Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 1. Вирус

Другого пациента – отъявленного пьяницу, выпавшего с пятого этажа, – пришедшие к нему жена и маленький сынишка тщательно выбрили. Лантаров краем глаза видел, как скромно одетые посетители с особенной заботой возились с любителем возлияний: мальчик с необыкновенной серьезностью держал емкость с принесенной в термосе горячей водой, а женщина старательно убирала дешевым станочком щетину. Кирилл осторожно дотянулся рукой до своего подбородка: так и есть, он зарос, как дикобраз.

Блуждая взглядом, Лантаров обнаружил за окном с доисторической, облупившейся деревянной рамой ветку каштана – она покачивалась в легких порывах ветерка и приветливо махала ему пестрыми от осенних красок листьями, каждый был похож на замысловатую пятерню.

Но затем беспокойные мысли Кирилла переметнулись на другую колею. Почему его никто не навещал? Настороженное сознание Лантарова подсказывало, что тут что-то не так. Ведь должны же быть какие-то родственники, приятели, коллеги по работе, наконец. Где-то же он работал! Он точно помнил, что легко и много общался с людьми, но ущемленная память отказывалась воспроизводить их лица. Холодный пот выступил у него на лбу: «А вдруг я вообще ничего не вспомню?! Как тогда жить дальше?!»

Из омута тревожных раздумий его вырвал сосед Шура – единственный человек, который пытался с ним общаться. Этот ушлый, неунывающий пациент каким-то образом убедил врача разрешить ему прогулки, и после того как медсестра помогла освободиться от гири, вытащил из-под кровати неизвестно как появившиеся там костыли. Весело подмигнув Лантарову, он уже возвышался над кроватью в полной готовности отправиться за пределы палаты.

– Ну, что, пойду прогуляюсь, пока не стемнело. Деваху привести в гости?

Бородач проговорил это с деланой веселостью, видно, намереваясь развеселить его, но вызвал у него только непроизвольный прилив ярости. Он хотел было демонстративно отвернуться, чтобы выразить свое негодование, но вдруг его осенила мысль.

– А можно я пока книгу полистаю? – спросил Лантаров.

– Конечно, – не задумываясь ответил тот. Пухлый томик с уже облезлой от времени обложкой оказался перед глазами. – Читай, Кирилл, чтение отвлекает от дурных мыслей.

Лантаров даже вздрогнул – он, оказывается, забыл звук собственного имени. А этот диковатый человек запомнил. Тронутый вниманием, он взял книгу и прошептал:

– Спасибо…

Затем еще долго провожал глазами Шуру, который упорно ковылял к двери.

Удивительный этот бородач! Интересно, сколько ему лет, шестьдесят, наверное? А он Шурой назвался, как юноша. С виду – просто бомж, рубаха висит, как на вешалке. Но тут, в этой утробной палате, единственный, у кого есть книга, – читает. Тыкать ему, вроде, неприлично, а выкать – глупо. Какой-то он не такой, как все… Охотно, хотя и очень немного, общается с окружающими, – глаза у него невероятно подвижные и излучающие доброту… Каждому обитателю палаты выдает шутки…

Когда же Шура скрылся в дверном проеме, Лантаров взялся за книгу. Томик был очень старый, с пожелтевшими от времени блеклыми страницами. Видно, пылился он десятилетиями на чьей-то полке, а то и на чердаке, пока не перекочевал к этому Шуре. Книга называлась «Письма из Ламбарене», имя автора Лантаров узнать не потрудился. В начале книги он увидел черно-белый портрет какого-то пожилого человека с пышными усами в старомодном фраке. С пером этот человек сидел перед стопкой исписанных листов; его взгляд, пристальный и глубокий, был устремлен на кого-то невидимого. Лантаров лишь на несколько мгновений задержал свое внимание на этом портрете: его поразила рука мужчины, несуразно держащая перо, – крепкая, увесистая, с большими пальцами, она скорее походила на руку мужика-землепашца, чем автора книги. Невольно Лантаров сравнил руку писателя со своей рукой – тонкой, изящной, с длинными пальцами, похожими, как он воображал, на пальцы пианиста. «Вот какими должны быть руки писателя», – отчего-то подумал он и стал листать книгу, попробовал немного почитать. Но чтение не шло, буквы расплывались перед глазами, да и томик оказался тяжелым для его ослабевших ватных рук. Правда, запах от нее исходил приятный – древесно-типографский, несущий волну уже испытываемых когда-то впечатлений, очевидно, из беззаботной поры ранней юности. И точно, хотя не возникало визуальных воспоминаний, Лантаров был убежден, что когда-то читал книги. Несколько раз открыв книгу наугад, он наткнулся на фотографии негров, что-то строивших вместе с автором книги. Но основательно зацепиться глазами за текст он так и не сумел. В одном месте речь шла о борьбе с дизентерией, в другом – о быте африканских туземцев, и даже история об агрессивных гиппопотамах, напавших на каноэ с гребцами, его не заинтересовала. Он хотел аккуратно положить книгу на тумбочку, но она вывалилась из рук, упав на пол.

