гораздо хуже, хотя мужу старалась в этом не признаваться.

Лука Михайлович Терёхин, ныне генерал-майор в отставке, зашёл к Антонине в воскресный день. У него была единственная цель, ещё раз убедиться, что она как потерпевшая в первом ЧП, против Андрея ничего не имеет. Он попросил её об этом изложить, на всякий случай, в письменном виде, но она посмотрела на него так, что генералу стало не по себе.

– Против вашего сына я показывать не собираюсь. Но и вы моего мужа не трогайте! Он крушения не делал! Уходите, Лука Михайлович, без вас тошно…

Ради спасения своего нашкодившего чада, Терёхин объездил всех имевшихся знакомых из районного судебного корпуса. Даже умудрился попасть на рыбалку с самим районным прокурором, что незамедлительно принесло свои плоды. Ему предложили создать и возглавить Сужское рыболовное хозяйство. И, хотя раньше Лука Михайлович, над таким предложением попросту бы рассмеялся, сейчас дал согласие и, практически, прямо с рыбалки, привёз приговор своему отпрыску: до трёх лет общего режима, вместо грозивших десяти.

Заседание по делу Андрея Терёхина прошло при немногочисленной аудитории. Факт преступления он не скрывал, но ссылался на свою нетрезвую невменяемость при совершении преступления, что было единственной зацепкой для его адвоката, добросовестно отрабатывавшего свой гонорар. В конце концов, приговор подогнали к трём годам, с отбыванием в колонии общего режима. Во время процесса, Андрей ни разу не взглянул в зал, где за него переживали родители, а так же в последнем ряду тихонько плакала румяная булочка Иришка. Он сидел, уставясь в пол, облокотившись о колени, стиснув виски ладонями, и в это время до всех ему не было никакого дела.

Во дворе, когда его вели к машине, он увидел отца, курившего на крыльце. Тот смотрел на сына, с какой-то кривой ухмылкой, на осунувшемся лице.

Батино напутствие пригодилось, когда его везли в компании таких же, как он осужденных, в душном спецвагоне багажного поезда, в места не столь отдаленные. Андрей примостился на полу, в том месте, где случайно уловил струю свежего воздуха, сочившегося снаружи в щель старого вагона. Он подробно анализировал, бездарно прожитые последние месяцы, чем разжигал в себе нестерпимую ненависть к сопернику, оставшемуся с ней, там, на воле. Виновником всего произошедшего с ним, он считал именно Григория, вторгшегося в его личную жизнь и отнявшего у него, его первую любовь.

Среди отморозков, осужденных впервые, были и двое рецидивистов. Их Андрей распознал по наколкам, старательно выставленным на показ. Только эти знаки различия уголовников, не оказывали ни какого воздействия на молодые бритые головы.

– Ну, что блатная рать? – громко спросил один из бывалых. – Богатый библию имеет, не желаете забить?

Пожилой достал из носка колоду карт и легонько швырнул её на полку. На них обратили внимание. Первым подошёл колобок, лет двадцати пяти. Взял колоду, прикинул на вес, поглядел на стариков и то ли спросил, то ли определил:

– Краплёные.

– Да хоть какие. Не на интерес предлагаю, а так, временно уйти от печальной реальности.

– Без интереса, нет интереса…

– Ну, если хочешь, давай на пайку биться.

– Так хоть на пайку, а то гоняй впустую.

К ним подсели ещё двое. Андрей, молча, наблюдал за уголовниками, себя таковым не считая. Как-то в юности, он наткнулся на словарь блатного языка, видимо служивший отцу неким пособием, и с интересом его прочитал. Теперь он, напрягая память, про себя переводил летавшие в табачном дыму слова блатного лексикона и понимал, что как бы молодёжь не старалась «по фене ботать», ей до рецидивистов было далеко.

Смеркалось. Поезд шёл не торопясь, делая длительные остановки на каждом полустанке. В вагон проник запах варёной картошки. Приближалось время ужина. Наконец под потолком загорелся добавочный свет, и принесли еду: по куску чёрствого хлеба, по три варёные в мундирах картофелины и одну на всех алюминиевую миску жирной, аппетитно выглядевшей селёдки. Селёдка, присыпанная крупинками укропа, издавала особенный пряный аромат.

Выигравшие у стариков пайку, молодые отморозки, с жадностью и усмешками, поглощали тихоокеанский деликатес. Те же, скромно размачивая в кружках с водой припасённые впрок ржаные сухарики, неторопливо их пережёвывали и негромко о чем-то переговаривались друг с другом.

Андрей, следуя совету отца, от селёдки отказался, приняв только хлеб и картошку.