Диана Ибрагимова - ТалисМальчик
Как-то Даша отдала Юле пёстрый плотный жакетик до талии, из которого выросла. По идее, этот радужный предмет одежды был хорош на младшую сестру, но Алевтина наотрез отказалась его даже примерить, поскольку он ей казался чересчур аляповатым.
Но глаза Юли, когда она увидела добротную фирменную вещь! В то лето девочка донашивала обвислое чёрное платьице, липшее к ногам, и раздавленные долгожительством чёрные босоножечки. Издалека жакетик очень подходил, но вблизи контраст был велик. Однако Юля носила его с радостью и даже не по погоде – тогда, когда в нём было жарко.
Денис рассказывал, как весь подъезд слушал вопли Юлиной мамы на тему «побирушки и проститутки, которой дают подачки, а она и рада». Потом женщина вроде успокоилась и завелась по поводу того, что «мало дали, могли бы и больше, не обеднели бы!»
На следующий год, собираясь к бабушке, Даша с Алей, не сговариваясь, отложили две стопки одежды – для Юли.
− Я бы и раньше так делала, − оправдывалась Аля, − но я не знала, подойдёт ли по размеру, да и возьмёт ли она. Я бы ни за что не взяла.
Но нищета, идущая от предков, раздавит всякое внутреннее благородство, как старые босоножки. Алевтина тогда ещё этого не понимала. Между встречами с Бердянском девочка забывала, что существует такая бедная одежда и такая скромная жизнь, однако провинция ей об этом регулярно, каждое лето, напоминала.
Ей всё казалось, что она чем-то виновата перед Бердянском и всеми людьми, что живут небогато. Вызывая в приморских душах зависть, она не гордилась своим социальным статусом, а стыдилась его. Позже она прочувствовала на себе формулу: количество и качество труда, осуществлённого вовремя, равняется благосостоянию.
То есть:
(количество труда + качество труда) × нужное время = благосостояние.
И узнала, что если бы каждый человек работал так, как её папа, то бедных показывали бы в музее естественной (или неестественной) истории рядом с реликтовыми динозаврами. Никогда, ни разу Алевтина не встретила исключений из этого простого правила. Напротив, она знала немало людей, которые изменили свою жизнь всего за год настоящего труда. Они просто пахали триста дней из трёхсот шестидесяти пяти. Иными словами, если шесть дней в неделю трудиться от зари до зари в нужном направлении, то через год достигнешь даже больше того, о чём мечтал, превзойдёшь себя. Эта формула работала на всех, кого встречала Аля. Но тогда юной москвичке казалось, что если она составит супружеское счастье мальчика Дениса, который её так любит и так о ней заботится, то она будто извинится перед бедными бердянцами за всех процветающих москвичей.
Обычно стесняются неблагополучной семьи, Алевтина же испытывала неловкость из-за преуспевания своих родных. Много позже девочка поняла, что ни плохой, ни хорошей семьи не стоит стыдиться, если сам человек что-то из себя представляет. Ещё много чего осозналось потом, когда Бердянск остался далеко в прошлом.
Как-то, выходя из магазина, Аля заметила неприятный долгий взгляд, которым её проводила компания Серёги Курткина. Они стояли над сваленными в кучу велосипедами, курили, матерились, смеялись над анекдотами, но вдруг смолкли, когда Алевтина на секунду замерла на границе между прохладой магазина и душным слепящим днём. Таких тяжёлых долгих взглядов было множество. Их замечала и Даша. Всякий раз, когда девочки шли по улице без Дениса, около них притормаживал то один, то другой велосипед, и кто-нибудь из курткинских в упор их разглядывал. Будто на общей сходке они что-то решили и, видя сестёр, вспоминали об этом решении и раздумывали: осуществлять его или не стоит? Мурашки шли от этих взглядов, и только Мур мог от них защитить.
Лишь в последний свой приезд Аля случайно узнала, как важно для неё было числиться девушкой Дениса в глазах местной шантрапы. Им всё равно было, чья она дочь – Москва казалась нереально далёкой, и потому не пугала, а вот Мур мог топнуть лапой и махнуть хвостом так, что мало не показалось бы. А мог кликнуть клич и собрать целую велосипедную армаду. Так что Аля, а с нею вместе и Даша, находились под негласной защитой Дениса и его компании.
Все бердянские месяцы Аля проживала в эйфории, до неё даже не доходили слухи о том, что где-то кто-то обидел какую-то девочку – Денис старался не омрачать Алины лета грустными историями. И авторитета Мура как раз хватало на то, чтобы Аля могла без опаски ходить по городу.
Вот об этом папа ничего не знал. Он был уверен, что его имя защитит дочерей и на нешироких улочках Бердянска. Но есть дорожки, где царят велосипеды, а не внедорожники…
Набережная постепенно пустела.
