Маша Трауб - Современные рассказы о любви. Адюльтер

– Да? Из-за меня?..

– Да! – В этот момент Анита Владимировна напоминала железного крокодильчика застежки своей бирки с именем, что острыми зубами вкусился в край ее кармана.

Фома сел на кровать и положил банан на тумбочку.

– Будьте добры, Анита Владимировна, девушку зовут Вика, и мне бы не хотелось, чтобы на нее кричали. Если в чем-то виноват, то только я. Поэтому я разрешаю вам сделать мне любой укол на ваше усмотрение.

Анита Владимировна была врач, и у нее до сих пор не было мужа. Она схватилась за переносицу под очками, сказала что-то вроде «Ну уж!» и быстро вышла из бокса.

– Что с ней? – спросил Ужвалда.

– Думаю, мы все уладим. Плохо, что она мочалки не вяжет, мы бы и с ней общий язык нашли. Ничего, Вика, ты, главное, не волнуйся, ладно? – и Фома снова подошел к окну.

– Ложись, Фома, срочно ложись! – Вика захлопала руками по стеклу. – И съешь банан, съешь, пожалуйста.

– Съешь, чего добро будет пропадать, – подхалимским голосом проговорил Кувалда.

– Может, ты съешь? А я что-то не хочу. Я всего один раз вроде и откусил, – предложил Фома Кувалде.

– Нет, он уже съел, и ты съешь, – настаивала с улицы Вика.

– Да что ж вы ко мне все привязались! – в сердцах воскликнул Фома. – Одна пришла «ложись», эти тут со своим бананом пристают.

– Это твой банан… Ну Фома, маленький, хорошенький, ну съешь! – Вика готова была расплакаться.

– Грех бананы выбрасывать. А не доедать – еще больший грех, – вдруг раздался трубный голос, в котором Фома не сразу узнал голос Ужвалды. – Духи банановых деревьев рассердятся – и покарают тебя. Они протянут к тебе свои руки с того самого места, где эти бананы выросли, и достанут, где бы ты ни находился, схватят за шею, начнут трясти – и вытрясут из тебя твой мятежный дух!

– Верю, верю, – быстро проговорил Фома. – Ужвалда переигрывает.

– Ты откусил, ты и доедай!

– Вот зануда, – сказал Фома и в два хапка съел чудодейственный банан.

– Молодец, Фома! – Давно уже Фома не видел на лице Вики такой радости, а что было этому причиной, понять не мог. То, будто бы ей было просто приятно, что Фому переупрямили, не могло быть правдой. Фома очень хорошо знал Вику, поэтому он решил, что просто это новое лекарство действует на него таким образом, и все дело в нем, в Фоме.

И когда Вика летела домой счастливая, Фома лег на свою кровать, накрылся одеялом и перестал противиться высокой температуре, ознобу, боли во всех суставах и мышцах – всем этим неприятностям, которые поняли это и набросились на него с яростью.

Прошла неделя с того момента, как Фома и Ужвалда проглотили лечебных вшей, девять дней с того, как Фоме сделали первый суперукол – и вот анализы Фомы показали, что ему очень хорошо. А еще Фома лежал в больнице уже ровно два месяца. Кривая результатов Кувалдиных анализов тоже падала вниз, в сторону улучшения, только очень медленно, а не резко, как у Фомы.

Снова пошли дожди, Вика приезжала как раз в самый ливень, закутанная по самый нос в клеенчатый платок ядовитого цвета лимона, которого не бывает. Это было строго по последней моде – так объяснила она Фоме.

Ужвалда выиграл заочную интернет-партию с известным шахматистом города, которую организовали для него друзья Фомы, затем выиграл еще одну. Фома говорил Ужвалде, что он уникум, что он первый великий негр-шахматист и что впереди у него большое будущее. Но Ужвалда лишь вздыхал и не отвечал на это ничего, пугая Фому.

Анита Владимировна смотрела на Фому с величайшей укоризной, и он ничем не мог помочь бедной женщине-врачу. Впереди ее ждал по крайней мере отпуск – и во многом это повлияло, должно быть, на то, что когда снова стало тепло, и в послеобеденной тишине Кувалда и Фома лежали себе по койкам и слушали, как где-то на улице шваркает метла, в боксе вдруг появилась Анита Владимировна Таптапова и сообщила, что завтра после анализов Фома может выписываться.

В эту ночь Фома и Ужвалда привязали Сергуню к стулу и намазали зубной пастой. К утру отвязали и помыли. Сергуня хотел обидеться, но не мог. Фома подарил ему свои диски, подарил недовязанную мочалку, потом передумал, отобрал и довязал, уменьшив, правда, наполовину ее лохматость.

И утром под окном бокса уже стояла Вика. Лысенькая – с волосами в сантиметр длиной и в платье цвета маковой росинки. Она улыбалась до настоящего сияния, говорила, что подождет.

