Владимир Орлов - Усы (сборник)
Когда заканчивалось строительство гостиницы «Россия», пришлось вступаться за сохранение Английского посольского двора и ансамбля Знаменского монастыря – пандусу они мешали.
Зарядье и еще Кадаши давали такую возможность организовать заповедный район старой Москвы! Там было много зданий XVII века. Зарядье непоправимо покалечили…
– Построив «Россию»?
– Раньше. До гостиницы там возводили 47-этажную высотку, самую высокую из всех московских высоток. Возвели каркас, но на предвыборных открытках 47-го года его рисовали как готовое здание. Когда пришел Хрущев, стройку приостановили – требовались колоссальные деньги. Ну и Кадашевскую слободу – уже при Лужкове – непоправимо изуродовали, изломали, покрасили…
Литературы о старой Москве в то время почти не было, а я составил список памятников – много лет его пополнял – и обходил их. Интересно было открывать в обыкновенных домах следы XVII века – белокаменные основания, наличники. Это как азартная охота… Бродя, заходил куда-нибудь перекусить. Посещал пивную в Печатниках, Печатниковом переулке, на Сретенке.
– Там тоже были завсегдатаи, клуб, как в автомате на Королева?
– Тот автомат – уникальное место! Когда мы переселились на Большую Никитскую, я нередко ездил туда, хотя и не ближний свет. А в Печатниках народу было меньше. И не так интересно. После выхода «Альтиста» я там столько узнал о себе! Ходили всякие легенды. Мне сообщали про необычный роман, даже сюжет пытались пересказывать.
Спрашивали: а ты-то читал? Я отвечал: не только читал…
Еще я ходил в Столешников переулок, в бар-автомат «Ладья», а в обиходе – «Яма»: там лестница вела вниз, и ты должен был минут 40 отстоять на ней в очереди, за которой следили вышибалы. Двое были из Института физкультуры с волейбольного отделения, под два метра ростом.
Тогда объявили борьбу с алкоголизмом, все позакрывали, а «Яма» по какой-то причине уцелела и стала невероятно популярной. Народ собирался разнообразнейший. Вышибала меня однажды спрашивает: «Вы Орлов?» – «Да». – «А что же вы тут стоите?» – «Стою, как все». – «Идемте». Оказалось, выпускник факультета журналистики. Был без работы.
Когда куда-то ушел, передал меня другому вышибале…
Потом стали главными людьми «афганцы». Выяснения отношений, драки на почве «врешь-не врешь». Многие зарабатывали на очередях за водкой по талонам, на золоте – покупали рядом, в ювелирном магазине «по карточке москвича» (порядок такой ввели) и перепродавали приезжим. Позже эти люди уходили в разные криминальные группировки.
– Значит, ты оказался в бурлении всех мутных, диких процессов, которыми сопровождалась перестройка? А всего-то ходил пить пиво…
– Хозяин «Ямы» собирался устроить заповедник для питья и еды от памятника Долгорукову до памятника Чехову в Камергерском, успел даже несколько заведений открыть, но понял, видно, что много не заработает на этом, и продал в конце концов нашу пивную испанцам. А потом на этом месте образовался провал – настоящая огромная яма…
– Почему-то вокруг тебя всегда происходят какие-то мистические, фантасмагорические события. Стоило тебе написать в «Альтисте», что одна героиня ворует из вулкана куски лавы, для превращения их в изумруды, как изумруды там действительно нашли…
– Черные изумруды. Именно в вулкане Шивелуч. Об этом сообщила «Камчатская правда», мне вырезку прислали.
– Альтисту Данилову, вернее, его прототипу, настоящему Владимиру Алексеевичу, ты предсказал встречу с любимой девушкой. И все случилось, как в романе: ее звали Наташей, и она оказалась художником-модельером…
– И не такое случалось. Отцу делали тяжелую операцию, я часов пять болтался вокруг больницы… Нанервничался. Возвращаюсь домой, стою на трамвайной остановке и думаю: «Сейчас бы стакан водки!». Тотчас возник человек и, стесняясь, говорит: «Извини, не могу пить один». Наливает мне стакан водки, я выпиваю, а он мне: «Все, вы больше и не хотели». Тут трамвай мой подошел… А ведь этот эпизод – из «Альтиста»! Он уже был написан! По замыслу, конец романа должен быть трагическим. Но из-за разных совпадений я испугался…
– После Останкина, «Ямы» ты вылавливал персонажей в Камергерском?
– Я не вылавливал! Не изучал жизнь! Имеет значение только твой опыт – не чужой, твое восприятие происходящего вокруг тебя, твои переживания… Чужие рассказы ничего не значат.
