Максим Кантор - Хроника стрижки овец
Ничего, говорит, прорвемся.
II.Он военный хирург в прошлом. В Афганистане – шесть лет подряд – делал операции в палатках, сшивал, что сшивается, жара 56 градусов. И в Чечне работал четыре года.
Спрашиваю: где было страшнее? В Чечне, отвечает, конечно. В Афгане мы по крайней мере знали, кто враг, могли стрелять в ответ. А в Чечне порежут ребят, языки отрезают, пальцы, колья вбивают в колени и локти – мы потом эту банду в кольцо берем – а нам говорят по рации: снимайте оцепление. И снимаем – приказ! И вот те, кто наших товарищей уродовал, вырезал им языки, мимо нас проходят. И мы понимаем, что кто-то деньги получил – Березовский или еще какой убийца. Нас в Чечне продавали каждый день. Так Березовский же, говорю, вроде бы – правозащитник. Рожа у него, правда, продувная, но ведь он за совесть, за мораль и всякое такое. Хирург на меня смотрит внимательно, ничего мне не отвечает. У меня создалось впечатление, что у него иная точка зрения.
То, что в Чечне убивали необученных мальчиков, широко известно; отправляли на убой – вот и все. И в Афганистане, судя по рассказам, примерно так же, хоть и не до такой степени. Я видел Афганистан уже во время американской кампании и видел, как экипированы их солдаты, какое прикрытие имеют и как контролируемы всеми способами. И тамошние жители (в Музари-Шарифе и Кабуле многие говорят по-русски) рассказывают, как заботились о русской армии в прежние годы, точнее – как не заботились. Смерды – что о них горевать.
Вернусь к больнице.
Раздолбанный кафельный пол, стены в протечках, ржа по всем трубам. Туалет (один на этаж, то есть на двести человек) новый заведующий отремонтировал. Теперь в туалете три чистых унитаза (на двести человек). А был один толчок (другого слова нет) оранжевого цвета. Я это туалетное помещение знаю хорошо: пять лет назад моего родственника привезли ночью именно в это отделение, он шейку бедра сломал – пол скользкий от мочи. Подтверждаю, стало чище. Правда, унитазов маловато. Одеяла байковые, неплохие, бывает хуже. Про еду говорить не стану – опишу, как отзываются сами больные. Нищая старуха лежит в коридоре на кривой банкетке, что-то ей отрезали от организма – поправляется. Санитарка дает серую котлету, старуха медленно жует, потом говорит с чувством: «Вкусно!» Ну, значит, нормальная еда.
Эти люди не нужны. Хирург их спасает – против всякой логики. Но люди стране не нужны.
III.Я хочу, чтобы вы представили себе эту больницу, этот коридор, этих людей, которые умирают, а если выживут, то умрут в нищете и горе – все равно.
Сколько надо денег, чтобы отремонтировать эту больницу?
Миллион? Десять?
А сколько стоит одна яхта? Один футболист? Один деловой завтрак? Один брифинг? Один, извините за выражение, ребрендинг? Посиделка с единомышленниками в ресторанчике «Жан Жак»? Зарплата врущего колумниста? Зарплата врущего телеведущего? Сколько жизней в такой зарплате?
Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванну и теплый клозет, – как вам не стыдно? Это еще когда сказано.
Но это же не нам сказано, нет! Мы другие, мы свободолюбивые и интеллигентные!
Но вы понимаете, что в городе, давящемся от жратвы и денег, в городе, где сотни тысяч бездельников, проклинающих коммунистические субботники, выходят на улицы митинговать за свободу – в этом городе умирают в нищете и грязи тысячи людей.
Нет, мы не общество.
И никакой свободы не заслужили. Никакой. Никогда.
Ни власти Путина, ни либералам из кафе «Жан Жак» или «Джонн Донн» – никому нищие старики не нужны. Ни жирным в три затылка чиновникам Путина, – ни бодрым американкам русского происхождения, которые отдыхают и борются с режимом Путина, – ни миллиардерам, покупающим баскетбольные команды и футбольные клубы, яхты и журналистов, – ни телемагнатам, которые снимают про все это бескомпромиссные репортажи, – ни журналистам, мастерам колкого словца. Не нужны эти нищие артистам, которые под хмельком дают оппозиционные концерты и веселят жирную публику. Не нужны нищие больные чиновникам, живущим на взятки; не нужны эти нищие интеллигентам, которые говорят о свободе, живя на подачки воров и убийц. Вот тут какой-то, живущий на зарплату Березовского, либеральный дяденька написал заметку «Покаяние Березовского» – в ней рассказано, как Березовский ошибся с выдвижением Путина. И еще этот дяденька писал заметку «Не пора ли ставить на России крест?». Крайне либеральный ум. Так вот, свидетельствую – крест на России уже поставили, он виден, этот крест, воочию. И ставил этот крест такой вот именно дяденька совместно с продажным правительственным чиновником. Разницы нет никакой, ни малейшей. Ни на волос оппозиция не отличается от позиции, Прохоров от Путина, Навальный от Басманного и т. п. Чума на оба ваши дома!
