Сергей Трищенко - ЯТ
Мне понравился звёздный час: стоял он под самым потолком, выше всех, и лучился голубыми и сиреневыми иглами света.
Присутствовал среди прочих парламентский час в виде большой сосновой шишки, торчаще испещеренной красными трепещущими язычками; сельский час, покрытый плотными золотыми зёрнами и такими же мозолями; хмуро взирал из-под насупылённых бровей суровый час; лежал, оклеенный лейкопластырем и перемотанный бинтами, истёртый до крови от частого употребления, санитарный час.
При нас продавец снова полез за ним – не то для использования магазином, не то для ожидающего у прилавка исцарапенного покупателя, сбрызнувшего царапины дезинфицирующей пеной – и неосторожно свалил ещё один час, скромно стоящий в сторонке и беззвучно упавший на пол.
Продавец неслышно чертыхнулся (я прочёл по губам) и полез искать закатившийся под прилавок.
– Надоел мне этот тихий час! – прошипел он вполголоса. – Упадёт – не услышишь!
Впрочем, он скоро нашёл его и поставил на место, вручив покупателю санитарный.
Ещё один торчал кривобоко, перекошенно – хотя и не так сильно, как битый.
– Это какой же? – не понял Том.
– Неровен час, – пояснил Гид.
Сбоку на прилавке, под стеклянным колпаком, стоял совсем уж несообразный звёздный час пик. На колпаке висела табличка: «Изучение покупательского спроса».
Рядом с прилавком находилось титаническое сооружение из цепей и опор, удерживающих от падения тяжёлый час. До того великой инерцией он обладал, что даже не шелохнулся, когда я, по идиотской привычке – однако возле него не было таблички «Руками не трогать!» – толкнул его рукой.
Выйдя из магазина, мы прошли мимо лавчонки, на прилавке которой лежало что-то лоскутное, оборванное, будто куски засохшей человеческой (или человечьей?) кожи.
– Что это? – испуганно спросил Том.
– Шкурничество, – раздражённо поморщившись, пояснил Гид.
– А почему не в стволах?
– Так это же результат его стрельбы! – ошибочно догадался я, а Гид сказал:
– В стволах другое, то словно противотанковый ёж. Там и ствол расчехвощен.
– Расчехлён?
– Не только. Ещё и расщеплён.
– На несколько?
– Вот именно. Чтобы «стрелять» с разных направлений.
Рядом с лавчонкой некий старичок, из бывших сотрудников специальных органов внутренней секреции – настолько секретных, что секреты из них сочились вовсю – продавал эксгибиционизм, за ненадобностью. Укрылся за ней от солнца и продавал.
– Что такое эксгибиционизм? – спросил Том.
– «Экс» – значит «бывший», «гиби» – принадлежащий ГБ, госбезопасности. Ну а «ционизм» – цинизм в особо крупных размерах, особо опасный цинизм. А всё вместе означает, что бывшие сотрудники госбезопасности очень циничны по отношению к людям.
– А нынешние?
– Мда-а…
– Может быть, обозначить их поведение как гибиционизм?
– Возможно. Но лучше не надо. Чем меньше гибели…
– Ли?
– Да. Они-то и мешают.
– А ционизм?
– А с цинизмом мы уже разобрались.
Глава 37. Что-то слышится родное…
У ниверсальный магазинчик «1000 мелочей не бывает!» хотя и не зазывал рекламой, за исключением вывески, сам по себе выглядел так, что зайти хотелось.
Магазинчик и в самом деле являлся универсальным: в нём продавалось всё, на любой вкус и на любую безвкусицу, как продовольственные, так и полупродовольственные и непродовольственные товары, как промышленные, так и помышленные – о которых помышляли – и полупромышленные и непромышленные, за которыми не промышляли.
В видно-воточном отделе – в магазине имелся и такой, на самом видном и ближайшем ко входу месте (вот-вот, совсем рядом) – стояли бутылки с палкоголем.
– Это что такое? – решил выяснить я у продавца, оттеснив Тома: детям до восемнадцати лет задавать вопросы об алкогольных напитках не разрешалось.
– Если вы помните «Золотого телёнка», палкоголь – дальнейшее развитие табуретовки. её улучшенное, очищенное состоние. То есть состоятьние. То есть сосо… Тьфу! После него человек становится бревно бревном. Стоеросовым. Или тысячееросовым, кому как повезёт. Или не повезёт.
– А еросы что означают?
– Это единицы измерения брёвности человека после употреблевания палкоголя.
– Брёвности или бренности? – влез Том.
Я покосился на него, но вопрос задать разрешил: палкоголем в нём не пахло.
– Чем больше брёвности, тем больше бренности, – ответил Гид. – Между ними прямая корреляция.
На полках стояло шампуньское, шармпанское, шумпанское. Из более крепких напитков – вотка, здеська, тутка, тамка, тамтамка.