Ужвалда скалил зубы из-за шторы. Он недолго прощался с Фомой. Все было уже решено, и Ужвалда уверил, что не будет противиться желанию Фомы принять участие в устройстве его судьбы.

Лидия Кузьминична горячо прощалась, утерла даже горькую слезу. Они обменялись с Фомой подарочными мочалками. Даже Аните Владимировне, которая так напрасно долго держала его в больнице и не применяла своего столь эффективного лекарства раньше, Фома подарил мочаль. Паленовой он посоветовал заняться медитацией, сказал, что она наиболее склонна именно к этому и что медитация и раскрытие внутреннего потенциала придаст особый блеск ее имиджу. Паленова поверила и очень обрадовалась. Она искренне считала Фому замечательным собеседником и теперь весьма грустила.

Весь персонал отделения прощался с Фомой как с родным. И это им всем, которые даже на улицу, хоть на минутку, не хотели его пускать, Фома собирался крикнуть на прощанье «У, крокодилы!». А теперь говорил растроганно «До свидания, нет, лучше прощайте, конечно…» и махал рукой.

Когда Фома наконец вышел из корпуса и Вика обняла его на улице, от него пахло хомячками. Он был другой, Вика даже растерялась. Но Фома положил ей ладонь на макушку, поцеловал и сказал:

– Ты моя лыся. Вот и пойдем мы, что ли?

И они пошли. У въезда в больничный комплекс их ждали в машине друзья.

– Давай посмотрим, – сказала Вика.

Они обернулись. Ярко светило солнце предпоследнего дня лета, инфекционный корпус отбрасывал тень на морг, в окне бокса обезьянничал Ужвалда.

Вика помахала ему. Затрепетало платье цвета маковой росинки, красивее которого Ужвалда не видел никогда в жизни. Ему хотелось плакать по нежной лысенькой девочке, ему хотелось вернуть Фому, и Кувалда лишь выл в голос, улыбаясь и широко размахивая руками.

Фома тоже помахал Ужвалде. И уходил он медленно, потому что давно не ходил так далеко, и теперь не мог понять, хорошо это или плохо. Хрустела под ногами настоящая уличная пыль и тополиные листья, Фома поднял голову и шел, глядя в небо. Перед ним снова было пространство, он смотрел в него и широко открывал глаза – ему казалось, что так он быстрее привыкнет к разлитой вокруг и совершенно ничьей вечности. Светлого воздуха было так много, что, Фоме казалось, его вот-вот сметет с поверхности земли.

«Лучше бы была ночь, когда я выйду», – подумал он, потому что в густой темноте мир скорее бы привык к нему. Но что сделано, то сделано. Фома остановился и посмотрел на рыхлую кучу желтых листьев.

– Я не могу заказать Богу время суток, Вика, – сказал он, – но могу купить для нас лето. Правда?

Вика улыбнулась ярко-ярко, Фома взял ее за руку и пошел дальше. И каждый его шаг от больницы стоил дорого – Фома заплатил за них свободой.

А когда они с Викой подошли к машине, друзья уже сложили тент. И понеслись они в город – только ветер свистел у Фомы в ушах и Вика смеялась звонко и радостно.

Меньше чем через неделю они приехали к Ужвалде в гости. Прыщей на Ужвалде осталось совсем немного, словно никогда и не было. И белки глаз стали почти одного цвета с зубами – считай, другой человек смотрел на Фому из рамки окна их бокса. Фома еле узнал его.

– Да такой же, это просто тебе все другим кажется. Ты ж его только с той стороны видел, а я в основном с этой, – сказала Вика, и Фома подумал, что она права.

Выписать Ужвалду могли в любой момент, и Вика с Ужвалдой были уверены, что они знают истинную причину исцеления. Один Фома ни о чем не догадывался и был зол на медлительную черепаху Аниту Владимировну, которую он почти простил, но, видно, еще не до конца.

Ужвалда, снабженный всеми возможными номерами мобильной и стационарной телефонной связи с Фомой и Викой, обещал непременно позвонить, как только его выпишут. Но прошла еще неделя, Фома нашел ему работу и задумал одно выгодное предприятие, однако тот не объявился.

А когда Вика и Фома снова приехали в больницу имени Красного Шприца, то оказалось, что из инфекционного отделения Ужвалду выписали четыре дня назад.

И пропал Ужвалда. Разыскал Фома общежитие его бывшего университета. Много там было негров, некоторые отзывались на имя Ужвалдо, а также и на Освальдо, и на Асфальто, но все это были не те. А об их малыше не знал никто.

Очень хотелось Вике и Фоме верить, что он вернулся наконец на родину к своему мужественному народу. Но было понятно, что это неправда.

Осенью в Пномпене было лето, но когда Вика и Фома вернулись оттуда, по нашему темному небу ползли необъятные тучи, и ледяной ветер дул на Викины щеки, успевшие привыкнуть к теплу и счастью.