Татьяна Трубникова - Знаки перемен (сборник)

Леденцы

Аби – по-татарски «бабушка». Но это для меня. Когда-то она была только айны – мама. Для моей мамы. Когда маме было всего шесть лет. У нее было пять братьев и сестер. Конечно, она была младшей. Но так недолго, что не успела понять, что это значит. Да и не могло это ничего значить в 1949 году. Как аби вырастила шестерых? Уму непостижимо. Работала день и ночь. Дети тоже работали. С десяти лет.

Но не в то лето. В то лето маме было только шесть. Аби отправила ее в летний лагерь. Он стоял так далеко от всех проезжих дорог, что до него не ходил автобус. Можно было только приехать на машине.

Каждое воскресенье лагерь наполнялся радостным ожиданием, сбывшимся ожиданием, счастливыми проводами. Ко всем приезжали мамы и папы. И привозили вкусное. Только мама все ждала, ждала. Она знала, что у нее маленький братик и что аби ждет еще одного. Но как в это вникнуть ребенку, особенно, когда есть так хочется?

Мама не брезговала доедать огрызки, которые ей отдавали ребята. Редко-редко ее угощали чем-нибудь еще. Но дети умны: зачем угощать, когда надеяться на ответный жест нечего?

И вот однажды, когда день уже близился к концу, а все родители собрались уезжать, мама вдруг увидела аби. Она стояла, опираясь на ограду, не в силах двинуться дальше. Улыбка была на ее измученном лице.

Она пришла пешком.

Через все леса.

В руках у нее ничего не было.

Мама бросилась к ней и обняла. На них смотрели другие дети и их родители.

И вдруг аби взяла мамину ладошку. Раскрыла ее. И пересыпала из своей руки маленькие, самые дешевые леденцы. Желтенькие солнышки. Леденцы она принесла без кулька, без пакета. Прямо в руке. Они были теплые и немного слипшиеся, потому что были согреты теплом ее ладони.

Когда она ушла, мама со всеми поделилась своими леденцами. Со всеми, кто хотел их взять.

Шахид

И слышу я, как разговорВезде немолчный раздается,Как сердце каменное горС любовью в темных недрах бьется.

Он помнил себя с четырех лет. И даже не себя непосредственно, а всю яркость солнца одного дня и ощущение праздника, которое носилось в воздухе. И это ощущение передавалось ребенку, он впитывал его. Взрослые суетились больше обычного. У всех, даже у вечно молчащей матери, было приподнятое настроение. Все словно ждали чего-то. Смутная надежда на что-то волшебное, неизведанное шевельнулась в его незрелой душе. Рамадан кончился. Весь аул ликовал. Курбан-байрам!

Он, босоногий сопливый мальчишка, выбежал прямо на улицу. Мать его не удержала. Лишь проводила глазами. Но он этого не видел. Он летел свободно, как и полагается гордому юному орлу.

Одно ловкое, привычное движение ножом отца – и брыкающийся баран изрыгнул из горла бурлящий ручей крови. Мальчик остановился. Это было первое, что он запомнил в жизни. Кровь – горячая, жаркая кровь – сворачивала дорожную пыль. Струящийся ручей быстро иссяк, вытянувшись в длинную кровавую подвижную нить. Взрослые вокруг ликовали.

И мальчик понял, что это и есть праздник.

Ему дали гордое имя Асланбек. Пока он его не заслуживал. Ему дали его авансом. Конечно, нельзя знать, какая будет судьба у ребенка. Но здесь простой мужской обычай – рано умирать. Точно такой же адат, как похищение невесты или обрезание. Он идет из поколения в поколение. Значит, он тоже должен это сделать. Умереть, как мужчина. С именем Аллаха на губах. Глаза Асланбека, огромные, черные, были как у многих местных детей, хороши. Лоб не низок, открыт. Но волосы! Они подкачали. Слишком светлые. Ни у кого в родне таких не было. Отец даже подозрительно смотрел на свою забитую угрюмую жену. Он, само собой, знал, что ни с кем кроме него она не была, но светло-русые волосы сына не давали ему покоя.

Время еще не наградило внешность Асланбека какими-то особенностями, через которые просвечивал бы характер. Он был еще ребенком. Чистым листом, без иероглифов морщин, скрепленных печатями привычек.

У него было три сестры и два брата. На них, родившихся мужчин, отец возлагал большие надежды. О сестрах можно не говорить. Они были тенями в театре жизни. Как и молчаливая мать Патимат. Асланбек, даже маленький, понимал это. Старшего брата звали Ахмет. Ему уже исполнилось десять. Асланбеку он казался маленьким отцом. Ему даже хотелось назвать его «дада», как отца. Он был не так страшен и грозен, но, если Асланбека надо было наказать, в заместители отца вполне подходил. Младший брат, еще грудной младенец, лежал в люльке и почти никогда не плакал.

