Эдуард Тополь - Московский полет
– Что? Что? – не поверил я своим глазам. – Анархо-синдикалисты? Опять, как в 17-м году?
34
А еще через десять минут мы попали на бал к Лаврентию Берия, знаменитому сталинскому палачу и шефу КГБ до 1953 года. Конечно, найдется читатель, который напомнит мне, что этот Берия был расстрелян в подвале штаба Московского военного округа буквально через несколько месяцев после смерти Сталина. Ну и что? И конечно, найдется редактор, который скажет, что эта книга и так перегружена почти невероятными ситуациями, ну куда еще бал Берия!
Но что я могу поделать с безумием нынешней реальности, господа?
Бал Лаврентия Павловича Берия, на который привез меня Виктор Мережко, происходил в бывшем графском особняке, а теперь Доме политического просвещения на улице имени Кирова, по которой, кстати, шла в центр толпа украинских униатов. Как и два дня назад на Арбате, они несли плакаты-воззвания к Горбачеву, ООН и почему-то к Маргарет Тэтчер с требованием легализовать их церковь.
Остановив свою «Самару», Виктор Мережко подождал, пока униаты обтекут нас с двух сторон, а потом подкатил к графскому особняку Политпросвета и въехал прямо на тротуар, к старинному подъезду с резной деревянной дверью. И тут мы сразу попали на бал к Лаврентию Берия.
Вы помните описание Великого бала сатаны Воланда в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»?
«Маргарита была в высоте, и из-под ног ее вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром…» Стоя в этой высоте, Маргарита слышит, как что-то грохнуло внизу, в громадном камине, и из него стали вываливаться полуистлевшие гробы, а из этих гробов – разложившиеся трупы, которые тут же превращались в нагих женщин и мужчин во фраках – «королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводников, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков-растлителей».
Так вот, в Доме политического просвещения происходило то же самое, только без гробов. Река сталинских вельмож поднималась по изогнутой мраморной лестнице, крытой ковром. Палачи, доносчики, сыщики, растлители – многих я узнал в лицо. Вот Вячеслав Молотов. Он без жены. Сталин, как известно, отправил жену Молотова, актрису, в сибирский лагерь… Вот Ворошилов, Каганович, Буденный… Вот американский посол Джордж Кеннан… Вот Хрущев, Маленков, Булганин… А вот и сам Лаврентий Берия. Оживлен, стремителен, пенсне блестит, и глаза – по дамам. Правда, дамы на этом балу не нагие, как у Воланда, а одеты по моде пятидесятых годов – в длинные платья с подкладными плечиками. Но взгляд у Лаврентия Берия был раздевающим – он, как известно, любил молоденьких женщин… А вот еще какие-то лица, знакомые по портретам, которые висели в моей школе, но кто они – я уже не помню, да и музыка уносит от меня эти кружащиеся по залу пары.
Под лепным потолком звучит вальс, фрачные официанты разносят шампанское в бокалах, дамы с послевоенными прическами и губками сердечком кокетничают с западными дипломатами на лестничной площадке, а за их спинами – гигантское, во всю стену, панно «Ленин у телеграфа».
Наконец мы с Виктором проходим сквозь толпу и на самом верху широкой лестницы нас встречает истинный хозяин всего тут происходящего – высокий шестидесятилетний и тощий, как заядлый курильщик, кинорежиссер Владимир Наумов. Своей худобой и страдающим выражением лица он действительно похож на Воланда…
– Я снимаю сразу два фильма, параллельно, – сказал Наумов Виктору Мережко во время интервью для «Кинопанорамы». – Первый фильм называется «Десять лет без права переписки», а второй – «Закон». Сегодня мы снимаем «Закон», сцену бала для западных дипломатов в доме Берия. Берия давал такие балы часто, на них была вся московская элита. Мне удалось найти много живых свидетелей тех событий и даже посидеть минут сорок в подвале московской комендатуры, где Берия сидел до расстрела. Только на дачу Сталина меня не пустили, сказали – ремонт. Но я перелез через забор, осмотрел дачу снаружи. Никакого ремонта нет, от кого охраняют – неизвестно, но вот же – берегут!..
