Аркадий Макаров - Догони свое время
Кончилась Советская власть как-то неожиданно и разом. Народ впопыхах даже понять ничего не успел. А кто не успел, тот опоздал. И опоздал, как оказалось, навсегда.
…Встретил своего давнишнего друга. В молодые годы вместе жили в рабочем общежитии:
– Здорово!
– Здорово!
Похлопали друг друга по плечам.
– Как живёшь? – спрашиваю.
Друг имеет университетское образование, работал на оборонном заводе военпредом. Проверял на качество гироскопы к ракетам и подлодкам. Умный друг, ничего не скажешь.
Оборонный завод растащили. От кого теперь обороняться? Все вокруг свои. Америка, как брат родной. Правда, теперь – старший брат. А на старшего брата кулаки не сучат.
– Где работаешь?
– В пиццерии – отвечает друг.
– Ну, и как?
– Да ничего работа. Сторожу по ночам… Ужин на халяву. Там у них на кухне много чего остаётся. Иногда и пивка потихоньку с бочки сцежу. Посплю на столе в зале, а утром – домой. А ты как?
– Ну, я в банке служу. Директором.
Друг делает круглые глаза. Вот-вот повалится набок. Я его попридерживаю.
– Где же ты столько бабок нахватал? Ты ведь на стройке инженером работал.
– Работа работе рознь, – говорю. Теперь я тоже могу себе кое-что позволить. Запущу руку в мешок с баксами. Вытяну столько, сколько рука прихватила – и домой несу. Семья рада.
С другом совсем плохо стало.
– Возьми к себе, – говорит. – Я тебе ботинки гуталином чистить буду.
– Не, взять не могу. Все штатные места на сто лет расписаны.
Друг повернулся уходить. Обида смертельная.
– Да постой ты! Давай покурим.
– Не курю! Бросил, – отрезал давний испытанный друг.
– Не злись! Я директор, да только ночной. Тоже сторожем состою в банке. Ты вот хоть пиво задарма можешь хлебать. Сухариками солёными похрустеть, а у меня деньги за семью печатями лежат, и все чужие. В камере бронированной. Знаешь, как в басне: видит око, да зуб неймёт.
И мы, довольные друг другом, смеёмся.
2
Теперь, при новых порядках, человеку старше сорока устроиться на работу почти невозможно. А вот мне повезло. После долгих мытарств и скудной нищенской жизни я стал охранником небольшого банка, такого незначительного, что внезапное банкротство его вряд ли кто заметит, кроме обескураженных вкладчиков. Но банк есть банк, работа есть работа, хотя ни то, ни другое особой гордости у меня не вызывают: жалование мизерное, положение ниже плинтуса.
– У хорошего хозяина цепной пёс всегда недокормленный! – так мне однажды сказал Леонид Яковлевич Бронштейн, приютивший меня на службе.
Вот они, друзья прошлых игрищ и забав, как пригодились!
Леонид Яковлевич Бронштейн в своё время был вовсе и не Бронштейн, а Лёня по прозвищу «Каныш». С ним в молодые годы мы жили бок о бок в рабочем общежитии на городской окраине, где я делал первые шаги на такой ухабистой и неровной дороге под названием судьба.
Вот ведь как бывает в жизни! Шли с Лёней Бронштейном по одной дороге, а оказались в разных местах. Или нет: место одно, а высоты разные. Лёня, хоть и имел кличку Каныш, но был птицей высокого полёта. Если не орёл, то ворон – точно.
Тогда, в нашей прокуренной и просмоленной тяжёлым перегаром комнате, один он – Леонид Яковлевич Бронштейн, числился почти что инженерно-техническим работником. После школы и шестимесячных курсов счетоводов ему как-то удалось устроиться кладовщиком на монтажный участок.
Кладовая маленькая, но прибыльная: листовой металл, балки любого профиля, кровельное железо, краски, алюминиевый прокат. Да мало ли чего хорошего в кладовке у монтажников! А учёта никакого. Пойди, посчитай, сколько материала ушло, если заказчик процентовки на выполненные работы, не глядя, подписывает – сроки, как всегда, поджимают!
Из всех сортов красок и лаков среди монтажников особенно ценился шеллак для антикоррозийного покрытия металла – цвет дегтярный, а запах спиртовой. Значит, пить можно!
Монтажники по дешёвке и в долг покупали шеллак у Лёни Бронштейна вёдрами и после соответствующей обработки пили тоже вёдрами.
Технология разделения ингредиентов проста необыкновенно: на ведро лака – пара килограммов поваренной соли, и мешать, вот именно, не помешивать, а интенсивно мешать деревянной лопаткой до тех пор, пока на лопатку не намотается смесь каучука и печной сажи, остальное – чистый спирт. Правда, цвет коньячный, а вкус совсем неподходящий. Но ребята пили. Однажды я, ради любопытства, попробовал тоже – с ног не сбило, но запах до сих пор в ноздрях стоит. По правде сказать – штука поганая. И на большого любителя.
