Елена Вернер - Купальская ночь
Катя с готовностью подскочила. Искупаться сейчас было бы здорово, у нее и самой уже футболка неприятно липла к спине. Обычно Алена ходила на пляж одна, когда ей было удобно. Это Катя могла просиживать на реке по полдня, а Алена обычно окуналась, вытиралась и шла домой. Так что Катя вдвойне обрадовалась ее предложению.
Через сад было короче. Алена первой спускалась через малинник по круто уходящей вниз тропинке. Подол ее тонкого голубого сарафана то и дело зацеплялся за колючки, и тогда она нетерпеливо одергивала его рукой. Ткань как будто светилась в сгущающихся сумерках.
Небольшой пляжик с намытым течением песком опустел с приходом вечера. Только старушка баба Нина с соседней улицы стояла по пояс в воде, вся в мыльной пене, и шаркала спину мочалкой. Ветлигины обе громко поздоровались с ней, она прокудахтала что-то в ответ.
В реке текло вечернее небо.
Алена быстро сбросила платье на песок и подошла к воде. Девушка, оглядев материнскую фигуру, покосилась на собственную грудь и украдкой разочарованно вздохнула. Затем она зашла в воду и поплыла, бесшумно разгребая воду и стараясь не поднимать рябь. Было приятно плыть вот так в тихой темной воде, ощущая ее упругую слоистость: верхний слой теплее воздуха, а внизу подкрадывается холод речных глубин. Впереди, на самой стремнине, плыла Алена, было хорошо видно ее быстрые энергичные гребки. На другом берегу какие-то ребята жгли костер, и их смех разносился над водой, а слова можно было расслышать даже на таком расстоянии:
– Да то-очно приплывут! – растягивая гласные, поддразнивала кого-то девушка, неразличимая отсюда.
– Ну, а шо говорил-то? – допытывалась вторая, с характерным говором южанки.
– Вот ты… Шо приплывут! Шо-шо!
– Сейчас ка-ак приплывет, как утащит нашу Женьку, – расхохотался басом парень, и в ответ девичий голос сорвался на визг.
Река называлась Ю́ла, именно так, с ударением на первый слог. Бабушка всегда звала ее ласково – Юленька, как маленькую девочку. Она всю жизнь прожила в Пряслене, а жизнь в поселке была неотделима от жизни на реке. Здесь спасались от жары с мая до сентября, а деда Дима, сколько Катя его помнила, купался и вовсе до самых морозов и еще по первому снегу. На пляжах устраивались посиделки, через мосты носили невест. На реке ловили раков и рыбачили, летом с лодок и берегов, а зимой в прорубях. По реке добирались до соседних деревень в паводок, когда размывало и без того неважные проселочные дороги, разбитые грузовиками и тяжелой техникой. До того, как в поселке сделали водопровод, бабы стирали в Юле белье, а иногда даже брали питьевую воду. Впрочем, и сейчас не многое изменилось – вода в домах была не у всех, и кто-то до сих пор приходил на речку стирать и мыться. Чтобы натаскать воды из колонки, требовалось время, а тут, прямо за околицей, всегда текла чистая широкая Юла. Хочешь – белье полощи, хочешь – мойся. Рассказывали, что до войны по ней даже ходили суда, и хоть после строительства водохранилища выше по течению русло обмелело для судоходства, но именно тут билась главная жизнь Прясленя.
Умиротворенная, Катя распустила волосы и перевернулась на спину, откинувшись назад. Вода залила уши, приятно захолодила затылок. Волосы расплылись вокруг головы темными плетьми, как водоросли. Под водой все слышится иначе. Теперь уже не было ни смеха шумной компании, ни лая дворовых собак, ни гудка проезжающей по мосту машины. Таинственные далекие звуки, бряцанье, какие-то стуки, шорохи – там, где шуршать не может. Катя задержала дыхание. Казалось, можно расслышать шевеленье сомов и налимов, скрежет рачьих клешней по песку в норах, а может, и подводное пение русалок. Катя вдруг встрепенулась, испугавшись непонятно чего, захлебнулась, плеснула руками по воде – и вовремя. Прямо на нее надвигался нос плоскодонки.
– Эй! – испуганно отпрянула она и заработала руками и ногами, старясь отплыть подальше и не попасть под лодку.
Плоскодонка проскользила мимо. В ней сидели двое – на средней скамье кудрявый парнишка, еще подростково-угловатый, с острыми торчащими ключицами, и на корме парень постарше. Он и правил лодкой, проворно разгребая толщу темной воды веслом. При виде фыркающей Кати ребята весело переглянулись.
– Мавок развелось тьма, – многозначительно заключил кормчий. Светловолосый парнишка прыснул в кулак. И лодка поплыла дальше, на середину реки. Катя раздраженно проводила их взглядом, одновременно выискивая Алену. Та спокойно возвращалась обратно, держась на внушительном расстоянии от суденышка.
