Людмила Улицкая - Лестница Якова

А на другом барельефе она изображена с головой коровы, кормящая Горуса, юношу ей до плеча.

…О том, что тебе особенно интересно. Хорошая тема ваших пластических композиций: танец с театральными масками. Их легко приготовить по рисункам из папье-маше. Маска трагическая, смеющаяся и плачущая. Вариантов м.б. много.

Танцы Дункан, где единственным материалом служит тело, требуют особенно большого таланта, так как богатства изобразительных средств нет.

…Будет время, когда мы с тобой только эти книги будем читать… История искусств, музыка, немного медицины и педагогическая академия. Скорей бы!

Прощай, детонька. Жду приказа на маневры! А дальше – освобождение! Раньше срока вряд ли состоится.

Напиши как-нибудь. Целую тебя – много и крепко.

Твой Яша

ПРИПИСКА

Посмотри в библиотеке. Пособие при чтении классических писателей и для уяснения поэтических аллегорий и символов в произведениях искусства. Изд. ред. “Новый журнал иностран. литер.” со многими иллюстрациями. Может тебе понадобится еще ценная книга Штоля “Мифы классической древности”. Очень рекомендуется.

15 сентября 1913

…Получил “Рампу” и на несколько минут опять перенесен туда, в твой мир. Жаль без твоих пометок! Очень обрадовался статье Боголюбова и Рейнгардтовским снимкам. Очень интересует западное театральное искусство. Еще дома читал хорошую книгу Георга Фукса – Мюнхенский художеств. театр. А есть еще Дрезден, Нюрнберг, где необходимо побывать.

Если б я сейчас был оперным режиссером, то занялся проведением рейнгардтовских взглядов в опере. Р. точно создан для оперы, с ея условностью, подчеркнутой театральностью. Конечно, все искусство условно, но драма все же несколько ближе к жизни. А опере, с ея большими масштабами, нужны большия формы режиссерск. творчества… Его архитектурно-скульптурныя тенденции могут быть несколько изменены, в зависимости от каждой оперы. Но главное – его “зрелищные” потребности, его бутафорскому виду имеется особый простор в опере, в феерии, в балете, также в трагедии.

Мюнх. Худ. театр (драмат.) принимает меры к уменьшению сцены. На большой сцене растворяются актеры, лица, слова. Большая сцена всегда требует много людей, что не всегда вызывается художественной необходимостью. А Рейнгардт берет тысячи людей, цирки, сотни фонарей, тысячу красок.

…Читаю газеты и журналы. С особой жадностью прочитываю все, что касается студии Рабенек. И про Свободный театр читал, и про МХАТ.

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

20 сентября 1913

…Как-то на днях вечером я мылась в кухне. Нюша тут же что-то работала. И все время говорила. Вспоминала, кк девочкой играла на улице, в лужах любила болтаться, потом про семью, про сватовство к ней ея мужа (у ней есть муж), потом стала вспоминать свою первую брачную ночь. Я слушала молча-молча. С волненьем и еще со сложным, необычным чувством. Вот что разсказывала Нюша… Ей было страшно больно, она не вытерпела и закричала не своим голосом. Но никто не пришел – все знали что тк бывает. “…Пот с меня тк ручьем и лил. Стала я его бить кулаками, за горло схватила, за волосы. Тк волосы и затрещали. Ох, барышня – кк вспомню – тк и сейчас сердце колотится. Целую неделю как больная была. Ввек бы мужчинов и видеть не хотела”. Много еще было реалистических подробностей, но я их опускаю, и когда слушала, низко наклонилась над тазом с водой, тщательно намыливая ноги…

Этот рассказ меня успокоил…

…Яша! – Мож б нехорошо что я про это пишу? Зачеркнуть? – Если дурно – зачеркни сам и напиши, что дурно… Тк уж сделалось: стыжусь тебя – закрываю лицо твоими руками, боюсь тебя – ищу защиты у тебя же. В тебе все начала, все концы. Все в тебе. Боюсь я этого. Но кажется, что это так…

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

25 сентября 1913

…Вспоминаю в последнем письме слова о христианстве. Это совершенно правильно, и кажется, уже нечто похожее писал тебе. Только внешняя сторона, очень привлекательная, нам доступна. Исходит тепло, успокоение, обещание. Оно детское в его народном употреблении: хорошо себя ведешь – похвалят, плохо – накажут.

…Евангелическое христианство ужасно догматично. Слова Христа: они говорят то-то, а я вам говорю… Догма, приказание, если вы не исполните – будете ввержены в геенну вечную. Помиловать раскаявшагося не удивительно, а помиловать жестокого разбойника! Жаль текстов не помню на память.

