Александра Маринина - Обратная сила. Том 1. 1842–1919

– Хорошо-хорошо, ты меня убедил, – примирительно улыбнулась Элиза. – Кстати, о большевиках: как ты думаешь, Зинаида Григорьевна будет продолжать помогать им, как это делал покойный Савва?

– Разумеется, нет. Ее муж – московский градоначальник, он ей этого просто не позволит.

– В таком случае ему грозят большие неприятности, – прозорливо заметила она. – Если большевики так мстительны и кровожадны, как ты говоришь, они не простят ему прекращения финансирования.

– Возможно, возможно, – согласился Александр Игнатьевич.

– А этот Ульянов, – продолжала она, – он вообще для меня фигура пока непонятная. Ведь его брат был повешен как заговорщик, который собирался убить государя императора. По вашим законам брату террориста путь в университет должен быть закрыт. Как же вышло, что его приняли на обучение, да еще на юридический факультет?

– А это ты лучше у Александра Федоровича спроси, когда он в следующий раз в Москву приедет.

– У какого? – удивилась Элиза. – У Керенского? Ты говоришь о помощнике присяжного поверенного Соколова? Или о ком-то другом?

– Именно о нем.

– Разве он не в ссылке?

– Еще в прошлом году вернулся, всего полгода в Ташкенте пробыл. После возвращения он уже успел принять участие в Ревельском процессе по делу о разграблении поместий остзейских баронов.

– Ах, да, вспомнила, я же читала об этом! Но при чем тут Керенский?

– Это ведь его батюшка был директором гимназии, в которой учился Ульянов, и именно он дал ему такую характеристику, которая позволила брату казненного террориста поступить в университет. Причем заметь себе, Александр Федорович как-то рассказывал, что в этой характеристике было написано об Ульянове: «излишняя замкнутость, чуждаемость от общего, даже со знакомыми людьми, а вне гимназии – и с товарищами, и вообще нелюдимость». Пренеприятный тип, если верить Керенскому-старшему.

– Трудно в это поверить.

– И, тем не менее, это факт. Прости, если у тебя все, то я хотел бы еще поработать.

– Да-да, я сейчас уйду, только один вопрос: ты уже определил сроки своей поездки в Швейцарию? Я спрашиваю для того, чтобы составить свои планы, мне хотелось бы съездить с детьми к моим родителям, но это возможно только во время каникул в гимназии. Если бы твоя поездка в Швейцарию совпала с этими сроками, мы могли бы провести часть времени вместе, всей семьей. Разве это не прекрасная идея?

Ну вот, она спросила. Элиза готовила этот вопрос несколько дней, но все не могла собраться с духом и задать его. Сейчас она услышит ответ, из которого все станет окончательно понятным.

– Пока не знаю, – сухо ответил Алекс. – Я еще не получил ответа от Рейсса.

Элиза молча вышла и направилась в детскую, где обитали Костенька и Наташа, а также их няня. Поцеловав и приласкав детей, заглянула в комнату Оленьки. Там было пусто, занятия с учительницей проходили в классной комнате. Элиза задумчиво пролистала лежавшие на столе журналы на немецком и французском языках, в каждом из них увидела стихи и рассказы, подписанные «Лорена Вебер». Эти журналы приносит дочери Алекс. Что ж…

Она медленно спустилась на первый этаж, зашла в столовую, уселась за большой пустой стол. Этот дом, дом Гнедичей, после смерти Николая Владимировича перешел к Алексу. Катя теперь живет во Франции, у нее своя жизнь, какие-то поэты и художники, которым она помогает издавать журналы об искусстве и пишет статьи. Сандра так и не вернулась из Америки, вышла замуж за какого-то богача, оставила сцену, родила сыновей-близнецов и занимается благотворительностью. Игнатий и Валерий отправились в Панаму с врачебной миссией – помогать в борьбе с эпидемией желтой лихорадки, но пишут, что намереваются осесть в Мексике или в Аргентине. Как хорошо было бы, если бы и Алекс решил уехать. Они вернулись бы туда, где живут ее, Элизы, родные, и ей не было бы так одиноко и так больно. Но Алекс не уедет, никогда не уедет, потому что любит свое дело, а заниматься им он сможет только в России.

Значит, ее удел – терпеть. Жить здесь, рядом с ним, и терпеть.

Пока еще силы терпеть есть. Если они иссякнут, она подумает о том, что делать дальше.