Ребята над Лёней подсмеивались, но интернациональный долг пролетариата блюли, и на участке терпели. Иногда Канышом называли – и всё. Шеллак он поставлял в бригаду по первому требованию.
Лёня Каныш был роста небольшого, но парень крепкий, сбитый, упругий чёрт, как тот окатыш каучуковый от шеллаковой основы. Волос простой, на зачёс – тогда так носили – русский мужик! От Бронштейна у него был, может, один нос, мясистый и всегда мокрый. Поэтому Лёня имел такую обидную кличку. Но, что поделаешь, клички бывают и похуже? Всякие бывают клички…
Деньги у Лёни водились всегда, и всегда можно было без лишних хлопот у него одолжиться.
Когда за растрату социалистической собственности посадили Гришанина, нашего начальника участка, то за ним следом загремел и Лёня, как материально ответственное лицо. Вот тогда-то мои пути с Канышом и разошлись: он пошёл в отсидку, а я, правда, с трудом, но поступил в институт.
Когда Лёня Каныш вышел из тюряги, я уже получил образование инженера-механика, а он стал настоящим Леонидом Яковлевичем Бронштейном. И при новом режиме выиграл, конечно, он, а не я.
Леонид Яковлевич Бронштейн сразу обзавёлся связями, и вскоре был назначен управляющим того самого филиала московского банка, в котором я стал служить охранником. Наши дороги опять сошлись, но на разных уровнях, как в курятнике на насестах.
Вот Бронштейн Лёня и философствует: мол, чем меньше кормить собак, тем вернее они служат.
Сижу я теперь в охранной подсобке и слушаю стенания ветра, предвещающего холодную зиму.
Воскресный день – выходной в банке. Лёня Бронштейн, забыв свою простецкую кличку, вино пьёт под балычок, а я у него вроде как на шухере, на атасе стою…
А всё начиналось лучезарно и весело: женщина, в отделе кадров посмотрев на комсомольскую путёвку, со вздохом стала вписывать мою фамилию в новенькую трудовую книжку, где я стал числиться учеником слесаря-монтажника.
– Рано тебе ещё в эту жизнь кунаться, – сказала она, протягивая мне обратно аттестат зрелости, где оценками можно было и похвалиться.
Что она понимала, эта очкастая старушенция, в той трудовой мужской жизни, испытать которую мне так хотелось? Ладони чесались.
Тогда мне казалось, что к ней, мужской жизни, я вполне подготовлен.
У кого их не было, ошибок молодости?!
В большой комнате рабочего общежития меня встретили сразу шесть пар насмешливых глаз.
– Будем прописываться, или как? – сказал чернявый парень примерно моего возраста, в синей трикотажной майке, густо высморкавшись в новенькое свёрнутое солдатским треугольником полотенце.
Аккуратно заправленная кровать, на казённом ворсистом одеяле которого лежало полотенце, говорила о том, что и кровать эта, и полотенце, оказавшееся теперь в руках хамоватого малого, должны принадлежать мне и никому более.
Врезать бы ему по сопатке, да народ не поймёт. Потопчут. Вон они какие!..
Я, притворившись простачком, сказал, что прописался утром ещё, а паспорт – у коменданта общежития, если нужно, завтра принесу показать…
Быстрый мышиный взгляд чернявого сразу перекинулся на остальную братию. И тут, в один момент радостно взвизгнули сетки железных коек, и вперемежку с матерками по просторной комнате рассыпался простуженный кашляющий смех:
– Пропиши его, Каныш! Пропиши!
«Каныш» взметнул перед моим носом кулак, раздумывая, куда ударить: в челюсть или в глаз?
В одно мгновение я понял, что разыгрывать деревенского дурачка не стоит, и, вытащив из-за пазухи бутылку водки, с размаху, ухарски, поставил на стол.
– Уух! – выдохнула комната, и все разом засуетились.
– Что же ты, гад, закуски не взял? – примериваясь к бутылке, опустил сухой кулак недавний обидчик.
– Ну, ты даёшь, Каныш! Пить да закусывать – зачем тогда пить? Долго пьянеть не будешь! – сказал здоровенный саженистый парень, поднимаясь с взвизгнувшей койки. Здесь он был, по всему видать, за авторитета. – Разливай на всех! – кинул ставшему сразу услужистым, тому, кто меня только что хотел «прописывать».
Выпили. Кинули в рот по щепотке из бронзовой самодельной пепельницы – смесь соли и жгучего красного перца. «Закуска» такая отшибает напрочь все следы алкоголя во рту. Я тоже оценил совершенные достоинства этой адской смеси.
Кинули в рот ещё по одной щепотке из потемневшего бронзового диска и задумчиво помолчали.