Катиной безмятежности как не бывало. Был ли этому виной испуг от неожиданного появления лодки так близко, или сама вода придала девушке какой-то нервической бодрости… Не осталось и следа усталости. Над водой вдруг разлетелся чей-то громкий свист и гиканье. Плоскодонка уже пересекла реку и приставала к другому берегу – это ее прибытие так радостно приветствовала компания у костра. И Катю на миг нестерпимо потянуло туда же, к костру и этим незнакомым девушкам и парням, которым было так весело и беззаботно этим вечером.
Алена поравнялась с дочерью.
– Ну что, ты вылезаешь?
– Да, сейчас.
Пока Катя медленно перебирала ногами и руками, чтобы ее не снесло течением, Алена в несколько сильных гребков достигла пляжа и вышла на берег. Взяла мыло и вернулась в воду. Катя знала, что мать не любит мыться на речке, но сегодня уже не было сил на всю эту возню с ведрами и колонкой. Сумерки сгустились достаточно, чтобы стыдливая Алена не чувствовала себя слишком уж неуютно.
Катя доплыла до самого берега, на теплое мелководье, так, что уже руками могла щупать дно. Она не спешила выходить из воды, тем более что с уходом соседки они с матерью остались на пляже одни.
– Тебе мыло надо?
Вообще-то, выходя из дома, Катя тоже намеревалась помыться. Но сейчас… ей вдруг расхотелось. Она медлила и не выходила из воды – какое-то пятое чувство твердило ей, что за ней наблюдают. Может, с другого берега, а может, еще откуда.
– Неа.
Алена, вся в мыльной пене, вышла на песок и положила кусок мыла в мыльницу, а потом снова вернулась в воду и поплыла. За ней пару секунд тянулся белесый пенный след, а потом растаял.
– Мам… – вполголоса, стараясь говорить тихо, окликнула ее Катя.
– А?
– А мавки кто такие?
– Мавки? Ну, по-русски русалки, их здесь так называют. А что?
Захотелось смеяться.
– Да так, просто.
Катя резко встала в полный рост, вода с шумом схлынула с ее тела. Она двумя скачками ринулась на глубину, оттолкнулась пятками, и, уже в полете вытягивая руки над головой, нырнула во тьму сумеречной реки.
Прошло несколько дней, и Катя заскучала. Она была немного диковата. Единственная приятельница, Настена Сойкина, живущая на углу Береговой и Советской, вот уже две недели гостила у родственников в Крыму, и ей было не с кем ходить на пляж. Одной неловко, кто-нибудь из молодых ребят обязательно подсаживался знакомиться и отвлекал от чтения.
Алена совершенно втянулась в деревенский быт, ходила за курами (кур́ями, если говорить по-деревенски), полола морковь, подвязывала помидоры лоскутами, на которые перед этим рвала старые тряпки. При этом Катя и мысли не допускала, что это навсегда. Да, конечно, Алена взяла бессрочный отпуск в своем конструкторском бюро, но так поступили многие бюджетники: зарплату задерживали на долгие месяцы, иногда платили не деньгами, а какими-нибудь продуктами, или вещами, и Бог знает чем еще. Сад и огород, да еще в Черноземье – московские знакомые считали Ветлигиных счастливицами. А местные подозревали, что москвичам живется лучше, чем им самим, просто потому, что они из столицы. Отчасти так и было, Москва не испытывала всех тягот разрухи, но лично Алена Ветлигина и ее дочь не шиковали – ни в Москве, ни в Пряслене. На скромную зарплату инженера загибающегося КБ особо не пошикуешь, так что мать в любом случае собиралась на лето и осень переселиться сюда, еще до бабушкиной смерти. Но Катя знала и другое: что наступит осень, она поедет учиться, и Алена вскоре, собрав последний урожай и составив его в погреб в виде бесчисленных банок солений, варений и закруток, запрет дом, засунет ключ под кусок каменного угля под козырьком сарая, и тоже сядет на автобус до станции. Она горожанка, и осенью ее надолго не хватит. Достаточно посмотреть, как сильно она отличается от остальных здешних огородниц: не спортивные трико с вытянутыми коленями, а легкие платья, не линялые и выцветшие платки из дешевого ситца, а яркая шифоновая косынка, аккуратно прикрывающая белокурую голову от солнцепека. Сколько Катя помнила себя, Алену всегда можно было охарактеризовать одним словом – безупречная. Рассаживала ли она пионы, травила ли жуков или рыхлила междурядья у картошки, она всегда возвращалась безупречной, хотя дочь никогда не замечала, чтобы она прихорашивалась или вертелась перед зеркалом больше положенного. Все выходило как-то само. Ее безупречность была от нее неотделима.
