Елена Вернер - Грустничное варенье
А потом все незаметно сошло на нет. Когда девочек отправили в детский сад, оказалось, что взрослый язык обе знают довольно сносно. Родители не запомнили, в какой именно день детский лепет их близняшек ушел в прошлое. Зато запомнили сами сестры.
Все произошло после обеда, в сончас, когда воспитательница, уложив группу спать, прошла между рядами двухъярусных кроватей и скрылась в комнате отдыха. Лиля тут же забралась по лесенке на верхний ярус и юркнула под одеяло к сестре. Там, в уютной теплой полутьме, они стали решать, сколько времени отсидеться здесь, прежде чем осуществить задуманное. Как следует рассматривали узор на простыне, который напоминал ходы в муравейнике. Лиля водила пальцем по изгибам рисунка, пока не почувствовала, что заблудилась. Как обычно, на выручку пришла сестра и помогла ей выпутаться из узора – Ларе он казался волшебным лесом, в который Лилю нельзя пускать одну.
Наконец Лара высунула голову наружу и прислушалась. Из комнаты отдыха доносились звуки работающего телевизора, а от соседних кроватей текла сонная тишина. Девочка решительно откинула одеяло и дала знак Лиле спускаться. Та вытащила из-под подушки сокровище – припрятанные с обеда абрикосовые косточки. Технология была проста: выловить из компота разваренный урюк, съесть мякоть, а облизанные косточки оставить на сончас. Теперь оставалось только приподнять кровать, положить одну из косточек под ножку и отпустить кровать на место. Иногда, правда, этого было недостаточно, и приходилось еще и прыгнуть сверху. Если повезет, оболочка косточки расколется, а вкусное ядрышко останется целым. Если повезет чуть меньше, косточка превратится в кляксу из осколков скорлупы и маслянисто-ореховой мякоти, но и это можно будет съесть не без удовольствия. Кое-кто из мальчишек предпочитал колоть абрикосовые косточки в дверном косяке, но после того, как однажды Лара дверью прищемила себе пальцы до синих ногтей, ее любовь к такому методу угасла.
Они с сестрой уже удачно раскололи несколько штук и обсудили это на своем птичьем языке. Торопыга Лара предлагала попробовать колоть косточки, подкладывая их сразу под две ножки кровати, а Лиля утверждала, что лучше не торопиться, чтобы потом не пришлось есть лакомство вперемешку с крошками песка с пола и кусочками скорлупы. Так-то оно так, упрямилась Лара, но вдруг зайдет воспитательница? Или кто-нибудь проснется, чего доброго, и тогда придется делиться…
– Эй, – прервал их птичьи разговоры тоненький голосок. С соседней кровати свесилась Даша Копылова, любимица воспитателей и мальчиков. Ее черные смоляные косы скользнули вниз с деревянного бортика.
– Вы что, правда отсталые? Моя мама думает, что вы отсталые, потому что не умеете разговаривать, как мы. Наверное, вы прикидываетесь! Вот что она тебе сказала сейчас?
Вопрос был обращен к Лиле, и та заметно смутилась и промолчала. Но Лара и ухом не повела, только коротко велела сестре не обращать внимания и заняться делом. Даша, так и не получив внятного ответа, спрыгнула вниз и прикрыла рот ладошкой. Но говорила по-прежнему громко:
– Значит, правда! Вы отсталые, отсталые! Вы не понимаете, что я говорю?
Вокруг стали шевелиться одеяла, подушки, со всех сторон на Лару и Лилю смотрели любопытные глаза. Даша, почувствовав молчаливое одобрение большинства, захлебывалась от восторга:
– А я всем расскажу, что вы не понимаете. Они не понимают! Я же говорила! Они как обезьянки. Я в зоопарке видела! Они тоже так общаются друг с другом. Вот смешно!
И она радостно засмеялась. Кое-кто из ребят тоже хихикнул. Лара и Лиля, забыв про косточки, стояли рядом со своей кроватью. Лиля покраснела и опустила вниз глаза, а Лара смотрела прямо на обидчицу, спокойно и даже слегка задумчиво.
– Обезьянки тоже едят с пола! Я кинула им вареное яичко, и они подрались, – рассказывала Даша одному из мальчишек. – Эй, вы, дать вам яичко? Я завтра принесу. Ам-ням-ням, вкусно!
И она улыбнулась уже совершенно издевательски.
Лара вытащила из-под ножек кровати оставшиеся косточки и аккуратно ссыпала их в карман. Потом положила руку на плечико Лили и тихо, непонятно для остальных бормотнула, чтобы та не вешала нос. И только после этого подошла к Даше.
– Все мы понимаем, – отчетливо произнесла Лара. – А ты дура.
И безо всяких дальнейших объяснений вцепилась той в волосы. Даша закричала, стала отбиваться руками, но Лара оказалась ловчее и черные косы не выпускала. Любое новое движение причиняло Даше еще больше боли, и вскоре она перестала дергаться, только ревела в голос, и по ее щекам горохом катились неправдоподобно крупные слезы.
