Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)
Знала Ольга счет годам, проведенным в одиночестве да в работе непосильной. Тосковало сердце ее по родному сердцу. И томилось тело ее по мужским рукам. И виделся ей во сне любимый ее, Рафаил. Но боялась она и не смела с мужчинами сходиться. Казалось ей, что не будет ни один из них так пригож и ласков, как муж ее, без которого осталась. И за сына своего опасалась: что не признает отрок в чужом человеке отца.
И через девять лет после смерти явился ей Рафаил во сне. Но не сильным и нежным, стройным да жарким, как обычно ей в горячих снах являлся. А в робе шахтерской, с тусклым фонарем на треснувшем шлеме и с лицом черным. И сказал ей Рафаил голосом тихим и усталым: «Пойди, Ольга, и найди себе мужа. Приведи его в дом наш. И будет он отцом сыну моему». Заплакала Ольга и кинулась в ноги ему, в пыль угольную упала, спрашивала: «Любишь ли меня, Рафаил?». Поднял ее муж руками черными, твердыми и ответил: «Не бойся. В другом муже я тебя любить буду. Ибо в другом лишь любить смогу, как жену. Ведь мертв я». Обнял он Ольгу крепко, а после отстранил от себя и дал ей в руки фонарь тусклый со шлема своего. А сам расстегнул на себе одежду, и обнажился под одеждой каменный уголь.
Проснувшись, увидела Ольга, что день ясен, и что весна давно, и птицы поют. И радостно ей стало. Тепло было на душе ее от любви мужниной и не страшно нисколько. Разбудила она сына своего, и одежду ему велела надеть праздничную. И сама оделась нарядно. И улыбалась весь день.
На следующий день подошел к ней человек один, которого она знала в лицо и который на базаре том лавку мелкую держал и торговлю вел молоком и сыром коровьим. И сказал ей муж сей: «Я каждый день встречаю тебя, Ольга. И радуются глаза мои, на тебя глядя. И стучит сердце мое, только пройдешь ты рядом. И боюсь тебя, и слова сказать не смею – лишь поздороваюсь. А вчера ты так светла была, так улыбнулась мне, что вот, стою я перед тобой, и говорю, и хочу, чтобы ты была со мной сегодня вечером». «Зачем зовешь? Легкой добычей, меня, одинокую, счел?» – спросила его Ольга, ибо удивилась, потому что девять лет никто не подходил к ней. Он же ответил: «Хочу лишь быть с тобою рядом сегодня – хоть в кино пойдем, хоть на пир какой, а хоть и по улицам ходить, разговаривать». «Да как звать тебя?» – спросила Ольга. «Федором люди зовут, Алексеевым», – отвечал он. Покраснела Ольга лицом, и кивнула ему, и взгляд у себя на груди спрятала.
Пошли они тем вечером в кино, а после – в кафе, а еще бродили по улицам. И чудилось Ольге, будто слабнет душа ее, как лед весенний под солнцем на реке. Не женой она себе мнилась, а девушкой, что из школы сбежала с робким поклонником, который молчит и за руку взять не смеет. Смотрела она искоса на спутника своего и дивилась: не красив нисколько, а лицом приятен, стати в нем нет, а шагает легко, чужак-чужаком, а спокойно с ним. А он возьми да скажи прямо на улице, на ветру под фонарями белыми: «Что нам с тобой, Ольга, вхолостую жить? На холодном ложе и спишь не впрок. Одинокую вечерю с телевизором не разделишь. Не родит работа детей. Стань женой моей, а сын твой да будет и мне сыном». Взял ее за плечи и повернул к себе лицом. Она же вспомнила слова мужа своего, во сне сказанные. И сказала: «Да». А сама смотрела в лицо стоящего перед ней и хотела найти в лице том страшное, чтобы отвернуться и сказать «нет». И не видела страшного. Только показались ей вдруг, в свете ртутных ламп, глаза Федора провалами черными, угольными. А потом наклонился он к ней, и заблестели глаза его, радостные. Засмеялась она легко, как девять лет не смеялась. И поцеловать себя в губы позволила.
Встречались они скрытно от других два месяца. И вскоре допустила она Федора до себя, потому что робок он был и сам не смел к ней приступить, и тем запал ей в сердце. И, познав друг друга, укрепились они в решении своем – пожениться и быть вместе. И даже на базаре, где трудились оба, о том известно стало, и радовались люди торговые, и поздравляли их. Сын же Ольгин, Иван, не ведал о том.
Первый раз пришел Федор в Ольгин дом, когда Иван в школе был. И в беспокойстве раскладывал он в Ивановой комнате подарки: одежду новую, и мяч кожаный, и сласти разные. Ольга ему говорила: «Все хорошо будет», – а сама пуще Федора боялась и холодела сердцем.