– В конце концов, это невыносимо, Алекс! – твердо заявила мужу Элиза Раевская. – Все уехали, все, кто мог. Игнатий с Татьяной, Валерий. Я уже не говорю о твоих кузинах Кате и Сандре, они давным-давно поняли, что в России жить невозможно. Почему ты отказываешься ехать? Посмотри: в стране голод, с ценами на хлеб происходит бог знает что, процветает черный рынок, в ресторанах кутят спекулянты, нажившиеся на поставках в армию. В городах не хватает продуктов, в деревнях реквизиции, государство принудительно отнимает у производителя все, на чем можно хоть как-то заработать. Разве ты сам не чувствуешь, какие настроения витают в воздухе? Разве не понимаешь, что еще немного, еще совсем немного – и разразится такая буря, в которой мы просто не выживем?

Александр Игнатьевич тяжело вздохнул. Конечно, Элиза права, во всем права. Жить в России стало не просто тяжело – опасно. Война сопровождается небывалым ростом вооруженной преступности, по улицам стало страшно ходить, даже в Петрограде: в столице бандиты средь бела дня напали на морского министра адмирала Григоровича, который мирно прогуливался по Крестовскому острову. Денег не хватало катастрофически, по карточкам продукты выдавались в мизерном количестве, а на черном рынке все в пять раз дороже. Живут они теперь только на два жалованья – судебного следователя Александра Раевского и медсестры Ольги Раевской, и на эти деньги нужно прокормить пять человек, в том числе болезненного сына Костю, которому необходимо усиленное питание, да еще прислуге платить. Никаких других доходов у Раевских больше не было, имение Вершинское продали еще в конце 1880-х, на эти деньги, стараясь тратить их как можно экономнее, жили поделившие их поровну четыре семейства: Николая Владимировича, Игнатия Владимировича и двух их сестер. Третья сестра скончалась через два года после смерти родителей. Но деньги от продажи имения давно закончились. Как странно иногда складывается жизнь: были состоятельные князья Гнедичи, а стали обедневшими дворянами Раевскими… Впрочем, что тут странного? Подобная судьба постигла множество семей.

Ольга, Оленька, Олюшка, любимая дочь, серьезная, целеустремленная, ответственная. Может, и вправду уехать? Но как, как уехать без Ольги? А она не поедет ни за что, в этом Александр Игнатьевич был твердо уверен.

Да и хочет ли он сам уезжать вместе с Элизой? Страстный многолетний роман с Лореной Вебер закончился с началом войны, но отношения между супругами Раевскими так и не стали снова теплыми и доверительными, какими были прежде. Так имеет ли смысл продолжать это формальное сожительство?

– Ты же знаешь про Оленьку, – ответил он. – Она не поедет ни за что. Она влюблена и ждет своего Орлова с фронта. И она никогда не оставит работу в госпитале, потому что любит свою Родину и хочет быть ей полезной. А я, в свою очередь, не могу оставить девочку здесь. Ты сама говоришь, что жить в России страшно и опасно, а Оле всего двадцать один год, как ее оставить одну?

– Но ведь война закончится рано или поздно, Орлов вернется, женится на Оле, и она будет уже не одна, – возразила Элиза.

– А вернется ли? – ответил Алекс вопросом на вопрос. – И если вернется, то точно ли женится? Нет, нет и нет, Элиза, я не могу ехать. А ты поезжай, конечно, бери детей и отправляйся поближе к родителям. Или к Кате во Францию, она поможет вам. Бог даст, война и вправду скоро закончится, Орлов вернется, они обвенчаются с Оленькой, и мы приедем к вам все вместе. Если же он не вернется, я все равно привезу к вам Олю, ибо ее служение России станет уже не нужным.

Этот разговор повторялся почти каждую неделю на протяжении последнего года, и каждую неделю ничем определенным не заканчивался. Элиза настаивала на переезде за границу, Александр Игнатьевич отказывался, старшая дочь в обсуждениях участия не принимала, заявив сразу:

– У меня есть жених, он на фронте, и пока он не вернется, о моем отъезде из России не может быть и речи. Больше не спрашивайте меня об этом.

Самым сильным аргументом Элизы было здоровье Кости. И тут уж Раевский ничего возразить не мог.

– Поезжайте, – устало сказал он январским вечером 1917 года, когда стало известно, что в Москве издано официальное запрещение изготовлять пирожные, торты, тянучки и «другие высокие сорта конфектного производства». – Если уж до такого дошло, значит, с поставками в действующую армию дело совсем плохо. Ни хлеба, ни сахара, ни мяса не будет. Поезжайте. Мы с Оленькой останемся, но приедем к вам при первой же возможности.

Оформление документов и сборы много времени не заняли, и уже 15 февраля Раевский проводил жену и двоих младших детей, Наташу и Костю, на поезд. Ольга прийти на вокзал не смогла, у нее, хирургической сестры, было очень много работы в госпитале, даже переночевать дома не всегда удавалось.