Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Одна половина хрюшки была смоляно-черной, другая, обработанная уже, была чистой, желтоватой, светящейся изнутри. Пенсионер выплескивал из ведра на черноту горячую, с космами полупрозрачного пара воду и, раскорячившись, тщательно соскабливал черноту штыком, держа его одной рукой за ручку, а другой – за обмотанное тряпкой острие.
Обработанная, в глубоких черных морщинах морда свиньи застыла в блаженной улыбке, словно это и был самый счастливый ее миг.
От пролитого кипятка земля вокруг оттаяла, налипала на калоши, мешала работать, но пенсионер этого не замечал. Он громко и часто сопел от усердия так, что слышал даже Виктор Васильевич.
Мальчик стоял рядом, на сухом, и, не двигаясь, смотрел то на своего деда, то на хрюшку.
– Ну, как дела? – весело спросил Виктор Васильевич.
– Нормально, – буркнул в ответ пенсионер, на секунду отрываясь от работы и вытирая вспотевший лоб рукавом. Он не узнал Виктора Васильевича, вновь принялся скоблить мягкое свиное брюхо, но тут же вспомнил. – А, это ты? – удивленно привстал он. – Ты ж вроде по-другому был одет. В шубе, что ль?..
– Так цыган-то уже шубу продал, – пошутил Виктор Васильевич.
– Не, – не согласился пенсионер. – Цыган как Новый год встретит, так сразу и продает.
– А я сейчас продал, – улыбался Виктор Васильевич.
– Ну и правильно, – удовлетворенно согласился пенсионер. Он вновь принялся за работу. Но тут же остановился, пораженный простотой пришедшей в голову мысли. – Так ты это, подмогнуть мне пришел? Тогда пошли, я тебе переодеться дам. Тебя как зовут-то?
– Виктором. – Виктор Васильевич улыбался.
– А меня Федор Иванычем, Федькой… Вот внучка в мою честь назвали… Так пошли?
– Не, – отказался негромко Виктор Васильевич.
Стукнула дверь, и на крыльцо вышел Виталий с бумажным свертком под мышкой.
Виктор Васильевич посмотрел на него.
– Кто это? – громким шепотом спросил пенсионер.
– Сын… – чуть смутившись, ответил Виктор Васильевич.
– А-а, – закивал понимающе пенсионер, поглядывал то на Виктора Васильевича, то на Виталия, – похож… А мы вот с внучеком живем. Дочка у меня одна, в Москве работает. Ну и живет там. Пожила два года с одним, родила и разошлась… Не хотят ни хрена жить молодые…
– Я пошел, – перебил его Виктор Васильевич, глядя на стоящего у крыльца Виталия.
– Стой-ка! – воскликнул пенсионер, подбежал к свиной голове, отхватил штыком половнику смоленого и вычищенного уха и разрезал его на ладони на три части. – На-ка, возьми, погрызете с сыном. Это раньше в деревне первое лакомство было. Помнишь небось? Да бери, чего ты…
Виктор Васильевич взял два кусочка, улыбнулся, сказал:
– Спасибо, – и заторопился к ожидающему его Виталию.
– Давай… – сказал пенсионер и крикнул вдруг: – А то приходи вечером, посидим, я тебе сала отрежу, мяса…
Он подошел к внуку, наклонился, заговорил с ним ласково и озабоченно:
– На, погрызи-ка, внучек. Вкусная! Не замерз? Ох и сопля у тебя висит! А мы сейчас ее вытерем… Вот так…
И назад, в город, шли они быстро. Попробовали погрызть свиное ухо, но Виталию сразу не понравилось, и он выбросил его незаметно. Виктор Васильевич погрыз еще немного, вздохнул, держа его перед собой в руке.
– Непрожаренное, – с видом знатока объяснил он. – Палил мало… И с солью надо… С солью отлично просто.
Виталий перекладывал сверток из руки в руку. Больше он терпеть не мог.
– Что ж вы про подарок не спрашиваете?
– Да я не знаю, ты как-то не говоришь…
Виталий сразу же остановился, развернул газету, обнажил яркий целлофановый пакет, бережно вытащил из него новые джинсы с молниями и фирменной наклейкой на заднем кармане.
– Это что ж, штаны? – удивленно и озадаченно спросил Виктор Васильевич.
– «Бананы», – объяснил Виталий.
– Что-что? – не понял Виктор Васильевич.
– Джинсы, – нетерпеливо объяснил сын. – Американские. «Леви Страусс» фирма. «Бананы» – это самые модные… Она обалдеет.
– Кто? – рассеянно спросил Виктор Васильевич, разглядывая джинсы.
– Ну, она… Она вообще-то вся по фирме одевается. У нее дядя, что ли, за границей работает. Но все равно таких нету.
Виктор Васильевич укладывал подарок в пакет.
– Не понравились? – недоверчиво спросил Виталий.
– Да нет, ничего… Я при чем? Главное – чтоб ей понравились.
