Айтен Акшин - Вальс на разбитых бутылках
– Как ты меня напугал, ай Нариман!
Нариман подошел к жене, погладил ее по щеке и усмехнулся:
– Смешная ты, Салима!
Потом нахмурился, вспомнив, что надо объясниться.
Выслушав его сбивчивый и несколько путанный рассказ, Салима вначале смутилась от неожиданной новости, затем вдруг горячо сказала:
– Очень хорошо, очень хорошо! Поезжай и даже ни о чем не думай! Какой еще там «Новый Год»? Новый год мы встречаем в марте! «Новруз» – вот наш «Новый Год»! И не думай даже!
Нариман растерянно смотрел на жену. Салима любила отмечать все праздники подряд, говоря, что в их жизни не так уж много было праздников, так пусть у детей будет повод лишний раз порадоваться, получить обновку или игрушку. Отвернувшись, она осторожно переворачивала что-то на сковородке. Нариман подошел к ней сбоку и увидел скатившиеся вниз по щеке слезинки. Он потянул жену к себе, взял двумя пальцами за подбородок, поднял лицо и, заставив взглянуть в глаза, твердо сказал:
– Я никуда не еду.
Салима быстро вытерла слезы, прижалась к нему и зашептала:
– Обязательно поедешь, это я так… Боюсь… просто…
– Чего?
– … за тебя боюсь, – она смахнула навернувшиеся опять на глаза слезы и вновь прижалась к его груди.
– Глупенькая, ничего не бойся, – Нариман отстранился, внимательно взглянул на жену, вновь обнял, коснулся губами ее влажных ресниц и вдруг сказал. – А знаешь что? Занимать, так занимать! Давай уж в последний раз по крупному влезем в долги и поедем вместе! Когда еще выпадет такая возможность!?
Салима замерла в руках Наримана, затем, принюхавшись к чему-то, вырвалась из его объятий и рванула к плите, бросив на ходу:
– И не думай! На кого я детей оставлю, да еще на Новый Год!Нариман шел под дождем, с нежностью думая о Салиме. Захотелось прямо сейчас, не откладывая на потом, купить ей подарок. Он вошел в первую попавшуюся дверь прижавшихся друг к другу вдоль дороги магазинчиков. Обошел разложенные полукругом товары, посмотрел на цены, написанные в лирах и в евро, подсчитал про себя и вышел. Настроение упало. Дождь противно моросил, норовя специально получше замочить незащищенные зонтом рукава пальто и брюки. «Надо было побольше занять. Даже подарки не смогу привезти», – упрекнул он себя.
Навстречу с возбужденными лицами спешили пытавшиеся еще что-то докупить и выбрать горожане. Нариман шел по шумной улочке и постепенно прежний настрой возвращался к нему. «Ничего, – успокоил он себя, – зато возвращать будет легче, и потом распродажа начинается здесь, видимо, в январе, так что еще успею».
Вновь погрустнел, вспомнив, что еще неясно, если первые две ночи в гостинице оплатят организаторы или придется платить самому. И словно поджидая этого, замаячило перед глазами жирное лицо Шукюра. Нариман рассердился на себя за то, что пришлось все-таки занять денег у этого пройдохи. «Bambılı» [6] , – прошептал он одними губами, пытаясь спрятать подальше буравящие его маленькие глазки Шукюра.
Убрав зонтик, подставил дождю лицо. Мелкие капли, отражая свет многочисленных реклам и ярко освещенных витрин, искрящимися разноцветными бусинками в одно мгновение украсили воротник пальто и кусочек связанного Салимой коричневого шарфа, концы которого были аккуратно спрятаны. Расправил плечи, вдохнул влажный воздух и снова спрятался под зонт.
Улочка вывела его к церкви. Встретивший его вчера сотрудник института, передав программу, начинавшуюся со второго числа, объяснил, что несмотря на то, что большинство музеев в праздничные будет закрыто, ему удастся очень многое посмотреть и добавил с какой-то гордостью:
– Basilicas are always open! [7]
Переспросив и поняв, что он имеет в виду, Нариман утвердительно кивнул головой. Спешно приписав в визитке еще один номер телефона и, громко пояснив: «Mamma!» – коллега исчез, оставив его в гостинице.
Потрогав массивную дверь закрытой церкви, Нариман вернулся обратно на улочку с прижавшимися друг к другу магазинчиками и направился к гостинице.На следующее утро, взяв разговорник, он спустился к завтраку. В отличии от сумрачного номера, здесь было просторно, светло и намного теплее. Официант принес капучино. «Настоящий, итальянский», – подумал Нариман, подшучивая над собой. Кроме него завтракали еще трое. Прислушавшись, он уловил итальянскую речь и решил, что это какие-то провинциалы, отмечающие наступающий год в Риме. Перевел взгляд на свою чашку. Взбитые сливки были посыпаны шоколадной пудрой в форме сердечка. Осторожно опустив кофейную ложку в середину чашки, попал в самый центр сердечка. Взял из соломенной корзинки, доверху наполненной сдобными изделиями, рогалик и осторожно надкусил его, раздумывая над тем, сколько родственников приедут из Алибайрамлы и Гедебека, чтобы встретить новый год у них дома.