– Эй, там все в порядке? – донесся до Лантарова чей-то слегка обеспокоенный голос.

– Да это книга… – со вздохом объяснил Лантаров, его уже одолевала болезненная дремота.

Когда он очнулся, Шура невозмутимо лежал на кровати с прежней растяжкой и, водрузив книгу на груди, читал. Лицо его было таким светлым, озаренным необъяснимой полуулыбкой, будто он находился не в палате, а лежал на морском берегу фешенебельного курорта.

– Она случайно упала, я не смог поднять… – пояснил ему Лантаров.

– Да ничего, – улыбнулся Шура в ответ, слегка повернув голову, – что ей сделается. – А затем, пристально посмотрев, спросил:

– Не понравилась?

– Да что-то не очень… – попробовал объясниться Лантаров, но бородач опередил его.

– Действительно, специфическая книга, такие сейчас мало кто читает. Но очень толковая. Потом когда-нибудь осилишь, когда придешь в форму. У меня еще одна есть, захочешь полистать, скажи.

– Привет, старик, пришли вот на разведку, разогнать твою тоску, – с наигранной веселостью заявил вошедший в палату высокий парень, который после заготовленной фразы остановился у кровати Лантарова и тут же упрятал руки в карманы брюк. Вероятно, внутренний мир убойной палаты, как между собой говорили о ней медсестры, поубавил решимости посетителя. Он был в добротном, хорошо скроенном и, по всей видимости, дорогом костюме, поверх которого небрежно накинутый, заношенный бело-серый халат выглядел явно не на своем месте. Его немного вытянутое лицо с выдающимся вперед подбородком, полными, как у любвеобильных красоток, губами и крючковатым воинственным носом показалось Лантарову до боли знакомым. Когда гость повернул голову к товарищу, Лантаров увидел у него в правом ухе мужскую сережку в виде пугающего блеском скорпиона с брильянтовой точкой-глазом. Эта безделушка, да и тембр голоса, жесты, манерность – все указывало Лантарову на то, что он хорошо знал этого человека, но зловещее отсутствие воспоминаний его испугало. Вслед за первым гостем в палату проворно прошмыгнул еще один парень, заметно ниже ростом, совсем щуплый, в очках в золотой оправе, какие придают сходство с удачливым адвокатом или преуспевающим ассистентом известного хирурга. Так передвигаются люди, привыкшие поспевать за начальником, превращаясь в его вездесущую тень. Парень тоже кивнул, но без улыбки. Опасливо, словно это был аттракцион ужасов, он озирал палату и ее горемычных обитателей. И особенно задело Лантарова, как лицо этого парня непроизвольно вытянулось, когда его взгляд неожиданно уткнулся в выглядывающий из-под простыни металлический корсет вокруг пояса Кирилла. Второго парня Лантаров тоже где-то видел, но так же не помнил, где именно.

– Так, Артем, доставай, – дал знак первый, но вдруг решительно взял у него из рук пакет и сам стал по-хозяйски выкладывать на тумбочку провизию: цитрусовые, бананы, яблоки, соки и, наконец, пышный и пахучий, как экзотический цветок, ананас. Весь этот процесс сопровождался комментариями, за которым легко угадывалась неуверенность. Больничный халат, накинутый на плечи, был ему слишком мал, он походил на детскую распашонку и сковывал движения. Из-за этого гость то и дело раздраженным жестом оправлял его полу. Тот же, кого назвали Артемом, кажется, несколько оробел, потому что переминался с ноги на ногу, криво улыбаясь закрытым ртом и несколько настороженно косясь теперь на подвешенную растяжкой правую ногу соседа Лантарова. Медицинский халат укрывал его, как бурка, а он к тому же еще и придерживал его за полы изнутри, словно желая получше запахнуться. Было видно, что зрелище это вызывало у него неприятные ощущения.

В каждом движении гостей, в их суетливости и напряженности сквозила недосказанность, не ускользнувшая от Лантарова.

– Да-а, дружище, потрепало тебя… Но ты не переживай, жизнь всегда состоит из полос: белая – серая, белая – серая. У тебя, брат, немного посерело, а значит, что скоро наступит белая полоса. Вот так!

Гость старался говорить убедительно, но Лантаров снова почувствовал, что мысли его находятся далеко от палаты. Обращение «брат», оброненное фамильярно и несколько высокомерно, ничуть не приблизило его к разгадке личности заботливого посетителя. Напротив, обдало ветром отчужденности. Что-то того беспокоило, он хочет задать какой-то вопрос, но не решается. Оттого и дергается. Лантаров удивлялся остроте своего восприятия: он все понимал, всему мог дать оценку, замечал всяческие детали, но совершенно не мог общаться. Стараясь скрыть свое тревожное состояние, он счел необходимым помалкивать, отвечая тусклым, рассеянным, маловыразительным взглядом.