Захар Прилепин - Грех (сборник)
Мы немного поспали на бережку и, очнувшись, потрепали дальше вдоль реки, а иногда по реке, потому что не хотелось в зарослях путаться.
На мои докучливые вопросы о вчерашней суматохе братик отмалчивался или отнекивался с таким лицом, что я видел наверняка: ничего говорить в ближайшее время не станет. Выжидал час, теребил братика снова, и опять безответно. Потом мне и самому надоело всё это.
Мы добрались к вечеру, осунувшиеся за два дня, но сразу запылавшие радостными, расцарапанными щеками, едва увидели человеческое жилье.
– Только не говори мне, что в этой деревне живут маньяки, я больше не пойду в лес, – заранее готовил братика я.
– В этой деревне живет мой кореш. Вон его дом, – ответил братик спокойно.
Кореш встретил братика молча, обнял его, провёл нас в дом.
– А чего морды какие? – спросил он удивлённо. – С дерева оба упали? Шишек хотели нарвать?
– Что-то вроде того, – ответил братик и представил меня.
Я протянул руку, её пожали с добрым чувством.
Получив просторные, залатанные, но сухие рубахи и штаны, мы переоделись, и, радостно суетясь, сели за стол. Там уже была картошка, сало и небрежно порезанные огурцы. Кореш вынес из-под стола на белый свет бутылку, она глянула виновато и покачала жидкостью приветливо.
– Ну что, Валёк, как живёшь? – спросил хозяин.
– Слушай, у меня сначала вопрос к тебе, – ответил братик. – Ты… ты тогда верно всё говорил про деревню, которая в одном дне пути от ваших мест вверх по реке? Не сбрехнул ничего?
Кореш помолчал, разглядывая нас с новым интересом.
– О, братки дурные… – сказал он негромко. – Были там?
Пацанами, двадцать лет назад, кореш братика, тогда ещё совсем зелёный, полтора метра высотой, и один его деревенский дружок уплыли в юношеской дурной забаве на хилой лодчонке непростительно далеко – сами не помнят, как догребли до соседнего, далёкого селения. Прихваченные с собою яблоки пожрали давно, пойманную рыбку съели без соли в обед, костерок разведя. Увидели жильё и обрадовались терпкой пацанячьей радостью.
Решили пойти молочка попросить, но вскоре раздумали.
У кореша тогда уже были наклонности вполне очевидные: брать чужое, когда только можно, и пользоваться этим в своё удовольствие. Только в родной деревне его уже не в первый раз находили и наказывали нещадно: родной отец больше всех старался, не один кнут испортил.
А тут деревня чужая, посему кореш предложил лодку припрятать, а самим пойти поискать чего любопытного.
Решили, что пожрать в огородах нарвут, там же картошки в дорожку накопают, ну и, если будет везение, какую-нибудь важную вещицу без спросу прихватят.
Доползли до крайнего двора, но тот показался худым и неприветливым. В следующем собака надрывалась неведомо на кого. Третий глянулся, и пацаны выбрали себе ближнюю постройку: крепкую, но, судя по виду, для жилья не предназначенную.
Отломали в заборе доску, влезли, узкорёбрые, в образовавшуюся прощелину. Дверь в постройке оказалась неприкрытой, так туда и попали.
Качалась в солнечном свете тяжёлая пыль. Пахло дурнотно и крепко. Косы висели у потолка. Вилы, вниз черенками, топорщились у стенки. Лодка старая стояла на боку. Удила со спутанными лесками были свалены в углу. Тазы какие-то ржавые повсюду, печка с кривой трубой, а в дальнем конце – бреденёк старый и дырявый, давно им, видно, не пользовались.
– А это что за херня, – пнул кореш прикрытый рогожей то ли куль, то ли ещё что, в полутьме было не разглядеть толком.
Присел, рогожу приподнял и увидел мёртвого мужика с перерезанным горлом. Глаза раскрыты, рот раскрыт, и глотка – хоть ладонь запускай.
Дружок тоже подошёл глянуть, и упал на задницу, и был готов заорать, но кореш ему несколько раз кулаком засадил в бок и слегка отрезвил.
Тут во дворе зашумели, пацаны кинулись к щелям постройки, смотреть, кто там, и увидели, судя по всему, хозяйку. Она спокойно прошла мимо. Из иной, малой, сарайки вынесла зерна в тарелке, курам насыпала – те сбежались сразу же.
Следом муж появился, сказал хозяйке что-то, она кивнула и снова в малую сарайку ушла. Дверь за ней захлопнулась, а муж со двора исчез неприметно – в щель не разглядеть было толком, куда делся.
Тут пацаны и вылезли разом, кур спугнув и петуха растревожив. Оставили каждый в прощелине забора по лоскуту кожи с юных рёбер. Хотели ползти поначалу, но не сдержались и замелькали пятками до самой реки. Кинулись в лодку и погребли как припадочные до самого дома.
– От страха чуть не выли, – усмехнулся нам корешок и подцепил последнюю картошечку со сковородки.
– Неделю таился, – добавил он. – Потом не сдержался и отцу рассказал, что видел. Отец меня часто бил, но в тот раз я подумал, что не выживу.
Сознание потерял. Очнулся – мать стоит неподалёку и тоже бровью не ведёт. Меня водичкой полили, приподняли, и тут дед папашу сменил. Поленом херачил прямо по спине.
В общем, когда оклемался, мне сказали, что про соседнюю деревню нужно забыть. В двух словах объяснили, отчего так, и всё. Об остальном я сам позже понемногу догадался.
Мы с братиком молчали, ожидая продолжения: я с внутренним, неясным ещё раздражением, а братик с крепким любопытством.
– Деревня та во всей округе зовётся Воры́, – продолжил кореш. – А на карте прозвание её – Тихое. Она, правда, не на всех картах есть. Туда никто не ходит никогда, и даже толковой дороги к Ворам нет. При Советах не построили, а сейчас и не надо никому. К нашей деревне дорога уже заросла, что уж про них говорить. Наши деревенские на тракторе ездят по делам. А Воры – на лошадях, по своим тропинкам. У станционного магазина их встречают порой: кто-то из них приезжает за продуктами и берёт без очереди всегда, никто не перечит… И пенсии они по доверенности получают на все дворы сразу – в райцентре.
Наша деревня к Ворам самая близкая. Остальные – дальше. Но вообще о них здесь все знают, только никто не говорит вслух – так сложилось. Вроде как дурная примета. К смерти – поминать их.
Я слышал когда-то, что они тут уже лет… не знаю… сто, что ли… или двести живут. Это каторжный поселок, каторжане они бывшие. Пришли в своё время и поселились. И жили только дурными делами. А сейчас, наверное, уже и породнились все – они ж никогда с других деревень людей не принимали. Много их там теперь? Тридцать дворов, да? А раньше, дед нашёптывал мне как-то, побольше было. Церковь они не строили никогда; не знаю, кому они молились и молятся… Ну, ты знаешь, Валёк, кровавая порука крепче попа держит…
Братик медленно и несколько раз кивнул головой, раздумчивый и тихий.
– В другие времена здесь часто люди пропадали, – рассказал кореш. – В большую войну у нас находили зарезанных баб в ограбленных домах: и все на Воров кивали, когда говорили друг с другом; но если милиционеры являлись, сразу замолкали. Власти тогда всё равно о чём-то прознали и единственный раз к Ворам направили военную экспедицию. Каких-то мужиков оттуда забрали на фронт, но многие, говорят, попрятались в лесу, как волки. Короче, чуть ли не одни бабы и были в деревне. Не пожгли их тогда, а надо бы… так и живут теперь.
А в последние годы редко о них вспоминают… Лет семь назад по реке сплавлялась целая семья – вот тогда пропали три человека, так и не нашли. И года три тому – грибники сгинули, тоже втроём. Здесь уверены, что это Воры всё. Уверены и молчат. Участковый местный, который меня повязал, – он там ни разу в жизни не был… А может, и был, чёрт его знает…
– А может, это чепуха всё, – в тон корешу добавил я, ошалевший от всего этого несусветного рассказа.
– А может быть, и так! – неожиданно поддержал меня кореш и даже хлопнул по плечу, вполне дружелюбно. – Я там тоже давно не был, – добавил он и засмеялся.
Мы вышли покурить, и вокруг была нежная ночь, и комарья мало – в августе его всегда меньше, а то бы нас обескровили в лесу.
На другой день мы побродили с бреденьком, братик с корешом помахали удочками, я повалялся в песке, он воистину, как и заказано было, оказался горячим, белым и ласковым.
К вечеру, пожарив свежей рыбки, мы от души напились и много говорили, как я и предполагал, за тюрьму. Вернее, они говорили, а я слушал – но рассказы были забавны, и оттого все мы хохотали до изнеможения, особенно я. О Ворах забыли напрочь – по крайней мере больше вслух не вспоминали.
Следующим ранним, сырым и полутёмным ещё утром кореш договорился с соседом, и нас на тракторе, за несколько купюр, домчали, терзая кишки, до самой станции. Обнялись с корешком и расстались ещё до прихода электрички: трактористу надо было на работу, и так не раньше полдня ему предстояло вернуться.
Станция была неожиданно многолюдна. Поразмыслив, мы вспомнили с братиком, что сегодня понедельник: люд из местных деревень отправлялся в город немножко подзаработать кто где.
Несколько человек у платформы торговали молочком, ягодой, грибками, яблочками, свежей рыбкой – всё это, понятное дело, выставлялось для тех, кто проезжает мимо на электричке из одного города в другой; местных таким добром было не удивить.