– Ей понравятся! – произнес Виталий убежденно.
– Скажи, а ты книжки любишь читать? – спросил вдруг Виктор Васильевич серьезно.
– Люблю, – с настороженностью в голосе ответил Виталий.
– Какую последнюю прочитал, не помнишь?
– Не помню, – сухо ответил Виталий.
– Ну а какая любимая, любимая книжка у тебя есть? Какая? – настаивал Виктор Васильевич.
– «Муму», – отвернувшись, ответил Виталий. – Кончай, говорит, Муму… Герасим не велел. – Он усмехнулся, распрямил плечи, посмотрел по сторонам, заговорил громче: – У моего отца этих книжек… Все полки заставлены… Я какую хочу, такую и беру… У нас с отцом дружба. Он меня понимает, я его. Он мне на следующее лето «Яву» обещал подарить. И подарит обязательно…
Виктор Васильевич молчал. А Виталий продолжал говорить:
– Я на этот подарок из‑за мотоцикла не стал просить. Дорого все-таки – и то, и это, да и мать… орет все время. А с отцом у нас порядок.
– Что куришь ты, он знает? – быстро и нетерпеливо спросил Виктор Васильевич.
– Знает, конечно, – спокойно ответил Виталий. – Чего тут такого особенного?.. У нас с ним по-честному, как говорится. Когда она в наш город приехала, в наш класс, к ней сразу все клеиться стали. Матрос сначала, потом Огурец… Мы ж трое друзья были с первого класса… А я хожу, глазами хлопаю. Он спрашивает: «Что?»
– Кто? – не понял Виктор Васильевич.
– Отец… Ну, я рассказал… Он тогда мне и сказал: «За красивых надо драться». Так ведь?
Виктор Васильевич не отвечал.
– Матрос больше к ней не полезет, – продолжал Виталий. – Огурец и подавно. Обещал деньги принести и не принес… Ну, я ему сделаю. Я к нему сейчас пойду.
– А потом?
– Потом – на день рождения.
– А если она твой подарок не возьмет?
– Возьмет, – без тени сомнения ответил Виталий.
– Ну а потом что?
– А что? Ничего, – хмыкнул Виталий. – Как говорится, она – моя, женский род…
Они вышли на железнодорожные пути, по которым ходили поезда. Сверху наваливался нетерпеливый вечер. Таращил светящийся глаз семафор.
– Матрос, Огурец, – тихо заговорил Виктор Васильевич. – У тебя тоже кличка есть?
– Да есть, – неохотно ответил Виталий.
– Какая?
– Лысый…
– Это почему ж Лысый? – почти обиженно произнес Виктор Васильевич и покосился на лохматую голову сына.
– Да я раньше, давно уже, кошатником был, – по-прежнему неохотно объяснял Виталий. – Лишаев нахватал один раз… Меня в больнице обрили… В школу пришел потом… В пятом классе еще. Все сразу – Лысый, Лысый…
– Лысый, – повторил Виктор Васильевич и еще раз покосился на сына.
Из‑за поворота с тяжелым медленным грохотом выползала сцепка из двух мощных электровозов с бесконечным хвостом груженных лесом вагонов. Густой прожекторный луч, не сумев добраться до них, рассеивался и терялся в сером воздухе. С электровоза их вряд ли видели, а может, и видели, потому что сначала дважды коротко, словно проверяя голоса, а потом бесконечно долго зазвучал его глухой утробный гудок.
Было уже совсем темно. Они подходили к тому дому на улице Мира, где утром Виктор Васильевич потерял Виталия.
– Слышь, Виталь, – серьезно и озабоченно говорил Виктор Васильевич. – Если он там, ты не дерись ни в коем случае. Вызови и поговорим. Или лучше я поговорю, объясню, понятно?
Виталий не отвечал.
– И родителям бы надо позвонить, слышишь? С самого утра ходишь. Мать-то волнуется небось… Ну, ты слышишь или нет?
– Да слышу, – недовольно ответил Виталий.
Он остановился у трансформаторной будки, протянул пакет.
– Нате, подержите. Я скоро, – сказал он и пошел к дому, но Виктор Васильевич остановил:
– У тебя сигарета есть?
Сын вернулся, протянул сигарету и снова пошел к дому.
Виктор Васильевич достал из кармана спички, открыл коробок и увидел, что на дне его, у стенки, лежит одна лишь спичка. Он с трудом вытащил ее, зажег быстро, прикурил и отбросил в сторону вместе с коробком. Потом прислонился к кирпичной стене будки, посмотрел на небо. В разрывах черных невидимых облаков вздрагивали редкие простуженные звезды. Он отошел от ледяной стены, ежась, поднял воротник пальто, походил – три шага туда, три обратно…
Какой-то шум, показалось, возник в подъезде, похожий на топот множества ног по дощатым полам, но сразу пропал. Он сделал еще пару затяжек, прислушался. Было тихо.
