Роман Сенчин - Минус (сборник)

– А что, давайте! У меня котлетки с пюре. Нам ведь еще, – она приподнимает нетонкую стопку листов, – довольно прилично осталось. Давайте покушаем!

– Н-ну… – Аппетит что-то действительно появился.

– Значит, разогреваю!

Утром созвонился с верстальщиком и отвез ему дискету с набором «Блокадной книги». Кстати, по пути к метро получил первый в этот день удар. Приемщица стеклотары, помогая выкладывать из сумки мою ежеутреннюю добычу, скорбным голосом сообщила:

– Ликвидировать нас, сынок, собираются.

– В смысле?

– Лужкову не нравится, видишь ли, что торчим на улицах с ящиками своими. Распорядился убрать. Только стационарные пункты оставить.

– Н-да-а… – вздыхаю и в то же время пытаюсь вспомнить, где есть в округе такой стационар.

– Он что, думает, мне, что ли, приятно так целый день?.. Весь остаток здоровья здесь оставила…

А стационара-то, кажется, рядом нет. Ближайший – на Тимирязевском рынке, а это совсем в другую сторону от моего маршрута. Значит, придется сдавать раз в неделю, по субботам. Значит, неслабое нарушение распорядка жизни…

После верстальщика заскочил в институт. Нужно было вернуть октябрьские номера литературных журналов. Продержал их недели две, но так толком ничего и не прочитал – листал, искал, что цепанет. Не цепануло… Преподаватель литературы Ренессанса любил повторять слова Боккаччо – что-то вроде того, что главная задача художественной литературы – развлекать людей. Сперва развлекать, а потом уж поучать и прочее… Современные же писатели стремятся во что бы то ни стало загрузить. Если не темой, так языком, стилем, от которого крыша течет…

В библиотеке встреча совсем неожиданная – мой друг и бывший однокурсник Василий. Уж где-где, но здесь увидеть его я даже не предполагал: его выгнали с третьего курса, и с тех пор он в Лите появлялся раз пять, да и то совсем не по делам учебы, восстановления… А сейчас интеллектуально так стоит у барьера, листает какую-то толстую книгу, и библиотекарша подкладывает ему еще целую стопку.

– Привет! – скорее изумленно, чем радостно, здороваюсь. – Ты чего здесь?

– Разрешили возобновить учебу, – серьезно и как-то сухо-официально отвечает он. – Нужно хвосты только досдать.

– Молодец! – Но это прозвучало насмешливо, и Вася, услышав интонацию, моментом озлился:

– Не всё же вам, прытким таким, пенки снимать. Один – в Париж, другой – в Берлин. Шустрые вы ребята.

Вася – коренной москвич. Живет в районе Пресни. Четырехкомнатная квартира у них вдвоем с матерью, но в полуразвалившемся доме начала прошлого (двадцатого) века. Дом аварийный, лет уж десять запланированный под снос, и поэтому квартиры нельзя ни продать, ни менять, никого в них прописывать. Жильцы всё ждут переселения в новое место, но и боятся – ведь переселяют таких, простых людишек, в основном в Южное Бутово, которое от центра в полутора часах езды на маршрутках и метро…

С первых же дней знакомства Василий стал напоминать мне героя фильма «Курьер». Там ведь тоже коренной москвич, вроде что-то прочитавший, вроде размышляющий о жизни, не совсем безмозглый, высокий, симпатичный, но и непоправимо, до крайней степени непутевый… В ранних рассказах Петрушевской тоже много таких типажей.

По-быстрому сдаю журналы. Вася перебирает свои учебники и хрестоматии, внимательно читает содержание.

– Я тебя на улице подожду, – говорю ему.

Он, не отрываясь от книги, кивает.

Потоптался (холодно!) на каменном кособоком крыльце, выкурил сигарету. Достал мобильник, глянул, сколько времени. Третий час… Пока до общаги, пока поем, соберусь – уже вечер. А полседьмого утра – самолет… Глянул через стеклянную дверь на лестницу – Васи нет. Ну и хрен с ним, в самом деле…

В воротах, отделяющих тихий литинститутский дворик от в меру шумной Большой Бронной, столкнулся с ректором.

– Н-ну-с, как оно в Германии? – спрашивает он со всегдашней какой-то плутоватой улыбочкой.

– Да… это… не ездил еще. – Я же, как обычно при встрече с ним, теряюсь, пугаюсь, превращаюсь в провинившегося первокурсника. – Сегодня в ночь лечу.

– Что ж, удачи! Смотри, не опозорь нас.

– Уху… гм… постараюсь… Спасибо.

Разошлись было, но тут мне в спину – второй, после стеклотары, удар:

– Да, дорогой, я к тебе ведь соседа подселяю. Готовься.

– Как – соседа?!

– Так, – он разводит руки, словно бы сам не рад, а вынужден выполнить чей-то приказ, – мест нет совсем. Парень хороший, новый наш преподаватель физкультуры. Непьющий, – и ректор переходит в атаку, – в отличие от тебя, кстати, Роман.

