Наталья Рубанова - ЛЮ:БИ
«Я же тебя…» – шептала СтрогА жаркими своими губами ему в ухо (но этого никогда не договаривала), и неловко прикрывала ладонью темное пятно, появившееся на хрустящей оранжевой простыне в первый же вечер, когда решила не уходить домой. Однако вся разница этих двоих заключалась в том, что СтрогА истоптала двадцать, а он тридцать шесть зим, и самый значимый в мире глагол не возбуждал его вроде бы абсолютный слух, как прежде – … и как с Той, с Которой Нельзя Было уже Ему.
«Темнота накрывает. Я чувствую, я слышу, как бьется его сердце. Почему он спит? Почему-у? Иногда я думаю, что если б он захотел убить меня, то сделал бы это не больно. Во всяком случае, не слишком. Я не представляла, что «быть женщиной» означает «быть счастливой». Неужели все эти тетки тоже когда-то испытали нечто подобное? Он называет меня заикой; да я и вправду заика! Не представляю, как жила до него столько лет. Почему не встретила раньше? Сколько потерянных суток! Не хочу никого больше. Никого. Никогда. … хочу ли я, чтобы он убил меня?»
Положи мне в рот пьяную вишню.Наложи на пьяные губы пальцыВ претензии на всевышность любви:Когда сходят с ума, когда билет в один конец,Когда живешь странною мечтойО Совершенной Реальности.
Иногда он показывал Строге свою музыку; она же, ничего не смыслящая в нотах, интуитивно говорила бесценные вещи, касающиеся формы и звука, ведь ее гуру была самая настоящая Л.; а Тот, Кого Больше Нельзя, удивленно поднимал густые свои брови и, почесывая трехдневную щетину, соглашался: «Да, пожалуй… Пожалуй, ты права…» – и, ставя на колени, тут же подавлял мужской своею силой, которую СтрогА и обожала, и одновременно побаивалась (тут-то, собственно, собака и зарыта!). Ей, увы, и в голову не приходило «играть» – наука обольщения представлялась чем-то банальным, ненужным, да и попросту глупым: «Зачем играть, если любишь?» – спустя несколько времен года это, конечно, прошло.
Первая Любка, однако, попалась злая. Через несколько месяцев Тот, Кого Больше Нельзя исчез, и СтрогА выкинутым на лед котенком жалась к смеющемуся портрету Ма: «Он никогда не разведется… Пусть это останется твоим приключением, а?» – «Эт-то н-не прик-ключ-чение. Так-кое бывает р-раз в ж-жизни, я з-знаю» – «Но ведь это всего лишь первый, неужели ты не понимаешь?» – «К-какая р-разница! Х-хоть тыс-сяча п-перв-вый! Я-а сдох-х-х-ну б-без н-него, с-с-с-сдохну!» – «Не унижайся, не надоедай, будет хуже» – «Ма, х-хуже н-не будет…» – «Кто знает!»
На ночь СтрогА читает Словарь:
Б
база
батарея (арт.)
бел (ед. изм.)
билет
борт
бронебойный
Берлин
Большой (в топонимических названиях)
батальон
бухта
бывший…
…Она тогда приехала без звонка. Две наштукатуренные девицы в расстегнутых мужских рубашках курили на кухне, нисколько не стесняясь небезцеллюлитной своей наготы. «Тьфу, черт, я думал, Эд…» – Тот, Кого Больше Нельзя удивленно смотрел на Строгу, уже выбегающую на лестничную клетку. «Стоять! Стой, тебе говорят! Куда, дуреха? Да стой же, сто-о-о-ой!» – он нагнал ее только на втором и, сжав до боли плечи, встряхнул. «Ч-что эт-ти б-б-бл-б-б-бл-л-ля-д-д-ди д-дел-ла-ют-т у т-теб-бя? Ч-что эт-ти б-бл…» – он перебил: «Это знакомые Эда. Он любит всё нетрадиционное, ты же знаешь…» – «А т-ты? Т-ты тож-же ллю-бби-шшь в-всё н-нет-трад-ддиц-ционн-нное?» – «Не цепляйся к словам!» – «П-пус-сти-и-и!!» – но вырваться не удалось: Тот, Кого Больше Нельзя, сгреб ее в охапку и, царапающуюся, на руках донес до шестого. Девицы же, допивавшие третью литровую Martini, потянули к Строге ручонки: «Да не ломайся, весело будет! Ты кого больше любишь – мальчиков или девочек? Она вон со всеми может, а я…» – ланьи глаза Строги потемнели; она развернулась к Тому, Кого Больше Нельзя и, отвесив смачную оплеуху, выбежала-таки из квартиры, позволив злым слезам вытечь только на улице, где они тут же смешались с дождем – ну точно как в плохом кино.
Смущенная девственницаВпервые раздвинула ногиИ неожиданно засмеялась.Оказывается, это не страшно –Раздвигать ноги.Гораздо страшнееСмотреть в потолок ночью.
