Александра Окатова - Дом на границе миров
У меня в сумочке – премудрости Соломона, Екклесиаст мой любимый, такая там печаль, такой свет, что душа сладко болит и сердце щемит, – а она с собой косметичку весом полпуда таскает, пачку презервативов, на всякий случай, улыбаясь, говорит, – шутит так.
Сегодня на свидание полетела, а мне так неспокойно, как бы не было беды с Любовью моей отчаянной.
Началось всё это три дня назад: вижу, встречает меня моя Любушка, Вечная Женственность, тихая, глазки опухшие, красные, заплаканные, волосы в беспорядке, ресницы не накрашены. Грустит. Я сначала-то значения не придала и в шутку ей говорю: что, мало тебе сегодня комплиментов насыпали, или каблук сломала, или колготки поехали? А она так кротко улыбнулась, газа отвела и молчит как воды в рот набрала. Тут я забеспокоилась – беспокойная я душа-то! – Что случилось, милая? Она молчит. Я её тормошить: ну что ты, февраль скоро кончится, весна начнётся – туфельки наденешь, шарфик шёлковый – никто от тебя глаз отвести не сможет! А она мне говорит, спокойно так, буднично: помру я скоро.
– Тьфу! – говорю, – типун тебе на язык!
С чего ей помирать-то? Сроду не болела ничем моя Любушка – живая такая была, шустрая. Ни одного мужика не пропускала, на всех внимание обращала, добрая была, ласковая, щедрая – кого приобнимет, кого по головке погладит, кому улыбнётся, с кем просто поговорит – вот мужики к ней и тянулись – чувствовали в ней женскую силу, никого не обижала, каждый с ней ощущал себя желанным.
Ну ладно, думаю, вечером погрустит, а к утру всё пройдёт: зачирикает птичка моя как раньше.
Но не тут-то было. На следующий вечер увидела я свою Любовь под иконами, лежит бледная, глаза закрыты, на ладан дышит. Я так испугалась: Вставай! – кричу, – подымайся, сучка, а то я сейчас сама тебя придушу, чтоб не мучилась! Она мне слабым голоском: не надо! Следы на шее останутся! – Ну не дурочка, а? – Говори сейчас же, что случилось?! Села моя Вечная Женственность, ножки свесила: А помнишь, – говорит – того, с золотыми глазами?
– Помню, ну и что? При чём тут он?
– Так вот, он мне сказа-а-а-а-ал, – и ревёт,
– Не реви! Кому говорю, не реви! Что он тебе сказал, дьявол желтоглазый?!
– Он мне давно сказа-а-а-а-ал, что через три года меня уже никто не захо-о-о-о-чет! А прошло уже пять! – И ревёт. Ну что тут скажешь? Дура-дурой, хоть и Вечная Женственность!
– Не расстраивайся, – говорю, – он тогда это несерьёзно сказал!
– Ещё как серьёзно. Я сама теперь уйду, поминай как звали, оставайся ты, Душенька, одна, никто тебе теперь мешать не будет… – И опять ложится, к стенке поворачивается.
И вот на третий день, когда я уже думала, что придется мне хоронить мою Любовь, Вечную Женственность, случилось неожиданное, я к ней: Вставай, дорогая, поднимайся, оживай, позвонил твой, с золотыми глазами!!! Она и ухом не ведёт. Молчит. Только вижу – аж засветилось ухо-то.
– Ну, неинтересно тебе, ладно. Не буду рассказывать.
Повернула она мордочку, но глаз не открывает, а ресницы как мотыльки трепещут. Я будто сама с собой разговариваю
– Я, правда, не узнала его, не ожидала, что позвонит!
– Как не узнала? – вскинулась Любовь, – как ты могла его не узнать?!
– Так и не узнала! Чего мне его узнавать-то, кто он мне? Никто!
– А мне он всё! – кричит, а из горла не крик, а писк какой-то доносится: – Что он сказал?
– А что они все говорят? Сказал, что хочет тебя. Увидеть!
Засмеялась моя Любушка, сидит счастливая. Глаза сияют. Улыбка глупая. Щёки порозовели – и опять как заревёт: посмотри на меня – я совсем прозрачная, ножки тонкие, ручки тонкие, а какая грудь была, какая попа, одни глаза остались. Как я ему такой покажусь?
Ну что ты будешь с ней делать?
– Ты, – говорю, – на самом деле у меня красавица! Ты весёлая у меня, ласковая, нежная!
А она мне: ноги у меня не от ушей! – Вот глупая, если ноги от ушей, то рот-то получается – где? Вот именно!
– Волосы, – говорит, – у меня невыразительного цвета медвежьей шерсти.
– Да нет, волосы у тебя, как у Мерилин Монро, это у неё такой цвет был, пока в блондинку не перекрасилась. Только, я думаю, не надо вам видеться!
– Тебя не спросила! – говорит эта нахалка. Откуда только силы взялись: вскочила, перед зеркалом крутится – мажет личико росой с ресниц невинных девушек (хорошо мимические морщинки разглаживает). Губки надувает и помадой из утренней зари наяривает. Ресницы ночными шорохами накрасила. Просто красавица! А сама ещё от слабости пошатывается!
– Я тебя не пущу! Он может тебя своим мужским самомнением запросто зашибить!
– Ничего, не зашибёт!
– Эгоизмом задавит!
– Не задавит!
– Обидит!
– Не обидит!
– Тогда я с тобой пойду!
– Нет уж! – кричит Вечная Женственность, – посмотри на себя: мудрая ты, как змея, серьёзная, как училка, только и знаешь, Библию свою читать, скучно с тобой – оскомину набьешь, старая ты как мир, Душенька, ты ему никогда не нравилась! Не обращал он на тебя никогда внимания! Только на меня смотрел, только меня хотел, стихи мне писал, не мешай мне! Я – блистающая как заря, прекрасная – как луна, светлая – как солнце, грозная – как полки со знамёнами!
Вот, дурочка, подумала Душа, меня ругает, а сама, не зная того, Екклесиаста цитирует, да что б ты цитировала, если бы я его не читала?!
– Ладно, уговорила, – сказала Любовь, – не пойду, буду дома сидеть с тобой, Душа моя, только голодная я очень: хочу, – говорит, – икры лягушачьей с шампанским, и квашенной в слезах капусты, сделай, пожалуйста!
И смотрит так жалобно, просительно, я-то, конечно, тут же растаяла, побежала ей ужин готовить, икра у нас была, капуста тоже, слёз она сама целый кувшин наплакала, а вот за шампанским надо было срочно бежать, дома спиртного не держим!
– Как я тогда не поняла, что она придумала, сучка. Вытолкнула меня из тела, заставила в магазин бежать и ушла одна. Прибегаю с шампанским, а её и след простыл, ну что ты будешь с этой Вечной Женственностью делать, где мне её теперь искать, – Душенька расстроено качала головой и хмурилась.
Душа вздохнула и продолжила, не глядя на своего случайного слушателя, бомжеватого вида мужичка, обалдевшего от Души, по-хозяйски расположившейся на его законной скамейке прозрачной женщины, похожей на дрожащий воздух над разогретым солнцем полем: – Вообще-то, мы с ней дружно жили, а как вы думаете, если в одном теле с кем-то живёшь – дружить надо, а то не жизнь будет, а мука!
Мужичок не верил ни своим глазам, ни ушам, а Душа не обращала на него никакого внимания, похоже, разговаривала сама с собой.
– Насилу нашла её, вот сижу теперь здесь, наблюдаю, чтоб Любовь мою, Вечную Женственность, не обидели. Жду её. Что с Любовью без Души будет? Да и Душа без Любви погибнет. А она без него жить не хочет, а может, и мне попробовать? Может, и для меня местечко найдется?
Душа поднялась на носочки, легко оттолкнулась от земли, засыпанной лиственничными иголочками, они спружинили, и Душа медленно поплыла к старому дереву – подлетев к устроившейся под ним парочке, она мягко толкнула Вечную Женственность в бок, та подвинулась и обняла своего мужчину левой рукой. Душа почувствовала, что встала на место, тогда она положила голову на его плечо, нежно потёрлась щекой и блаженно вздохнула. Золотоглазый улыбнулся как во сне, но ничего особенного не заметил.
2003
В поисках рая
Беда с этим пергаментом! В отеле странные принадлежности для письма: пергамент, заточенное гусиное перо, поэтому никак не получается красивое письмо: то перо зацепится и брызнет фонтанчиком бордового цвета (чернил тут нет, и приходится писать гранатовым соком, окуная перо прямо в размятый в ладонях плод), то попадётся слишком мягкий кусок пергамента, и все чёткие мысли становятся расплывчатыми неразборчивыми строчками. И потом не так-то просто скрутить его в трубочку, чтобы засунуть в узкое горлышко тёмной пузатой бутылки.
– А-а-а-а-ах, – поёт бутылка и гулко плюхается, уходит под воду и выпрыгивает на поверхность блестящим скользким поплавком.
– Мой балкон выходит на восток, – пишет она, высунув от старания язычок, – море – как чаша с поднятыми краями, дымка на горизонте, там, где через несколько мгновений должно появиться пылающее око Бога, скрывает самый торжественный и интимный момент появления солнечного диска из водной стихии. Почему? Наверное, Бог жалеет людей, ведь, узрев такую полную, торжественную красоту, человеческое сердце может не выдержать восторга и разорвётся. Потому-то солнце никогда не встает из-за чистой линии горизонта, и поэтому закрывают женское лицо, оставляя одни глаза, – пёрышко дрожит в руке, и гранатовый сок стекает с него капелькой крови…
– Любимый мой, здесь настоящий рай!!! – нацарапано на пергаменте, спрятанном в бутылке, она покачивается, и строчки путаются, перемешиваются и играют друг с другом.
– Кстати, отель так и называется «Парадиз». Окна его синими очами смотрят в океан и не могут наглядеться, стены его, белые как облака, прячутся в апельсиновых и гранатовых садах. Лестницы сбегают к морю и встают у кромки воды, а она лижет берег – сухой песок темнеет и твердеет от влажной ласки волн. Розы в саду сочны и прохладны, они свёрнуты в нежные кулачки, забираясь в которые лепесток за лепестком, пальчиками, языком, пытаюсь разжать этот кулачок, как ручку младенца. Она поддаётся и нежно раскрывается. И благоухает, и нежно холодит кожу. А ещё я сегодня купалась голышом, и волны бились прямо мне в сердце. И я была морем и море было мной. А потом я лежала на мелком, словно высыпанном из миллиардов песочных часов песке, кому нужны часы, если есть вечность, а по лицу бродили тени, как будто кто-то родной, кого уже нет, проходит мимо.