– Я тоже теперь крайне мало пью…

Щетка его усов усмешливо изгибается. Понимаю: от соседушки не откреститься. Чтоб хоть чем-то подсластить неприятность, интересуюсь, почти умоляю:

– А плата в этом случае уменьшится?

– Нет, дорогой, у меня даже те, кто по трое живут, платят тысячу.

Что ж, конечно, естественно, хорошее (поездка за границу) должно сочетаться с плохим… Когда Лиза рожала нам дочку, умерла моя единственная сестра; когда наметились удачи (и деньги) в писательстве, начались ссоры с женой, обиды, претензии; когда вышла моя первая и, само собой, самая дорогая книга, мне тут же по пьяни разбили рожу. Все это естественно, это закон…

И вот я стою на пороге, оглядываю уютную, обжитую комнату, вещи, которые все на своих местах… Несколько месяцев, пусть и внутренне мучаясь, тяготясь общагой и одиночеством, дурея от идиотских обоев под Гжель, но я прожил здесь единоличным хозяином, а теперь, после сообщения ректора, мне кажется, что кто-то уже потрогал книги, посидел за моим письменным столом, потряс коробкой со скрепками. Даже вроде принтер слегка передвинут… Но, может (может!), пронесет, может, ректор забудет, может, для этого физрука найдется другое место…

Не успел как следует успокоить себя этой цепочкой «может», синонимом вышедшего из моды «авось», – стук в дверь. Нехороший, решительный, официальный. Не открыть невозможно.

Открываю. Конечно – комендант общежития. Лет на пять меня младше, но в костюме, выражение лица деловое, и я послушно отодвигаюсь, пропуская его, даже, ощущение, чуть кланяюсь. Но он, спасибо, не вошел, говорит из коридора довольно сочувственно:

– Такое, Ром, дело. Звонил ректор, велел тебя уплотнить.

– Да, я в курсе. Но уезжаю сегодня в ночь, на пять дней.

– Далёко?

Отвечаю обтекаемо (не стоит бравировать этой Германией, себя крутым выставлять):

– Так… в командировку… Давай с переездом, когда, может, вернусь?

– Понимаешь, – комендант вздыхает досадливо, – он завтра уже прибывает с вещами. Думаю, так поступим – оставь мне ключи. Он вселится тихо-мирно, я проконтролирую.

– Ну, – сопротивляться, чувствую, бесполезно, – давай так.

Комендант веселеет:

– Ключ мне тогда занеси. Я дома.

– Лады…

Вдобавок к не очень-то мне всегда приятным сборам в дорогу добавляется куча новых хлопот. Нужно освободить от вещей полкомнаты. И еще – как оставить здесь компьютер, магнитофон, а особенно принтер, дорогущий лазерный “Canon”, мои самые главные ценности?.. Сажусь, закуриваю, тихо матерясь, соображаю. Потом звоню Сергею, спрашиваю разрешения привезти ценности к ним. Объясняю, какая на меня навалилась проблема. Соседушка… Сергей, коротко посовещавшись с женой, разрешает.

– Значит, в двенадцать часов я у вас, – говорю на прощание.

Мы давно уже договорились ехать в аэропорт вместе. Заказать такси и – с ветерком…

– Да, Любка тут напоминает, – голос Сереги, – ты тесты случайно не сделал?

Черт, еще и эти тесты забытые!

– Сделал, сделал, – вру, – привезу.

Засовываю в одну сумку массивный принтер, за который я заплатил целых триста долларов, но зато без проблем, почти со скоростью типографского станка, распечатываю свои повести. В другую сумку, ту, с которой таскаюсь каждый день на работу, кладу ноутбук… С год назад у меня сломалась электрическая пишущая машинка “Samsung” (ее я купил на ВДНХ после успешной сдачи вступительных экзаменов в Литинститут), и эта поломка подтолкнула к приобретению компьютера. Работать стало удобно – правь на ходу, оставляй пустые места, если вдохновения нет на определенный кусок текста. На машинке же над каждым словом помозгуешь, потужишься, прежде чем напечатать, – ведь с бумаги его просто так не уберешь, как эту виртуальность с компьютерного экрана. Компьютер всегда дает возможность лавировать, переделывать, откладывать на потом, а машинка – как удары топора: тук, тук, тук – и остаются буквы-зазубрины.

Машинка, машинка… Я морщу лоб, вспоминая, при чем здесь машинка, зачем она вспомнилась. Заодно сую в свободное пространство сумок свои книги, пакет со сменными трусами, носками, туалетные принадлежности. На глаза попадается папка Кирилла. Толстая папка… Взвешиваю сумки в руках, представляю свой путь от общежития до метро (троллейбуса уже вряд ли дождешься), затем – от метро до квартиры Сереги… Да и, с другой стороны… Еду я, везу свои тексты… А если немцам понравится этот кирилловский «Полет на сорванной башне» и они решат публиковать его, то, логически (а ведь вроде уже наметили купить права на одну мою объемистую повесть), вычеркнут меня из своих планов… Что в этом случае, Кирилл со мной, можно подумать, гонораром поделится?