Владимир Романовский - Инсула
– Забавно, я бы даже сказал, комично, что именно дураки всегда оказываются на всех ключевых позициях. Ну, титульная нация – понятно. Если умный русский пытается встать на ключевую позицию, тут же прибегают двадцать дураков, крича «Больно умный нашелся!» Такая традиция, старая. А меньшинства? Взять хотя бы евреев. Почему, если еврей начальник, то непременно дурак? И почему умным евреям это не обидно? Про хачей я уж и не говорю, у них, то есть, у нас – стандартная пропорция – чем больше власти, тем меньше ума, так было всегда.
Рылеев обменялся приветственными кивками с госпожой Дашковой (он ей нравился, и она оторвалась ради этого от журнала) и помахал рукой Либерманам. Светлана холодно кивнула, а Вадик мрачно поднял брови, давая Рылееву понять, что супруга уже успела закатить ему сегодня скандал, возможно даже не один, и ему очень скоро придется ее задушить, поскольку выхода нет.
Мими с Марком Твеном в руке смотрела на Цицерона удивленно. Он пожал плечами и снова присоединился к Рылееву у рояля. Рылеев возразил:
– Но вот, к примеру, я – начальник.
– И что же?
– Ну, все-таки.
– Ты хочешь сказать, что ты не дурак? Нет, по сравнению, скажем, с Вадиком, ты может и не совсем дурак. Впрочем, не знаю. Это не важно. – Цицерон понизил голос и заговорил твердо: – Никуда я отсюда не съеду. Ты, Рылеев, не представляешь себе, что мне пришлось пережить, чтобы получить уютный уголок в этом дурацком аквариуме. Я апеллировал к родовым чувством хачей, давил на остатнее чувство вины русского чиновника – сказал ему, что хотя бы один хачара должен же жить в здании, если просится, иначе неприлично. Я закидал взятками целый взвод каких-то самодовольных застройщиков; мне пришлось упоминать историческую русскую терпимость по отношению к хачам, и прочая, и прочая, унижаясь, кривя душой, дабы получить место в списке. Заодно и тебя с Вадиком, кретинов безмозглых, в список пристроить. Вадик очень просился, у него совершенно нет вкуса, а ты не просился, но ты … хмм…
– А я – русский, – подсказал Рылеев.
– Именно. Должен же быть в здании хоть один исконно русский мужик, а то ведь разговоров не оберешься. А у меня клиентура.
Он снова, продолжая говорить, отошел от рояля и направился к госпоже Дашковой, которая начинала клевать носом и журнал – вот-вот выпадет из рук.
– Стоила ли игра свеч? – риторически спросил Цицерон, обращаясь все так же к Рылееву. – А как же! Благодаря моим усилиям я теперь не просто «сутяга, не проигравший ни одного дела за десять лет» или «тот пронырливый хачара».
Он успел поймать журнал, который госпожа Дашкова наконец-то выронила (и проснулась), и вручил его ей, не прерывая монолог.
– Любой ожиревший олигарх в этом городе и окрестностях, у кого на счету больше десяти миллионов зеленых, а на руках тяжба, знает, что может нанять очень хорошего адвоката. Или очень известного адвоката, тоже хорошего. Или же, если ему очень повезет – «того черножопого из Спокойствия». Визитная карточка, Рылеев! Так что, видишь ли, Рылеев, нельзя мне отсюда съезжать, никак нельзя. Половину дохода потеряю.
Рылеев поставил стакан с виски на крышку рояля. Цицерон укоряюще на него посмотрел. Спохватившись, Рылеев убрал стакан с крышки.
В этот момент Светлана Либерман закричала истерически:
– Прекрати сейчас же!
Вадик, супруг ее, поднял глаза от компьютерного планшета который, скорее всего, и являлся источником раздражения супруги. Спросил устало:
– Что прекратить? Поточнее выразись, будь добра.
– Ты что, издеваться надо мной вздумал? Сволочь! Я твоя жена, подонок. Я подарила тебе лучшие годы жизни и двух неблагодарных детей. Что же я, внимания не заслуживаю по-твоему?
Вадик положил планшет рядом с собой на диван. Светлана от него отвернулась. Он спросил:
– Тебе хочется поговорить?
– Совершенно не хочется.
– Тогда, может быть, прогуляемся? Погода хорошая, на Фонтанке прохладно.
– Нет.
– Ну так, ради всего святого, что тебе нужно? Что?
– Оставь меня в покое.
– Ну так ведь именно это … ведь я тебя не беспокоил только что. А ты недовольна.
– Ты бессердечная свинья, Вадик. Просто скотина. Зачем я вышла за тебя замуж? Почему? Ради чего?
Вадик, подумав, предположил:
– A … хмм … может потому, что у меня хуй большой?
Светлана надула губы, а Вадик опять взялся за планшет.