Алевтина стояла у парапета и дышала глубоко и медленно, вглядываясь в закат. Замкнув руки под грудью, она будто поддерживала собственное сердце, которому нелегко пришлось в последние дни. Для него, для сердца, после бешеных болезненных толчков, настал период апатии и почти покоя. Иногда его совсем не было слышно, и тогда Алевтина определяла, что её мотор ещё живёт, только по факту своего существования: она двигалась, дышала, над ней не плакали, значит, мышца работает. Но временами сердце несильно, но тупо напоминало о себе глубокой неискоренённой болью, будто говоря: не забывай, я здесь, внутри, и мне всё ещё очень плохо. И думалось, что сердце начинает барахлить не от возраста, а от износа: аккуратно с ним обращались или издевались; трепетали над ним или трепали…
− Девушка, я тут остановился на закат посмотреть, но залюбовался вами: вы красивее заката…
Это кто-то сказал. Кажется, за левым плечом. Не дьявол, конечно, а парень – остановился рядом и ждёт реакции. Волна отсчитывала мгновенья, шлёпая мокрой тряпкой по скользкому зелёному камню, и Алевтина знала, что если не отреагирует через пару волн, будет просто невежливо, а парню обидно за зря потраченный комплимент. Но ей не хотелось отвечать. И даже глянуть на парня – а вдруг симпатичный? – не было желания.
Та, что красивее заката, всё так же смотрела на оранжевеющее над маяком солнце, и теперь, в такт морю, ощутила лёгкие покалывания где-то глубоко, за левой грудью, будто сердцу обидно стало за зелёный камень, что хлещет мокрая тряпка волны.
− Пойдём, − парня одёрнул друг и потянул за локоть дальше. − Странная она какая-то, на своей волне. Такой комплимент пропал!
Алевтина усмехнулась и прошептала:
− Я красивее рассвета…
И двинулась вдоль парапета, увеличивая расстояние до молодых людей, взвешивающих свежие и испорченные комплименты. Почему люди так предсказуемы? И почему, порой, так трудно предугадать их порывы и поступки?
Они встречали рассветы. Это можно было делать вдвоём. А провожать закаты всегда находилось много желающих, и это исключало интимность действа и рассеивало волшбу.
Особенно ей запомнилось их последнее, самое взрослое лето, которое они с Денисом провели полностью вдвоём, уже без всякой визжащей вокруг малышни.
В тот год Дашка с головой и всеми другими частями тела погрузилась в личную жизнь, а братьев с Дальнего Востока не привезли. Только шестнадцатилетняя Аля радовала бабушкино лето, хотя и проводила дома не так уж много времени. Дни были заняты общением с Денисом, и обычно они виделись трижды за день.
…Они встречали рассветы – нежаркие, скромные, нежные. Уезжали на велосипеде за дамбу или выходили к ближнему морю. Был найден час, когда людей там не было совсем. Один спортивный дедушка маячил красной майкой. Но дедушка, сопя, пробегал мимо, и казалось им – они одни. Если стоять, обнявшись, смотреть на море и молчать, то будто за спиной дома не спят, не ждут нападок солнца злого. Как будто мир весь их, и вся планета – лишь пляж, и море, и песок… И смуглый дедушка в трусах и майке красных. Да ладно, бог с ним, с дедушкой! Они его почти пустили на своё необитаемое побережье. Вот эти звонкие минуты тишины и сцепка рук – вот чего ради они так рано просыпались: чтобы побыть вдвоём. Купаться не купались. Аля намеренно не надевала пляжного. Её любимый белый сарафан светился супернежно при пастельном солнце. Как хорошо, наверное, смотрелась там издалека на тонкой талии девичьей, Дениса загорелая рука. И так хотелось, чтобы он её чуть опустил! Но он не опускал. Ничем, ничуть не сдвинул Алю с пьедестала. Кто ж ведает, о чём мечтает недотрога?
Аля любила их рассветы и часто думала, какими будут их утра, когда одни с Денисом будут вместе. Совсем-совсем вместе.
Потом, сонные и прохладные, они возвращались домой. Алевтина шла досыпать, а бабушка только качала головой, видя мечтательную деву в белом, и приглушённо громыхала за закрытой дверью кухни, чтоб не тревожить сон единственной на то лето внучки. Проснувшись, Алевтина обедала, рассеянно, едва участвуя в разговоре с бабушкой, потом заходил Денис, и они шли купаться. А вечером, накидывая кофту для длительной прогулки допоздна, Аля мечтала, когда же он сорвёт и кофту эту, и платье, и её с пьедестала, на который сам поставил.