Сгиньте!
Историк С. М. Соловьев считал причинами Смуты вещи элементарные: дурное состояние нравственности и стремление жить за чужой счет, главенство частных интересов над общественными. Вот мы это все получили в изобилии.
И самое существенное: вменение общественному сознанию и нравственному становлению человека денег как критерия развития – оказалось разрушительным для общества. Для преумножения финансового успеха в человеческом организме используются самые низменные, подлые свойства – хитрость, расчет, лицемерие, бессердечность, – а вовсе не ум и талант, как принято считать. Только за счет редукции благородства и ума, чистоты и праведности можно достичь огромных матерьяльных успехов, это простой закон сообщающихся сосудов.
Наш город полон морально деградировавших банкиров, нравственно разрушенных финансистов и магнатов, которые прожигают жизнь как умеют: собирают картины, покупают газеты, заводят политические партии; наш город набит под завязку ополоумевшими от своей безнаказанности правительственными ворами и паханами; наш город наполнен так называемой интеллигенцией, которая разучилась – да и не умела никогда – сострадать ближнему, а думает только о самовыражении, как и пристало челяди. И самовыражение челяди заключается в остром словце в газете и остром шашлыке в грузинском ресторане.
И разве из этого можно выбрать?
А выбирать должны умирающие бабки в больничном коридоре.
Ты гражданин! Голосуй, или проиграешь!
Рукопожатные
В былые годы существовало такое присловье: дескать, каждый знает «через три рукопожатия» английскую королеву. Скажем, папа знакомого мальчика ездил в командировку в Лондон и ходил в русское посольство, а посол знает английскую королеву – вот вам, пожалуйста, связь с Виндзорами. В нынешние времена королеву знают уже «через два рукопожатия».
Но интереснее другое.
Сегодня тот самый класс, который некогда знакомился с Британским правящим домом, знаком с большим количеством воров и убийц – и всего через одно рукопожатие. Я даже говорю не про осужденного за убийство Невзлина, который является попутно и «рукопожатным» правозащитником. И не про обыски в галерее «Триумф», где все любят пить шампанское, в то время как там функционирует игорный бизнес, а водитель фигуранта дела задушен в лесу. И не про Усманова, ранее судимого, и не про Абрамовича, который Сибнефть приватизировал вместе с Антоном Могилой, бандитом. И не про солнцевского авторитета, учредившего литературную премию. Они, конечно, наиболее заметны – и Абрамович назван самой авторитетной фигурой арт-жизни. Но я говорю вообще – про любого пылкого человека, делающего сегодня карьеру журналиста, пиар-агента, политолога либеральной складки, про демлидера или ресторатора, певца или менеджера – словом, про сливки общества. Все они, так или иначе, дружат с убийцами и ворами и зависят от них. Это, увы, так. Раньше всех грела формула Бродского, ее обожают повторять, оправдывая родных жуликов. Глупость этой формулы в том, что кровопийцы берутся только из ворюг, больше им взяться неоткуда.
Вот я и задумался. Мои родители были знакомы с английской королевой через три рукопожатия. Правда, не воспользовались знакомством. А вот воров они не знали совсем, ни одного. И среди дальних знакомых не было. А я знаком через одно рукопожатие с огромным количеством взяточников, воров, бандитов и убийц. И все другие вокруг меня – точно так же. Замминистра – мздоимец и взяточник, дружит с галеристом, который продает подделки депутату, который вышел из рэкетиров. Это нормально, только про это говорить не принято. Но все знают.
Любопытно, что именно в это самое время внедрили словечко «рукопожатные» – когда уже никому пожимать руки не хочется.
Мой аргентинский папа
У меня был аргентинский папа, он родился Буэнос-Айресе, его звали Карлос Оскар Сальвадор Кантор. В наш двор на Третьем Михалковском проезде я выходил в пончо – это теплая шерстяная накидка, ее носят гаучо; пончо присылала из Буэнос-Айреса тетя Лиля Гереро, сестра папы. Я объяснял друзьям, что когда в пампе дует ветер, то гаучо надевают пончо – во дворе дома номер восемь это произвело впечатление.