– Тебе на меня насрать, – с горечью заключила Светлана. – Тебе и на детей насрать. Тебе все безразличны. Что ты там опять делаешь? Ты что делаешь, дрянь ничтожная, подонок?
Он попытался сконцентрироваться на информации в планшете. Светлана пришла в ярость, выхватила у него планшет и швырнула через весь вестибюль. Вадик возмущенно закричал:
– Я там читал – важные медицинские новости!
Мстительным саркастическим тоном Светлана закричала в ответ:
– Ах, ах! Мне не должно быть все равно? Бедный страдалец Вадик! Его жестокая бескультурная жена только что на глазах у всех загубила всю его многообещающую карьеру!
Она вдруг замолчала, потому что со стороны лестницы в вестибюль вошла, отрешенно рыдая, Амелита, женщина лет тридцати пяти, полноватая, миловидная – обитательница третьего этажа. Спотыкаясь, будто не замечая ничего и никого вокруг, она проследовала к роялю. Вадик одними глазами следил за проходом Амелиты, а Светлана следила не скрываясь. Мими нахмурилась, пытаясь сообразить, что могло так растревожить рыдающую. Цицерон и Рылеев отошли в сторону, уступая Амелите дорогу. Госпожа Дашкова не обратила на Амелиту внимания.
Амелита перестала рыдать, пробормотала что-то, возможно слова благодарности, сопроводила их восклицанием «О Господи!», отодвинула рояльную скамью в сторону, открыла крышку, наклонилась над клавиатурой, держась одной рукой за крышку, чтобы не упасть, и попыталась одним пальцем наиграть мелодию, и одновременно ее спеть:
Дж. Пуччини. Фрагмент из оперы «Тоска»
– Зная только … любовь и искусство … Людям вреда я не приносила…
И снова зарыдала. Рылеев и Цицерон обменялись взглядами. Цицерон пожал плечами. Рылеев же обратился к Амелите:
– Может, воды вам принести? У вас все в порядке?
Рыдая, Амелита закричала в пространство оперным сопрано:
– Боже мой! А что, похоже, что у меня все в порядке? Выгляжу нормально, пою нормально?
Она отделилась от рояля и направилась, спотыкаясь и покачиваясь, к логическому центру вестибюля. В этот момент раздался, и тяжелая люстра, оторвавшись от креплений, упала на пол и шумно разбилась вдребезги в двух метрах от Амелиты.
Амелита, Светлана, и Мими вскрикнули одновременно. Цицерон, Рылеев и Вадик бросились к Амелите, готовые оказать помощь. Удивленная госпожа Дашкова подняла голову от журнала и сказала:
– Ничего себе. Что это было?
Поправила очки и всмотрелась. Хихикнула, покачала головой, и снова занялась чтением статьи – оставался один только абзац.
Рылеев сказал Амелите:
– Вы в порядке, э … – и умолк.
Повернув голову, Амелита посмотрела безумным взглядом на обломки люстры на полу. Перевела взгляд на потолок. Все последовали ее примеру. Амелита сказала:
– Боже мой.
Со стороны уличного входа в вестибюль вошел портье Василий в зеленой форме и кепке и белых перчатках. Увидев на полу люстру, он вплеснул руками и воскликнул, почти искренне:
– Батюшки мои!
Цицерон, присев на корточки возле обломков, поднял один из осколков и внимательно его осмотрел.
Госпожа Дашкова закончила читать статью, поднялась со стула и сказала:
– Ну, что ж, на сегодня волнений мне достаточно. Пойду вздремну. Кто-нибудь видел Зару? Вечно ее нет, особенно когда она нужна. Василий, кондиционер в этом столетии починят, или отложат до следующего?
Оторвавшись от созерцания разбитой люстры, Василий рапортовал:
– Ремонтники уже выехали, госпожа Дашкова.
Амелита снова принялась рыдать, будто повергнутая в отчаяние перспективой приезда ремонтников. Рылеев и Вадик попытались ее утешить. Рылеев даже положил ей руку на плечо, но она раздраженно отстранилась, подбежала к роялю, положила голову на крышку, и зарыдала в голос.
Цицерон, оставив в покое осколки, потрогал обрывки проводов. Посмотрел на потолок. Повернувшись к Василию, спросил:
– Лестница у нас в хозяйстве есть?
Василий кивнул:
– В подвале.
– Это хорошо.
– Принести?
– Да, принесите пожалуйста, Василий.
Василий ушел, что-то бормоча, а Цицерон снова уставился на потолок.
Рылеев спросил:
– Что ты там высматриваешь?
Цицерон заложил руки за спину, пожал плечами, и сказал:
– Пятнадцать килограмм – максимальный вес, который может выдержать коробка. – Он жестом показал на люстру. – А эта гадость весит гораздо больше. Значит, есть система креплений: перемычки, держалка для крюка – вещи, которые по собственному почину за два года в негодность не приходят.
