Надежда Нелидова - Мачо
Но мама же и уговорила ее остаться, не уезжать из города: «Ты не преступница, чтобы бежать отсюда. Это будет его окончательная победа над тобой. Напротив: ходи с высоко поднятой головой: ты Личность, ты уважаемый и известный в городе Человек».
Стеля матери постель, она дала ей свою подушку. Мать легла и… разрыдалась: «У тебя подушка вся насквозь просоленная!»
ДЕСЯТЬ КРУГОВ АДА.
Третий суд (всего их было около десяти, и на все муж приводил дочерей) посвящался золотым часикам: когда-то он подарил их жене и теперь горько сожалел о столь безрассудном поступке.
Адвокат перед каждым заседанием учила Галину Яковлевну: «Наглотайтесь таблеток, не воспринимайте его слов». Но таблетки пили в перерывах судьи, приходя в себя от увиденного и услышанного. «Она прекратила готовить еду, морила девочек голодом. Она ненормальная, алкоголичка. Нет, она наркоманка! Почему нет следов иглы на руках? А она… она в ноги колола, вот! А с утра колес наестся, чтобы на ногах стоять – и на работу». А вот что о ней говорили коллеги: «Сама доброта, мухи не обидит». «Хохотушка, легкий, заводной, беспечный характер». «Бездна вкуса, как она за собой следила». Все это осталось в прошлом. Как и возможность дорого, стильно одеваться – почти все деньги уходят на выплату долга за квартиру.
Встречалась ли Галина Яковлевна с Барби? Конечно, девушку зовут не Барби, но уж очень идет это нарицательное имя охотницам за богатыми пожилыми мужьями: юным, длинноногим, с крошечными целлулоидными головками. Было дело: та сама заявилась, по-хозяйски требовательно и долго давила дверную кнопку. И, хмуря рисованные бровки, стала строго выговаривать ей, жене, какие они с Олегом Николаевичем две утонченные, созданные друг для друга души, что по ночам они читают стихи…
И вот тут я действительно убеждаюсь в неадекватности Галины Яковлевны (Помните: «Какая-то она у нас… не такая»?)
В подобной ситуации любая нормальная, адекватная женщина тяжкой праведной дланью ухватила бы шелковые барбины волосенки и спустила утонченную натуру на два-три лестничных пролета вниз. А Галина Яковлевна тихо, совсем не адекватно попросила: «Пожалуйста, уходите отсюда».
И я понимаю, что эта ее неадекватность – в редчайшей по нынешним временам, я бы даже сказала, наследственной аристократической интеллигентности. В хрупкой женственности, в очаровательной беспомощности и слабости, которые во все времена воспевали классики.
Которые способен разглядеть и оценить только настоящий мужчина.
МАЛЬЧИК ИЗ ДОМА ПОД СНОС
На город спускались лиловые весенние сумерки.
По городу шёл автобус. В салоне, держась за поручень худой бледной рукой, до локтя вылезшей из рукава старой курточки, стоял мальчик лет четырнадцати. В другой руке неприкаянно висел эмалированный бидончик. Всем своим видом мальчик игнорировал бидончик и его содержимое. Худые челюсти, не переставая, пережёвывали резинку. Прищурившись, он пристально смотрел в чёрное окно, будто мог видеть в нём что-то, кроме собственного отражения и отражения качающихся рядом пассажиров…
Его поза была вяла, он безвольно болтался под поручнем и мог вызвать вполне законное раздражение у какого-нибудь пожилого нетерпимого пассажира. Одна старушка заинтересовалась, не в ларьке ли за площадью куплено им разливное молоко? Говорят, молоко у них всегда самое свежее и жирное. Никчёмный вопрос покоробил мальчика. Какой-то пьяный дядя заорал, панибратски подталкивая его в бок:
– Почему автобус молчит?! Почему не слышно песен?
Мальчик брезгливо отстранился. Дядя не обиделся и обратился с тем же вопросом к соседке.
– Ты запой, а мы подхватим, – огрызнулась та.
Мальчик усмехнулся, представив, как все сидящие и стоящие пассажиры внимательно смотрят на дирижирующего пьяного дядю и дружно горланят развесёлую песню. И как Мрачный и Серьёзный троллейбус сразу превратится в Весёлый и Глупый троллейбус.
Улыбка делала его лицо хорошим, милым. От остановки ему ещё долго пришлось идти до дома, и бидончик жалобно позвякивал в такт его шагам. Дом давно предполагалось снести. И когда жители микрорайона объясняли заблудшим душам, как быстрее выплутаться из переулков, ориентировали: вот дойдёте до двухэтажного дома… Того, что под снос.
Перед дверью мальчик долго шарил в кармане: ключ провалился дырку в подкладке.
Квартира была поделена на большую комнату – она же кухня – и антресоли. Полы были чисто вымыты и застланы домоткаными половиками. На диване сидела белокурая женщина, склонившаяся над книгой. У неё было редко встречающееся кроткое милое лицо – без всякого сознания собственной красоты, и глаза тихие и серые, под пушистыми ресницами.