Поднявшись в номер, первым долгом раскрыл карту и нашел на ней церковь, до которой дошел вчера пешком от гостиницы. Сверился с путеводителем, прочитав шепотом информацию о церкви «Santa Maria Maggiore», датированной пятым веком. Затем принялся изучать карту, временами сверяясь с путеводителем, решив максимально выжать из этого дня, распланировав все заранее. «До полуночи масса времени», – вдохновлял себя Нариман и как заклинание перечитывал из путеводителя уже выученное наизусть. «It is, for instance, possible to walk from the Colosseum, through the Forum, up to Piazza di Spagna and across to the Vatican in one day…» [8] Правда, фраза заканчивалась предупреждением, что это достаточно избитый маршрут и занимает много времени. Но что значит «избитый маршрут» для того, кто годами спускается по одной и той же улочке на работу, радуясь лишь тому, что не нужно трястись в городском транспорте?
– А времени достаточно, даже больше, чем нужно, – громко сказал себе Нариман и вышел из отеля, взяв черную папку, в которой лежали путеводитель, словарик и разговорник.Дождя не было, но и солнце не спешило появиться. Папка получилась тяжелой, ее неудобно было нести, пальто тоже висело мешком. «Хорошо хоть зонт забыл», – подумал Нариман, рассматривая прохожих в куртках и с рюкзаками за плечами. Ощущая собственную неполноценность, успокоил себя тем, что все же в пальто теплее. Увидев открытый книжный магазин, страшно обрадовался. Но то, что он принял за книжный, оказался магазином сувениров с несколькими, правда, книгами и путеводителями по Риму. Выйдя из магазина, Нариман запутался и некоторое время шел в обратном направлении. Достав путеводитель, он вынул из него план города и, сориентировавшись по карте, повернул назад. Не доходя до площади, до которой прогулялся вчера, сел на скамейку и вновь раскрыл карту. Выглянуло солнце. Нариман подставил лицо и зажмурился, поймав себя на том, что никогда еще так не радовался солнечному теплу, согревающему этот последний день уходящего года. Взглянул на часы. Неумолимо двигающаяся вперед стрелка заставила его приподняться и, следуя советам путеводителя, он поспешил в табачный магазин за билетом на метро.
Обратно в гостиницу Нариман вернулся уже часам к пяти. Ноги гудели, но он себя великолепно чувствовал. Поплескавшись под душем, вытянулся на кровати. По привычке включил телевизор. Полосок стало меньше, каналы увеличились до пяти. Но от быстрой речи быстро разболелась голова. Он выключил телевизор. Закрыл глаза и повернулся спиной к балконной двери, не желая затягивать тяжелые гардины. Перебрал в памяти увиденное за день. Вновь очутился в античном центре Рима. Сел на невысокую каменную ограду, с которой открывался самый выгодный вид на Колизей, и стал лениво наблюдать за фотографирующимися новобрачными.
Часть туристов заворачивала на дорожку, ведущую наверх к входу в Форум. Другая, наоборот, уже спускалась вниз, чтобы поглазеть на новобрачных, сфотографироваться самим прямо напротив того места, где устроился Нариман и побродить вокруг Колизея. Временами закрывая глаза от яркого солнечного света, он щурился на суетливого фотографа, расставлявшего полукругом приглашенных на бракосочетание.
Мимо прошла женщина, волоча по земле огромный, видимо достаточно тяжелый черный пакет, не обращая внимания на новобрачных и все прибывающий поток направляющихся к Форуму туристов. Поместив в центр жениха и невесту, фотограф отскочил назад, едва не столкнувшись с ней. Яркое декабрьское солнце Рима невыгодно высвечивало ее грязную одежду и нечесаные рыжие волосы так и не сумевшие собраться в пучок на затылке. Женщина явно жила на улице и побиралась.
Странный вой, раздавшийся откуда-то из-за спины, заставил Наримана забыть о рыжеволосой женщине и повернуться назад. Постепенно нарастая, он шел словно из-под земли. Почувствовав себя неуютно, он привстал. Женщина тоже остановилась, будто прислушиваясь. И тут за оградой Нариман увидел котов. Они вылезали отовсюду: из развалин, дикорастущих кустов и сохранившихся античных построений. Их было, наверное, штук тридцать. Все слегка потрепанные и как на подбор с нахальными мордами. Медленно пробираясь между поросшими высокой травой камнями, они выли и шли к ограде в сторону неподвижно застывшей на дороге женщины с черным мешком. Добравшись, остановились в нетерпеливом ожидании чего-то, не выходя за пределы своей территории, граница которой проходила по всей видимости по линии ограды. Все так же медленно женщина приблизилась к ограде, водрузила на нее свой черный мешок и, наклонив, начала высыпать остатки еды. Делала она это механически, как привычную процедуру. Отточенные, отработанные движения, словно мытье чашек, расчесывание волос или натягивание пижамы перед сном, заинтриговали Наримана. Он снова присел и, слегка развернувшись, наблюдал за ней, ожидая услышать, как она разговаривает с животными, которых регулярно подкармливает, собирая, по всей видимости, эти остатки по помойкам. Но, высыпав из черного мешка все его содержимое, женщина лишь молча стояла рядом, наблюдая, как коты растаскивают объедки, временами огрызаясь друг на друга.