Я сижу сбоку от оператора «Кинопанорамы», бегло записываю в блокнот пикантные подробности рассказа Наумова для своей статьи в «Токио ридерз дайджест». И мысленно представляю, как он, 60-летний мэтр советского кино, профессор ВГИКа и неоднократный член жюри международных кинофестивалей, карабкается на высокий кирпичный забор сталинской дачи в Кунцево, потом спрыгивает вниз и, крадучись, чувствуя себя преступником или персонажем какого-нибудь шпионского фильма, движется к сталинской даче. Сталина нет там давно, с 1953 года, но страх, как биополе, окружает этот двухэтажный дом…
– Во время съемок сцены похорон Сталина, – продолжает Наумов, – мои кинодекораторы украсили все магазины на улице Горького вымпелами пятидесятых годов, в том числе – вывеской «МЫЛО ТЭЖЭ». Но тут сквозь нашу массовку прорвалась толпа москвичей – думали, что в этом магазине действительно продают мыло…
В паузе, когда оператор перезаряжает камеру, я выхожу позвонить Ельцину. Но телефон, который дал мне Ельцин, по-прежнему молчит, и я набираю наконец номер Семена, извиняюсь, что не приехал на завтрак.
– Засранец! – говорит мне Семен и добавляет: – Имей в виду, на ужин тебя ждут Михаил и Лариса. Запиши адрес: Мосфильмовская, 220, квартира 6. Ты будешь?
– Буду после Гдляна! – говорю я и снова набираю номер Ельцина. Бесполезно!
А рядом, на широкой мраморной лестнице, стоят в ожидании съемок Берия, Маленков, Молотов и прочие «сталинские соколы», курят и едят бутерброды. А за окнами – Москва, поток униатов по улице Кирова, сидячая демонстрация месхов у Верховного Совета, манифестация крымских татар на Горького, плакаты «Долой сталинско-фашистскую систему!» возле Дома кино и диспут на тему «Что делать с коммунистами?» на Арбате. А еще дальше, за Москвой, – шахтерские забастовки в Воркуте, Кузбассе и Донбассе, антисемитские митинги «Памяти» в Ленинграде, молебен по убиенному царю в Свердловске, апрельский расстрел в Тбилиси и армяно-азербайджанская война в Нагорном Карабахе.
Как бывший киношник, я мысленно панорамирую по всему этому штормовому горизонту России и возвращаюсь взглядом сюда, на бал Берия, и уже не совсем понимаю, где кино, а где реальность. И честно говоря, этот кафкианский бал Берия посреди больной Москвы 1989 года кажется мне ближе к русским традициям, чем застенчивый и интеллигентный Гавриил Попов в роли лидера оппозиции русского парламента. Разве не соратники Сталина и Берия – живые, а не муляжные, как тут, на балу, – накачивают по ночам Москву войсками? И если сейчас из этого зала выйдут к тем войскам актеры, загримированные под Берия, Ворошилова, Молотова, и скажут: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..» – не ответит ли многомиллионная и живая еще армия тех сталинских соколов зычным «Ура!» и радостным кличем русских антисемитов: «Бей жидов, спасай Россию!»?
И тогда…
«Прихрамывая, Воланд остановился возле своего возвышения, и сейчас же Азазелло оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блюде Маргарита увидела отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами…
– Михаил Александрович, – негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза. – Все сбылось, не правда ли? – продолжал Воланд, глядя в глаза головы…»
Конечно, вместо того чтобы цитировать роман «Мастер и Маргарита», я мог бы процитировать свой неопубликованный роман-предсказание и, листая страницы с описанием гражданской войны в России, спросить у своих западных издателей, которые отказались этот роман печатать: «Все сбылось, не правда ли?»
Тут, прервав мои фантазии, ко мне подошла ассистентка Виктора Мережко и сказала:
– Виктор Иванович просит вас в кадр.
35
В 16.00 я подошел к издательству «Комета». В руках у меня был большой букет свежих крымских роз, а в кармане – разрешение на эмиграцию и билет на самолет «Москва – Вена». На календаре было 26 августа 1978 года, я в последний раз мог поздравить Аню с днем рождения.
Помню, как я остановился на троллейбусной остановке, возле киоска «Соки – воды», выпил стакан газированной воды, потом прошел по Садовому еще двадцать шагов. Здесь, на стене длинного желтого дома, рядом с деревянной дверью висела квадратная светло-синяя вывеска «Издательство «Комета», орган ВЦСПС». Я опять остановился, трусливо набрал воздух в легкие и только после этого открыл высокую дверь. С того момента, как Аня уехала из квартиры Семена на Бескудниковском бульваре, прошло больше двух лет, и за эти два года мы не только не виделись, но даже не обменялись традиционными телеграммами в дни рождений. Но теперь, накануне отъезда из России навсегда, я не мог не проститься с ней. За дверью, на высоком, как в баре, табурете сидел старик в сером потертом пиджачке и с янтарным мундштуком в желтых прокуренных зубах.