– Сынок пришел, – сказала она.
Мальчик, не снимая куртки, прошёл к кухонной полке, поставил кастрюлю под кран. Пока била сильная струя, исполняя гамму от высокого «ля» до низкого «ре», он стоял рядом, сунув руку в карман и жуя свою давно безвкусную резинку. На пенящуюся воду в кастрюле он смотрел с не меньшей отрешённостью, чем в окно троллейбуса.
Завернув кран и оборвав весёлую гамму, он присел перед кухонной тумбочкой. Ему пришлось вынуть вторую руку из кармана, что он и проделал крайне неохотно.
– Вермишель в банке, – тихо подсказала мать.
Мальчик поставил кастрюлю на электроплитку. Затем подошёл к столу и вывернул карман другой, недырявый, оттуда посыпалась мелочь.
– Тебе нужны деньги на батарейки, – сказала мать. – Возьми.
Мальчик молча загрёб монетки и ушёл наверх. На антресолях по одну сторону скрипучего платяного шкафа располагалась детская. Два пухлощёких светловолосых близнеца и черноглазая девочка, тихонько переговариваясь, играли за шкафом. Мальчик, не обращая на них внимания, прошёл к себе. У него была самая тёплая «комнатка». Тут находились: этажерка, забитая книгами и журналами, столик, раскладушка, приёмник с безобразной самодельной антенной. Над столом висели протёртые, белёсые на складках карты мира. Над раскладушкой – картинка с головкой Нефертити и птичья, длинноносая фотография Жака-Ив Кусто.
Мальчик вытряхнул на стол учебники из рюкзака, но тотчас отодвинул их в сторону. А вместо этого вытянул из стопы старый журнал и с наслаждением всем телом бросился на раскладушку. От безжалостного броска пискнули пружины. Малыши, передвигающие за шкафом свои игрушки, ему не мешали.
Мать после его ухода взяла с колен непонятный бело-серого цвета комок. Комком оказались матерчатые перчатки с грязноватыми пятернями. Натянув их, она спустилась на пол и поползла к плите, по очереди опираясь на быстро шагающие руки. Взобравшись на табурет у плиты, сняла перчатки и стала помешивать в кастрюле. Скоро в квартире аппетитно запахло кипячёным молоком и варёной вермишелью. На столе выстроились пять тарелок, за каждой по стакану молока.
– Дети, ужинать!
Младшие тотчас послушно гуськом спустились вниз и стали мыть руки, помогая друг другу поворачивать тугой кран. Спустился и старший сын. Сразу расположил за тарелкой книгу, и, никого не дожидаясь, быстро стал заглатывать пищу. Когда он, запрокинув бледную нежную шею с торчащим кадыком, пил молоко, мать сказала:
– Сынок, пора расписаться в дневнике…
Мальчик смерил взглядом мать и ушёл. Спустился по лесенке, быстро выкидывая тощие джинсовые колени, с дневником и ручкой. Ещё налил себе молока и стал независимо пить.
– Тебе трудно даются некоторые предметы? – осторожно спросила мать. – Хочешь, позвоню Клавдии, она подыщет дополнительный материал…
Она не договорила, сын бросился к лесенке. Одолев её до половины, свесился за перила и закричал отвратительным тонким злым голосом:
– А вы с Клавдией хотите, чтоб я пятёрочки таскал? Они на мне пашут, за млеком на другой конец города посылают, а я им пятёрочки, да?
Слышно было, как он у себя за шкафом упал на раскладушку и навзрыд заплакал. Малыши притихли, уткнув мордочки в тарелки.
– Ешьте, ешьте, – прошептала мать. – Ему много задают, оттого он нервничает.
А мальчик плакал, отчаянно худыми руками бил подушку. Сквозь визгливые всхлипывания пробивались фальшивые басовитые нотки. Эта была ужасная неправда, что он сейчас кричал. Он был освобождён от всех домашних обязанностей, кроме вот этой – покупать продукты и ездить за разливным деревенским молоком. Малыши сами себя водили в садик, благо он располагался рядом. И зная, что он не прав, он ещё больше злился и жалел себя.
– Когда я буду ходить в школу, я тоже буду готовить уроки, как Витя, да, мама? – с важностью спросила девочка.
– Обязательно.
– Мамуля, сегодня Мифкина очередь девулить по графику, – сказал один малыш.
– Сегодня, так и быть, я подежурю, – улыбнулась мать. – А потом почитаем про Копчема и Бельчонка, да?
Оставшись одна, мать закрыла лицо руками. Кто бы мог подумать, что мальчик, только что с ненавистью кричавший на неё, два года назад был её любимчиком, её ласковым старшеньким. Они вечно целовались, шептали друг другу на ушко нежные глупости, он носил её сумку, как верный паж. И всякий, кто видел, говорил: «А это, конечно мамин сын».