На крики прибежала воспитательница, поднялся шум и гам, и теперь спальня детского сада действительно напоминала зоопарк. Подравшихся с горем пополам оттащили друг от друга, и Лару с Лилей в наказание отправили в изгнание в закуток перед туалетами. Они выполнили приказ встать по углам и не разговаривать лишь формально. Слушая, как из игровой долетают звуки считалочки, девочки нисколько не сожалели о своем положении. Вполголоса Лиля уверяла Лару, что та отлично наподдала этой противной Дашке. Давно, мол, было пора. Лара и сама знала, что была на высоте. Наказанные близняшки стояли лицом в угол и жевали поделенные на двоих абрикосовые ядрышки. Они были горьковатые, с привкусом миндаля и пыли.
С того дня Лара и Лиля, не сговариваясь, перестали пользоваться своим родным языком при чужих. Чужими для них оказались все остальные.
Глава 2. Муж. Враг
Лара оставила машину у ворот и быстро, чтобы не растратить силы на болезненные воспоминания, прошла к крыльцу. За дробным, витиеватым остеклением веранды, за ее белыми резными переплетами угадывалось чье-то быстрое мелькание. Девушке даже не надо было присматриваться, она тут же узнала Риту, жену отца. Не мачеху – это было бы слишком. Просто жену отца. Рита вышла замуж за папу восемь лет назад, когда близняшкам исполнилось по двадцать одному году, и этого возраста было вполне достаточно, чтобы воспринимать ее на равных.
Когда в жизни Василия Велесова появилась женщина, дочери не сразу приняли ее. Одно дело сидеть с папой в обнимку на диване и убеждать его, что он еще привлекательный мужчина, достойный житейского счастья. Слушать его заверения в том, что ему никто не нужен, кроме его принцесс, и хохотать в ответ, и намекать, что жена – это не то, что две дочки, есть же разница! И совсем другое дело – видеть рядом с ним живую женщину из плоти и крови, в кофточке с леопардовым принтом, с громким голосом и пружинистыми кудряшками, выкрашенными в медно-рыжий, почти красный. На это потребовались годы.
– А кто это тут у нас? – Рита, распахнув перед Ларой двери, повисла у нее на шее. Противиться ее настырной радости девушка не могла. – Совсем запропастилась, Ларочка, ну разве так можно?
В ее голубых, ярко подведенных глазах Лара прочитала то, о чем на самом деле твердила ей Рита: отец грустит, Рита переживает за него, но ничем не может помочь. А Лара не навещала их с самых сороковин Лили, и это плохо, плохо для всех.
– Работала, знаешь, столько всего… – даже не стремясь убедить ее или себя в правдивости очевидной лжи, состроила Лара гримаску.
В доме было тихо, от стен пахло теплой древесиной, от окна – солнцем и свежестью сада и влажной земли. В темной прихожей, ища глазами крючок, на который можно повесить кожаный пиджак, Лара заметила в зеркале отражение и на мгновение замешкалась. В последнее время смотреть на себя ей было неприятно, это слишком напоминало о сестре. Расчесываться она наловчилась на ощупь, редко, иногда даже пальцами, а не щеткой, и косметика давно пылилась на полке, никому не нужная. Так что утром, собираясь на папин день рождения, Лара просто не глядя поплескала в лицо воды, собрала каштановые волосы в хвост, поменяла майку на точно такую же, но пока еще белую, и натянула джинсы, даже не заметив, что они стали ей велики. Сейчас она задержалась у зеркала, оглядывая ставшие почти незнакомыми черты. Бескровные губы, посеревшая от долгого скорбного затворничества кожа и темные впалые глазницы, из глубины которых смотрел кто-то другой.
Отшатнувшись, Лара кинула пиджак на банкетку и быстро прошла в комнату. Отец устроился в кресле и, кажется, дремал, положив сложенную втрое газету на колени. Лара подошла ближе, стараясь не замечать, как посветлела, посеребрилась отцовская шевелюра со дня их прошлой встречи. Он проснулся от звука ее шагов.
– Привет, пап…
Василий отложил газету и порывисто встал ей навстречу. Они обнялись и замерли, и Лара ощутила и колючую щеку его, и сухое тепло, пахнущее одеколоном, и мирную дрему, которая всегда охватывала ее в отцовских объятиях.
– Ларик, приехала все-таки…
– Конечно, приехала. Прости, что раньше не выбралась.
Внутри щипало и дергало как нарыв чувство вины. Теперь, именно приехав на дачу, Лара с ясностью вдруг увидела череду дней, протянувшихся с сороковин по Лиле, – с папиной стороны. Одна дочь мертва, а вторая почти исчезла, редкие телефонные разговоры не в счет, они как в тумане. И тем хуже, что в глазах Василия не было укора, который Лара заметила у его жены. Он просто и смиренно тосковал, и от этого стало совсем уж невыносимо. Лара отстранилась и улыбнулась так широко, как могла, до ломоты в щеках:
