Елена Котова - Акционерное общество женщин
– А вы что предлагаете, Герман?
– Давайте мы с вами, дорогой Мэтью, еще чайку попросим, а вы меня послушаете. Очень важно, чтобы вы мне оппонировали. Это помогает оттачивать линию… Так вот, Вильгельм Вильгельмович и сам понимает, что дело дутое, но его работа – довести до суда. Суды же у нас – сами знаете. Три процента оправдательных приговоров.
– Мы это уже обсуждали…
– Вильгельму Вильгельмовичу надо помочь понять, что считать оговором показания Маркизова и ему подобных ему, следователю Путилло, выгоднее, чем наоборот. Ему со всех точек зрения проще и выгоднее мочить мужика, коррумпированного жулика Маркизова, чем безвинную Катеньку. Ее дело можно и в иную политическую плоскость перевести. Заведомый оговор женщины с целью разрушения социально ориентированного бизнеса, который направлен фактически на просвещение. Поставьте себя на место руководства Следственного комитета…
Мэтью опять перестал понимать Вульфа. Все эти неюридические понятия, эти психологемы, политические интриги претили ему, как английскому догу, которому предлагают плохую еду. Он пытался объяснить Вульфу, что просвещение угнетенных женщин – это не тема, а переводы с Катькиного счета на разные офшоры, в одном из которых, возможно, в бенефициарах сидит начальник департамента Сидор Пименович…
– Да не травмируйте вы меня этим сидором пидоровичем, честное слово. Что вы, русского языка не понимаете?
Отчаявшиеся добиться взаимопонимания единомышленники скрепя сердце заключили неискренний компромисс. Мэтью занимается прежде всего своей основной работой главного корпоративного юриста компании, использует все процессуальные лазейки, на обнаружение которых он, как английский адвокат был горазд, и обеспечивает, чтобы корпорации не заблокировали счета и не остановили ее работу, угроза чего уже просматривалась. Вульф же идет своей дорогой, прощупывает Вильгельма Вильгельмовича на предмет его реакции на ходатайство о прекращении дела.
Вульф призвал «под ружье» Кысу и Алену, чтобы те организовали следователю Путилло хотя бы минимальный нужный сигнал сверху о том, куда следователю надо грести.
Влад высказал мнение, что в деле Катьки чувствуется почерк Опанаса Дубовицкого. Кыса умоляла его склеить первый контакт с Опанасом с тем, чтобы потом направить к нему для разговора по понятиям кого-то из основательниц, скорее всего Алену.
Алена вернулась с вестью, что Опанас не сказал ни да, ни нет, но что примечательно – не поставил и никаких конкретных условий. Все задумались, почему, и ответы на этот вопрос у всех были разные…
Оптимистичный же Вульф расценил исход «встречи в верхах» как «разрешено всё, что не запрещено». Он утверждал: главное в состоявшейся встрече было то, что Опанас не дал понять Алене, что Катьку будут мочить до последнего, и не поставил условий… Например, о самороспуске или банкротстве АОЖ «За Гранью». Значит – полагал Вульф-Бобоевич – пора идти говорить с Вильгельмом Вильгельмовичем. Если они вовремя не подсуетятся, Вильгельм Вильгельмович может сам многое надумать, например выкатить обвинительное заключение, пусть хлипкое, но тогда все станет гораздо сложнее.
Перед очередным допросом Кати – по предварительному созвону – Вульф явился к Вильгельму Вильгельмовичу на четверть часа раньше своей подзащитной. Сам факт, что Путилло не заставил его ждать в проходной Катю, был обнадеживающим сигналом.
Следователь сидел в своей комнатушке с безмятежной и доброй улыбкой на лице. В окно за его спиной в комнату светило яркое июньское солнце, слепя вошедшего Вульфа-Бобоевича и превращая и без того белобрысого и бесцветного Вильгельма Вильгельмовича в неосязаемую взором сущность. Лишь на лысине его играли солнечные лучи, дружелюбно подрагивали его белесые брови да на скулах ходили добродушные такие желваки.
– Давно хотел поинтересоваться у вас, Вильгельм Вильгельмович, да все времени как-то не было. У вас немецкие корни?
– Да, благоприобретенные. Я в Германии служил, да и немцы нынче в моде.
– Бесспорно! Но я имел в виду – а родовые-то ваши корни? Вашего отца как, простите, звали?
– Вильгельм Вильгельмович.
– Понятное дело, он, конечно, не немец. Не мог он быть немцем. В те времена-то. Как же он мог быть немцем, просто никак не мог. И как он выжил-то с таким именем, великий человек, должно быть. Царствие ему небесное, или здоровья ему сибирского, не знаю точно ваших семейных обстоятельств. Но дед точно был немец, не так ли?
– Мой дед – хохол. И фамилия его Пятило. Это потом в революцию фамилию с ошибками написали.
– А дед успел-то вас немецкому языку выучить, прежде чем хохлом стал?
– Читаю, перевожу со словарем. У вас ко мне какое-то ходатайство?
– Приятно, что вы так конструктивно настроены. Я так понимаю, следствие к концу движется. Вы же сами не верите в виновность Екатерины Степановны. Это я по вашим глазам вижу, вы же человек мыслящий. Да и общественный резонанс, и ваша, не побоюсь этого слова, гражданская позиция скорее должны вас склонять к тому, что нет у нас состава. Или как?