Иван домой не шел все. И стемнело уже. А Ольга и Федор устали ждать. И когда собирались они пойти искать Ивана по улицам, Иван сам пришел, в одежде рваной да грязной и с лицом в крови. «Кто бил тебя?» – вопросил Федор отрока. «Кто сей?» – обратился Иван к матери, а Федора будто и не заметил вовсе. Ольга же сказала, слезы сдержав: «Сей – муж мой, отец тебе, которого не было». Утер Иван рукавом кровь с лица и взглянул на Федора пристально. А тот вопросил вновь: «Кто бил? Ведь есть теперь, кому заступиться за тебя». «Ты ли заступишься?» – вопросил Иван. «Я», – отвечал Федор. «Станешь ли отроков, меня обидевших, в кровь бить?» – вопросил Иван. «Пойду к родителям их, разбираться», – отвечал Федор. «А те детей своих станут в кровь бить?» – вопросил Иван. И не знал Федор, что ответить: «Накажут», – сказал. «Так я сам накажу», – сказал Иван и ушел в свою комнату.
«Все хорошо будет», – сказала Ольга Федору, поцеловала его в уголок рта и в ночь отправила. Сама в постель легла, и долго не спалось ей. И плакалось ей горько и тихо, так что и сама себя не слышала – только горечь глотала. Жалела себя – что поверила в счастье, а оно не сбывается. Не сбывается счастье простое, женское, бабье. Не сбывается, хоть проще его и быть не может. Думала она, что тоскует сын об отце, как щенок малый, а Иван волчонком растет. Нашла себе мужа – сердце стынущее отогреть, тело занемевшее лаской оживить – а не сходятся родной сын да новый муж. И, наплакавшись вдоволь, уснула.
Утром велела она Ивану одежду новую надеть, Федором подаренную. Сама велела, и сама испугалась – что сын ответит? Иван улыбнулся лишь кривой улыбкой и оделся в подаренное. Отлегло с души у Ольги, и рада была. Но Иван сказал, в дверях оборотившись: «Ты, мати, выходи за него, коли люб он тебе. Я и слова против не скажу – лишь бы тебе радоваться. Только знай – не отец он мне, и отцом не будет». И ушел.
Села Ольга на стул в прихожей, посмотрела на себя в трюмо зеркальное и заплакала. А после перестала плакать, сказала себе: «И так хорошо. Привыкнет Иван, и будут не сын да отец, так хоть друзья-товарищи». Сказав то, пошла на базаре трудиться.
Сыграли Федор с Ольгой свадьбу. Да гостей немного было на той свадьбе. Потому как сам Федор из сирот был, а Ольгина родня, как помянуто было, с ней знаться не желала. И были у них в гостях все люди торговые, с того же базара, где трудились оба.
А фамилию Ольга взяла новую, Алексеевой стала. Ивану тоже фамилию переписала. И стал он Иваном Алексеевым. А когда прознал про то Иван, обозлился на мать свою, покраснел лицом, в первый раз ее словом дурным назвал, да расплакался. Ольга же утешала его и говорила: «Что тебе имя рода того – Загретдиновы. Они меня и тебя знать не хотят. Я в работе ноги сходила, в труде руки стерла – они и куска хлеба нам не поднесли. Будет тебе новое имя и новая жизнь. Авось Алексеевы да счастливее Загретдиновых окажутся». Не согласился Иван сердцем с матерью, но смирился и по прошествии времени утешился.
По прошествии времени некоторого, около трех лет, стало казаться Ольге, что жизнь ее правильной дорогой идет. Муж ее, Федор, в вине крепком да словах бранных меру знал, работал на совесть и жену любил от души. Уходил ранним утром и приходил вечером – все трудился в лавке своей. Дело его расти стало, и денег в доме их прибавлялось. И скоро уже оставила Ольга работу на базаре – стала днями дома оставаться, мужа ждать, дом в чистоте хранить и пищу готовить.
Иван Федора отцом не называл, но и грубо с ним говорить не позволял себе. Говорил ему: «Здравствуй, Федор Николаевич», – или же: «Как работалось, Федор Николаевич?». Федор Ивану говорил не раз: «Ты мне все равно как сын – зови отцом». Иван же в ответ молчал. И Федор отступался.
Одно лишь беспокоило Ольгу и Федора – часто Иван домой из школы битым возвращался. Двух седьмиц не проходило, чтобы не видали они его с синяками да кровью на лице. И сколько ни упрашивали они Ивана открыться им, рассказать, кто бьет его, – молчал Иван, уходил к себе в комнату, сидел там да книжки перелистывал. Федор же и в школу ходил, с учителями о том разговаривал. Учителя отвечали на расспросы лишь так: «Отрок сей нелюдим и не со всеми одноклассниками дружен. Себя лучше других считает – за то и бит бывает. Хоть и плохо сие, да сам тому виной». Ольга часто спрашивала сына, когда бывала с ним одна: «Почему не хочешь, чтобы Федор за тебя вступился?» Иван же отвечал всякий раз: «Кто мне Федор?». И лежали слова те камнем на сердце матери.
И случилось так, что понесла Ольга снова. И рад был Федор, и она рада. Но по прошествии месяцев, как начал округляться стан ее, все чаще думались Федору невеселые мысли: «Какой я отец? Одного мальчишку уберечь не могу, а и еще будет. Иван меня уважать не хочет, а за что другой уважать станет?» И решил он беде своей делом помочь.