Около крилавка – специального прилавка, сделанного с математически подобранным наклоном, удобным для облокачивания людей, находящихся под градусом – околаколачивался, качаясь (мы сначала испугались: не окочурится ли?), знаток-сцепиалист. Или сцепиволист. Или спецпиволист? Спецвыпивалист. Но не тот, кто выпиливает, а тот, кто выпивает в стельку, являющуюся частью кожаного листа.
– Не поделитесь ли опытом? – обратились мы к нему. Мы с Гидом. Том молчай. Молоко и чай – вот всё, что мы ему дозволяли.
– Мне нечем делиться, – отвечал спецвыволист грустно и печально, – всё давно выпито.
– Тогда не подскажете ли, что есть что? То бишь что пить что?
– Охотно, – оживился он и задвигался немного быстрее, – что вам интересно?
– Расскажите попоброднее о напитках, – попросили мы. – Попобродильнее.
– Хорошо, – он покачнулся в такт ответу. – Вотка – это обычная местная, умягчённая. Брать не солветую, кроме как если горло уже продрали, и оно горит. Чтобы его успокоить, можно смягчить воткой. Здеська делается на базе авоськи и небоськи: авось поможет, небось не повредит. Тутка – это тутовка, тутоввая настояка. Из тутовника. Тоже местная: тут делают. Сколько ни пьёшь, всё тут да тут. Другое дело – тамка. Выпьешь – и сразу там. А тамтамка ещё круче: выпьешь – и сразу аж там-там… Делается на основе ударов там-тамов. Один глоток – и ты сам как там-там.
Он объяснил нам и отпал. И крилавок не помог.
В бакалейном отделе особым спросом пользовались конфеты «Мишка колченогий», «Арлёнушка», «Карровка».
Продавался также чай чёрный, молотый.
– А ломовый у вас есть? – спросили мы.
– Извозчики повыбрали, – извинилась продавец, фигурно пожимая плечами.
Стояли бутыли с луксусом.
– Сразу для домашнего консервирования, – предупредила продавец, – лук с уксусом.
– А лук какой – лукавый?
– Лукоморный. На излучине росший.
Через наши плечи подали чек.
– Пачку чаяния, – сказал подавший. Взял её в руки и принялся недоумённо вертеть. Потом спросил:
– А где дата выпуска?
– Осталась на заводе-изготовителе, – пояснила продавец.
– Есть ли ещё шорох в шороховницах? – спросил кто-то.
– Только шероховатый, – отвечала продавщица.
– А шурум-бурум есть?
– Только на шурпу.
– С шурупами?
– С шампурами.
Человек средних лет и аналогично одетый, ходил, подобно нам, ничего не покупая, однако тщательно осматривая товары.
Мы обратили на него внимание потому, что изо рта у него свешивался кошачий хвост.
– Не обращайте внимания, – прошамкал он, – это одна из кошек, скребущих мне душу.
Ещё два хвоста торчали из ушей.
– Я приглашаю их шпечшиально, – признался он, – за шоответштвующую плату, разумеетша. Они превошходно отшкребают вше наштлоения плохого наштроения, оштатки и ошадки дошадки, што не увезёшь на лошадке, и я хожу шо шпокойной душой, ни о чшом не забочшась.
В хозяйственном отделе выбор товаров соответствовал наличию. Но, подойдя к отделу, мы нарвались на следующий диалог:
– У вас лампочки есть?
– Да. Только они не горят.
Из особо впечатляющего нам понравились продаваемые и продаватые зубные защёлки, позволяющие удобно держать язык за зубами, да настольные лампы Аладдина – очевидно, названные по имени изобретателя.
В ряд лежали патрон-таш, ягд-таш и таш-кент – специальная сигаретница. Правда, сейчас её заполняли высохшие хлебные крошки. А может, табачные.
Продавались обогреватели – для обогрева, обозреватели – для обоза, ободриватели – для ободрения, ободреватели – для обдирания деревьев, одобриватели – для одобрения, обориватели – для борьбы, а также для превращения леса в бор, обобриватели – для бритья под бобрик.
В галантерейном отделе мы отметили трусы с длинным рукавом, да солнцезащитные зимние очки с меховыми стёклами. На особом прилавке лежали рядком барокко, сирокко, рококо и кукарекуу, предназначения которых мы выяснить не сумели.
В отделе уценённых товаров лежали амбиции.
– Амбиции, наверно, сделаны из амёбы? – решил выяснить Том гносеологию.
– Именно. Только не сделаны, а произошли от, – пояснил Гид, – следующая стадия развития амёбы – амбиция.
– А потом?
– А потом – амба.
– После амбиции?
– Да, если начинают очень разрастаться. нечто вроде раковой опухоли. Перекрывают дыхание – и всё. Амба.