…Евангелие не религия, а лишь материал для создания таковой. Сколько людей – столько религий. Из той же книги можно почерпнуть много настоящей любви.

Мне не хочется говорить о таком большом деле, потому что все-таки оно для меня чужое. Религия – я совершенно прошел мимо нея. Может б., прийдется когда-нибудь вернуться.

…И есть ли у тебя деньги. Детка моя – пиши о деньгах правду.

ЧЕЛЯБИНСК – КИЕВ

ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ

1 октября 1913

Милый папа! Наконец я приехал в Челябинск. В открытке уже писал тебе, что доктор освободил меня от маневров, даже не осматривал. Только подошел, сейчас же сказал: “Ага, вольноопределяющийся! Освободить!” И назавтра с командой слабосильных солдат был отправлен воинским поездом сюда, на челябинские зимние квартиры. Теперь мне только дожить до приказа!

Разумеется, я очень обрадовался этому. Маневры, говорят, будут нетрудные, но все же пройти 35 верст в первый день, имея на себе больше пуда, – это тяжело.

Ночи здесь уже холодные, совсем осенние, и очень легко простудиться на ночлеге, так как ночлеги всегда в поле, в походных палатках, спят на земле, шинелью укрываются, вещевой мешок под голову.

И вдруг вместо ночлегов в поле, в походных палатках, с вещевым мешком под головой сижу я теперь в городе, в гостинице, пишу за письменным столом, пью чай из самовара (а не из грязного чайника), потолок в номере не течет, как в бараке, начальства нет никого, и я совершенно свободен до приезда войск с маневров… Это вместо грязи, гадости, лагерной работы.

…За вчерашний вечер и сегодняшний день я буквально ожил. Не говоря уже об удобствах, о мягком матрасе, электрич. лампе, чистой комнате.

…Мне просто надоело одиночество, в котором столько времени жил. Захотелось людей, книг, театра, музыки, а главное – свободной жизни, не видеть начальства, не зависеть от него.

ЧЕЛЯБИНСК – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

1 октября 1913

Доброе утро, Мария! Пишу из гостиницы! Мне ужасно нравится писать лежа. Сейчас утро. Давно уже проснулся, подумал о тебе, опять уснул (сон), потом прочел разсказ Куприна, а теперь опять к тебе. Хотя мне так хорошо – не могу удержаться от упреков. Знаешь, Маруня, а ведь я уже думал что… в последнем письме было несколько слов, что мы теряем друг друга в переписке, отдаляемся…

Милая моя жена! Как всегда в жизни, в болезни, в переживании, когда доходит до самой вершины, до апогея развития – наступает перелом. И появляются новые силы… (Однако как я смело написал Купринскую мысль.)

…Про болезнь хотел написать. Если не тяжелая болезнь (я говорю вообще), то это может быть даже некоторым удовольствием. Я охотно поболел бы некоторое время – если б ты за мной ухаживала. Но тяжело болеть, долго болеть – уже забывается вся поэтическая окраска, уже совсем нехорошо.

Когда-нибудь, когда придет болезнь, – не отойду от тебя. Только я один буду твоей сиделкой… Будем жить с тобой долго, доживем до старости, до болезней. И будем друг за другом ухаживать.

…На зиму – ужасные планы. Зарыться на дни и ночи в книги – прочтем много книг, и откроется нам светлая жизнь? Правда, Маруся? О музыке не думаю так, как об институтской науке.

Скорей, скорей лети время. Если б можно было его кнутом подгонять – все кнуты расхлестал бы.

15 октября 1913

…Что мне с тобой делать? Опять получил письмо из серии “так”, нехороших. Пишешь о жене, о любовнице – ну, скажи, пожалуйста, что я могу сказать об этом? Будешь ли моей женой или любовницей? Ей-богу, не знаю разницы. Ты будешь мой самый близкий, самый необходимый человек – вот все! Любовницей была бы, если б я уже был женат. Тогда от жены уходил бы к тебе. Но этого не могло случиться – я навсегда ушел бы.

Маруничка, детка хорошая, многого я не прошу, одного только – верь моей правдивости. Да, можешь вспомнить нехорошее – но лжи моей не знаешь! Много дурного о себе разсказывал, лишняго много – потому не умею оберегать тебя и часто тяжело – но всегда ты знала все!

Зачем же, ну скажи мне – к чему эти печали в сослагательном наклонении: “Если бы случилось бы…” И если ты веришь мне – почему не помнишь моих слов, вечного завета: нет, ни за что, никогда.

Да, ты – моя жена, моя первая женщина, моя чудесная любовница – и мне нет никакого дела до того, что будет через 20 лет. Для нашего брака нужна только уверенность на теперь.