– Моя позиция заставляет меня довести следствие до конца и вынести обвинительное заключение. Я за это зарплату получаю.
– Конечно, конечно, и не только зарплату… Вам многое по праву причитается, да вот хоть звезды на погоны… Дай бог блестящей карьеры таким умницам как вы. Всей душой готов вам помогать в ваших устремлениях, Вильгельм Вильгельмович. Это бесспорно пойдет вам в плюс, если вы докажете суду, что Екатерина Степановна виновна. Зачтется безусловно. В таком громком деле… А если суд вынесет оправдательный приговор? Это вряд ли, конечно, а вот на доследование вернуть – так этого нельзя исключать, как вы полагаете? Это, наверное, будет в минус, или я ошибаюсь? А времена нынче такие, все меняется быстро…
Желваки на скулах Вильгельма Вильгельмовича перестали добродушно ходить, он еще более, если это вообще было возможно, побелел лицом. Брови тоже остановились, а глаза слегка прищурились и почти остекленели. Тихо, но внятно, на чистом немецком языке он произнес:
– Meine Pflicht ist es, ein Schnitzel vorzubereiten. Das Schnitzel ist fast fertig, aber es konnte sicher grosser sein. Es ist Sache meiner Behorde zu entscheiden, wem und wann sie ein Schnitzel anbietet.
– Das ist klar. Aber was ist die Grosse dieses Schnitzels? Das Fleisch, das hier verwendet wurde, scheint von nicht so guter Qualitat zu sein und nicht so frisch. Die Frauen kochen sicherlich viel besser. Heutzutage ist ja ohnehin der allgemeine Trend, die Frauen viel mehr zu schatzen als fruher, nicht wahr?
– Was wollen Sie mir damit sagen?
– Dass es besser ware, davon bin ich uberzeugt, wenn wir uns auf eine realistische Grosse einigen konnten. Darf ich Sie zum Essen in ein Restaurant einladen, zum Beispiel ubermorgen? Da konnten wir das Schnitzel geniessen und uns uber alles verstandigen.
– Ich esse kein Fleisch, wenn Sie verstehen, was ich meine.
– Selbstverstandlich verstehe ich Sie. Das ist doch ganz naturlich. Sie sind Vegetarier. Das ist sehr vernunftig. Aber Sie haben doch sicher auch Freunde oder Kollegen, die nicht so vegetarisch sind. Ich ware sehr froh, wenn ich die in ein Restaurant einladen konnte, um ein Schnitzel zu probieren.
– Ich sage Ihnen Bescheid[22], а что это ваша подзащитная задерживается? Уже двадцать минут четвертого.
– Что поделаешь, женщина. Существо беззащитное, эмоциональное. К тому же такие стрессы. Ох… Так бы не хотелось, чтобы с ней истерика приключилась. Да и подруги у нее все голосистые, как на подбор. Вам с ними не довелось побеседовать, насколько мне известно… А, вот и наша Екатерина Степановна! Наконец-то, голубушка, Вильгельм Вильгельмович уже беспокоиться стал.
Допрос продлился, к Катькиному удивлению, недолго. Когда они с Вульфом покидали дворец правосудия, по лицу адвоката блуждала загадочная и мечтательная улыбка. Хоть он и был, несомненно, посланник дьявола, а может, и сам Люцифер, ум, честь и совесть которого бесспорно стояли на стороне защиты женского, такого вихревого, природного, дьявольского начала, но маячившая договоренность о котлетe, его, конечно, не могла не греть. Все-таки он явился миру в земном, человеческом облике и твердо стоящим на грешной российской земле, что бы там ни думал о нем великий английский адвокат.
* * *– Вот теперь, дорогая Екатерина Степановна, самое время вам и отдохнуть. Я вам разрешение на отъезд у Вильгельма Вильгельмовича выхлопочу, и езжайте себе куда-нибудь на природу, на свежий воздух, в покой и тишину. Давно пора вам себя поберечь.
– А как же?..
– Уверяю вас, выкиньте все из головы хоть на пару недель. Тут без вас всё будет прекрасным образом двигаться. Есть я, есть Мэтью, что мы, мужчины, без вас ни на что не способны, по-вашему?
В офисе Катька застала Алену и Полину. Те поддержали Вульфа-Бобоевича, сказав, что за границу Катьку следователь, конечно, не отпустит, но и в России есть столько мест, где каждый человек просто обязан побывать, но никогда не бывает, потому что ездит все время на Мальдивы, Лонг-Айленд или в Сан-Тропе. А между тем можно поехать на Алтай или на Байкал. Тем более что сама Катька как раз перед началом всей заварухи говорила, что пора произвести разведку этих краев и, возможно, открыть там филиал АОЖ с клиникой омоложения на основе восточной медицины. Вот пусть сама и проверит.
Алена добавила, что если найдется курорт, на котором будет «не совсем кошмарно», то и они тоже присоединятся. Полина заявила, что она «Катьку в беде не бросит и поедет с ней хоть на Колыму, как жена декабриста». Алена же осталась при формулировке «если не совсем кошмарно».