– Настоящий мужчина растет! – с гордостью говорил отец.

Отца звали Шамиль. Имя, ставшее у его народа особенно популярным. Грубый, матерый, он знал и умел все, что должен знать и уметь мужчина. Разделать с молитвами барана, попасть на скаку одним выстрелом в подброшенную монету, танцевать лезгинку, держать в узде всю семью, сделать что угодно своими руками… Для Аллаха у него было всего две молитвы: длинная – для торжественных случаев, и короткая – на каждый день. Когда он бормотал слова молитвы, стоя на коленях на специальном коврике лицом на восток, черты его нисколько не смягчались, храня обычное жесткое и замкнутое выражение. Короткая борода упрямо топорщилась. Он был совсем не стар. Но вдоль сухих щек годы уже проложили две длинные борозды. А может, это были следы его рук, оглаживающих после молитвы лицо и бороду?

Асланбек часто исчезал из дома. Его никто не держал. Он мог ходить, куда захочет. Аул уже в четыре года не казался ему неизведанным миром. Его влекло дальше, туда, где за горой вставало солнце.

Аул был высоко в горах. Кроме гор вокруг не было ничего. Причем они окружали его так плотно, что взгляд не мог отдохнуть на бескрайнем горизонте. Вокруг были стены мира.

Асланбек каждый день усаживался на пологий склон и часами смотрел, как меняет свет краски гор. Он просто сидел и смотрел. Сначала он ни о чем не думал. Это был полет бездумья, минуты, которые бывают только в детстве и которые запоминаются навсегда, когда видишь не стереотип, не матрицу, которую уже отпечатало и растиражировало твое сознание, а просто смотришь и видишь все так, как есть на самом деле. Потом, зверея войной и кровью, он часто вспоминал это, как самое счастливое время.

В медитативном созерцании прошло три долгих года.

Единственное развлечение, кроме разглядывания пейзажа, заключалось в следующем: Асланбек ставил на крупный камень какой-нибудь предмет, например деревянный брусок, и метал в него камни, стараясь попасть. Постепенно он достиг значительных успехов в своем занятии. Главным образом потому, что больше никаких занятий-то и не было. Он отходил от крупного камня все дальше, а попадал все чаще.

Однажды он неожиданно очутился в центре «собачьей свадьбы». Неизвестно почему, но свора выбрала его излюбленное место для своей случки. Собаки были злы и агрессивны. Один самый нахальный самец бросился на него. Полоснул клыками по руке. Потекла кровь. Учуяв ее, свора озверела. Шестилетний мальчик понял, что пропал. И вдруг он услышал крик:

– Камни! Камни!!!

Он не видел, кто кричал. Но мгновенно понял. Он просто растерялся. Но кто-то подсказал. Асланбек нагнулся и стал метать булыжники в собак. Очень метко. Укусившему его псу он выбил глаз. Тот дико взвыл и бросился прочь. Но остальные не собирались сдаваться. Его запас камней стремительно таял. И вдруг камни полетели откуда-то со стороны. До этого момента он просто ничего не видел вокруг себя, кроме собак. Камни кидал его ровестник, соседский сын. Место было хоть и недалеко от аула, но взрослые нечасто сюда ходили. Незачем было. Вдвоем с Салманом – так звали спасшего его мальчика – они одолели свору. Собаки, рыча и огрызаясь, ушли искать себе другое место.

Слезы градом катились по лицу шестилетнего Асланбека, когда он бежал домой. Кровь из руки капала в пыль на дорогу. Он бежал и кричал:

– Нана! Нана…

Он мечтал об одном – уткнуться в темное платье мамы. А она бы погладила его по голове и успокоила. И тогда бы он точно знал, что жив…

Мать месила тесто. Руки по локоть были в муке. Шамиль лежал на низкой кровати, на ковре. И смотрел, как работает жена. Увидев сына с окровавленной рукой, она метнула взгляд на мужа.

– Мама!!! – крикнул ребенок.

Он думал, она бросится к нему. Но она продолжала спокойно месить тесто.

– Помой руки в тазу, – строго сказал отец. – Слезы – женское дело.

Асланбек очень старался не плакать. Глаза его быстро высохли. Дети понимают, когда их не жалеют. И привыкают, и перестраиваются. Асланбек еще долго помнил, что мать не бросилась к нему, не погладила. Всю жизнь помнил. И больше никогда не ждал, что его пожалеют.

Иногда, сидя на привычном месте, Асланбек слышал легкий шум в горах, словно далекий-далекий морской прибой. Ему, конечно, не приходила в голову мысль о прибое, ведь он никогда не видел моря. Асланбек решил спросить у самого старого и уважаемого человека в ауле – у вок стага Рашида, что это может быть за звук?