В Камергерском, в закусочной, у нас образовалась своя компания – актеры из Художественного театра, звукорежиссеры, звукооператоры… Бывали тут люди из Детского театра, Большого, Оперетты… И всякая шушера, спекулировавшая билетами в Большой театр («билетеры» были в основном из КГБ, поскольку шла в ход валюта – в «Бубновом валете» это описано), и спекулянты учебниками – рядом же магазин «Педагогическая книга». Ниже по переулку, в кафе «Зима», отдыхали проститутки. Я там с ними разговаривал. Их «точка» была рядом, в подземном переходе…
– А что за история у рюмочной на Большой Никитской, где висит твой портрет как достопримечательности и гордости заведения?
– В том доме были до революции меблированные комнаты, внизу кухмистерская, куда жильцы могли спуститься в калошах, перекусить, выпить… И с улицы заходили. Бывал Станиславский – хозяин историю раскапывал, музыканты – напротив же консерватория, Охлопков, когда руководил театром Маяковского… Рассказывали (может, это легенда), когда он приходил в театр, сразу звонил в консерваторию, Нейгаузу: «Генрих, голова болит, встречаемся в аптеке». И шли в рюмочную.
В советские времена, в момент очередной борьбы с алкоголизмом, там поселялось какое-нибудь другое учреждение. Помню, была сберкасса. Потом опять рюмочная с хорошей, домашней, дешевой едой. Издательство устраивало там презентацию моего «Камергерского переулка». Подавали солянку, как в романе, как любил мой Прокопьев, горячую и живую… Критики, журналисты – все были очень довольны.
Абсолютно вольные хлеба
«В голове что-то варилось», неисчерпаемая Москва постигалась – по романам Орлова можно составить необычный путеводитель – московские пейзажи, которые не всякий способен увидеть, топонимика, архитектура судьбы домов, дотошность в деталях как проявление любви, оживающие исторические персонажи… Он энциклопедически образованный человек. Все романы наполнены информацией, не бесстрастной, а взволновавшей его самого, многое сам раскапывал годами, «…в голове моей набито столько всяких сведений, порой вовсе мне ненужных… однако иные из них просыпаются…» – говорит Ковригин в «Лягушках». В романе «просыпается» Марина Мнишек, которая определена толкователями событий в интриганки («А какие она могла плести интриги против России – она же девочка пятнадцатилетняя…»). Самозванец, одна из самых загадочных фигур истории. Он незауряден, он – самозванец, сам себя сделал, а не кем-то-званец… Думаю, этот орловский неологизм выпорхнет из романа и пойдет по жизни, оторвавшись от родителя…
В бродяжничестве по Москве в первую очередь, конечно, открывалось наше время с неожиданных точек обзора. А как строки ложились в «белоснежную тетрадь»?
– Первые два романа я писал под влиянием литературы 20-х годов – ритмической, энергичной, сказывалась и газетная инерция. Когда я начал «Происшествие в Никольском», то буквально сдирал с себя «газету», мне хотелось, чтобы проявилась моя интонация, чтобы я заговорил своим языком. Иногда по нескольку раз переписывал одну и ту же фразу, вырабатывая плотный реалистический язык. Все-таки у писателей моего поколения была ответственность за слово: нельзя писать так, чтобы было стыдно.
– Перед кем?
– Перед собой, перед теми, кого уважаешь. Перед Гоголем, Достоевским… Перед современниками – Трифоновым, Юрием Казаковым, это писатели мирового класса! Сейчас стыда нет. Наши многомиллионные тиражницы о языке не думают.
– Вы по-русски-то хоть что-нибудь понимаете? – Понимаю, – вздохнул Ковригин. – Очень много чего понимаю по-русски… Но не все. (Роман «Лягушки»).
– Так что моя работа на «вольных хлебах» шла медленно. Выбивали и плохие рецензии на роман «После дождика в четверг». По роману собирались фильм запускать, уже были подобраны актеры и вдруг все закрыли. Говорили, в кон не попал.
– Говорили знатоки тайных пружин? А что это значило?
– Кто их знает… У меня там все – все сюжетные ходы, всех героев связывает наводнение. Я видел его на стройке, на Абакан-Тайшете… Но иногда впечатления одного дня дают повод и материал для романа. В «Лягушках» – совершенно реальные первые главы…
– Как? Разве плотная нескончаемая толпа лягушек, упорно прущих к шоссе, под колеса, – не фантасмагории? Не метафора нашего сегодняшнего движения неизвестно куда?