Сине-зеленая, худющая, стояла СтрогА на семи ветрах. Он приметил ее случайно, на остановке недалеко от своего дома: но что она делает здесь, на Плющихе? Неужто и вправду – ждет? Или – что хуже – хочет пройтись по его улицам? Опять кино какое-то, ей-ей! Дешевая мелодрама, бульварный роман, что там еще? Впрочем, это даже занятно, да и девчонка с характером…Ничего, и не таких… Автор и режиссер-постановщик, в любом случае, он, и только: это льстило.
«Эй! Так и простудиться недолго!» – Тот, Кого Больше Нельзя окликнул Строгу, резко развернув к себе, и тут же утонул в ее ланьих: да как он мог их забыть? Нет-нет, отпустить второй раз никак невозможно… «Где ты столько пропадала?» – «Черт, да ты просто Черт! Ненавижу!» – СтрогА до боли сжала его руку и вдруг разом сдалась, сделавшись даже будто меньше ростом.
Так она снова попала в блестящую паутину, выпутаться из которой можно было лишь разлюбив прекрасного паука. По первому «щелчку» его музыкальных лапок прилетала она на Плющиху. Массировала стопы и танцевала для него сумасшедшие танцы, едва прикрывшись прозрачным газовым шарфом («Ну и ню!» – аплодировал он, лениво потягивая виски). Театрально становилась на колени, прося прощения за вчерашний, например, слишком ранний – четыре часа дня, он спал – звонок. Отдавала тело безропотно, даже если не хотела секса. Делала аборты. Сдувала пылинки. Смеялась. Трепетала. Стискивала зубы. Мыла чашки. И все сильнее и чаще заикалась.
«Любовь имеет одну особенность – я много об этом думала, но только сейчас поняла: ее – настоящую – убить практически невозможно. И все эти разглагольствования бывалых умников о ее переходе в ненависть – глупость, глупость и еще раз глупость. Нельзя возненавидеть любимых. Если вы сейчас ненавидите, значит вы тогда не любили».
Выпал первый снег: Строга уносила стройные свои ноги, и эти самые ноги с топографической точностью (сколько раз хожено! с завязанными глазами дойти…) несли ее сначала в Ружейный переулок, потом на Смоленский бульвар, затем к Сивцеву Вражеку, Большому Афанасьевскому и Гагаринскому, пока не приносили, наконец, к Пречистенке, ловко раскроившей когда-то ее безмерный серо-голубой мир на глупый квадрат гипотенузы, равный, как дважды два, всего лишь сумме квадратов никому не нужных катетов.
День, созданный всего лишь иллюзией.Вечер, одушевленный равнодушием южных волн,Готовящихся облизать наши горячие тела;Ночь, сотканная из диких мыслей о невозможном полетеИ гулкости искушенного желания.Утро, соизволившее прийти раньше обычного,И подарившее потому обманчивую свежесть.День, где двух – слишком двое,И это-то самое скучное,Если вспомнить лет через несколько…
– Пока человек отдыхает, панда звучит гордо, – говорит ей Тот, Кого Больше Нельзя: по его дубленке снова скачут солнечные зайцы, а лицо постепенно превращается в кинопленку. Впрочем, при таком раскладе Строге даже проще: ощущение, будто иногда она стесняется заглянуть ему в глаза, не проходит и спустя много лет.
– Панда? Гордо? – она пожимает плечами.
– Панда спит восемнадцать часов в сутки и жрет только бамбук. Совершенно медидативное создание – такое ощущение, что их, панд, вообще ничего не трясет; я видел в сычуанском заповеднике.
– В сычуанском заповеднике?
– Мне нужно стать пандой… – говорит Тот, Кого Больше Нельзя, и как-то по-детски искренне и невинно обнимает Строгу.
Наконец-то тепло и не страшно. Она закрывает на мгновение ланьи свои глаза, а, распахивая их, видит подле себя славное существо с мордой «в очках» да шестью пальцами на лапах, и присвистывает от испуга и восторга одновременно.
* * *Я купила портрет Строги[96] у армянского художника через четыре с лишним года после того, как увидела эти ланьи глаза впервые.
Все говорили: «Вы очень похожи». Иногда я думала, будто именно она, СтрогА, и пишет за меня мои буквы – впрочем, вероятно, это был всего лишь плод больного воображения.
Шел дождь; Нерсес доставал картину из черной пленки и рассказывал, будто «прототипом» изображения явилась некая девушка с фотографии (короткая стрижка, стройная шея, бездонные глазищи), а я думала: «Да, это она».
Не знаю, что случилось с моей героиней после бегства из любовной камеры – быть может, ее история только начинается, и не так нескоро свободный от часов и минут – счастливчик! – воздух пришлет мне свой дымчатый сюжет. Но то, что сохранено в этом файле, увы, как кажется, не совсем выдумка, как не могут быть выдуманы нестрогие сны Бананана и засемьюпечатанные – Строги.
