Татьяна Трубникова - Знаки перемен (сборник)
Эти его исчезновения не остались незамеченными женой. Алена начала думать, что он завел какую-то интрижку… Хотя, как это возможно? В каждом отделе, в каждой рабочей группе, в каждом доме – кто-то из сотрудников КГБ… Такие вещи пресекались строго и сразу. Был случай. Выслали из страны в двадцать четыре часа. Обе семьи. Еще один геолог поплатился за внимание араба к его жене. Может, и было что… Тот принес ей в подарок целый рулон дорогущей ткани. Прилюдно признавался ей в любви. Отправили домой. Вместе с этим рулоном. Советский гражданин должен иметь идеальный моральный облик. Ах, нет, не то… Просто они не имеют права на свободу, хуже, чем арабки в паранджах… Кто-то умудрялся и обманывать вездесущее ведомство. Двое врачей, муж и жена, приехали, разместились, выложили чемоданы и… исчезли. Хватились их на следующий день. Бежали с одними паспортами, в чем были, на пароме во Францию, просили политического убежища. Остались там навсегда.
Павел подбадривал себя, что усталость скоро пройдет, надо только не обращать на нее внимания, бегать еще большие дистанции по утрам, бросить глушить кофе и думать о мечте, стоящей на пороге осуществления, – о Париже. Все, что ему останется – сделать один звонок. Однако это ожидание почему-то не радовало… Его мучило что-то вроде тонкого, неявного смятения, когда смотрел в небо на белые, как снег, облака. Куда они летят? А готов ли он к смерти? Тридцать три, ему уже тридцать три… Если не завтра, а через пару месяцев он умрет, любимый Монмартр утешит его своим тихим видом?
Русская диаспора была тесная. Разумеется, все вращались в пределах своей работы. Дружили семьями – так же. Иногда в чью-нибудь компанию затесывался кто-то из других областей деятельности. Скажем, у Павла был приятель геолог, часто даривший ему то сталактит, то окаменевшее за миллионы лет дерево, то срез минерала, то чудо-яйцо из Атласских гор, снаружи выглядящее, как невзрачный булыжник, а внутри сверкающее искрами кварца. В друзьях были еще и врачи – они всегда нужны, и даже университетский профессорско-преподавательский круг.
Вместе ездили к морю купаться, подальше от грязных городских пляжей. Туда, где лазоревая, прозрачная вода открывает со скал вид на самое дно, полное морских ежей. Вместе совершали пешие походы в манящие горы, собирали местные грибы, в которых русские очень быстро научились разбираться, охотились на кабана…
Часто встречались на чьей-нибудь вилле или квартире. Женщины готовили угощение. Что-нибудь необычное. Например, выловленный угорь считался деликатесом. Делали изысканные салаты, благо, продукты были такие, каких в Союзе ни при какой погоде не встретишь. А маслины! Что за роскошь в их вкусе. Недаром греки называли их даром богов. Как никто, умели довести этот дар до совершенства.
Потом танцевали под Джо Дассена или «АВВА». Флирт был всегда, но на глазах своих благоверных. Чинный такой флирт, с медленными танцами, тостами, прогулками всей гурьбой на рассвете… Некоторые влюбленные мечтали об одном: оказаться в отпуске, в Союзе, в Москве, чтобы слиться в объятиях без оглядки…
В этот раз повод для встречи был особенный: в порт Аннабы пришел большой советский лайнер. Моряков встречали. Это было традицией. Собрались на большой вилле. Вечерело. Бассейн был освещен по периметру красивыми огнями. Голубая поверхность была гладкая, как зеркало. Накрыли шикарные столы прямо в саду. Чего тут только не было! Вина всех сортов, маслины, сыры, морепродукты, даже устрицы. Не говоря уже о всевозможных немыслимых тропических фруктах. Финики, эти сгустки солнца, лежали щедрыми горками.
Павел с бокалом тончайшего белого вина бродил среди гостей, здоровался со знакомыми. Ему было безотчетно грустно и одиноко. Накануне звонил тесть из Берлина. Дал нужный телефон. Сказал, что все уже устроено. В Париже он будет должностью пониже, конечно. Но за ним ведь не заржавеет, верно? Так что завтра он будет звонить… Великий день… Алена находилась где-то поблизости, со своими подругами. Он слышал ее отдаленный смех. Почему-то он вызвал в нем раздражение…
По стенам вился вездесущий темно-зеленый плющ. Павел подумал, что похож на него, наверное: неприхотлив, прилепится к любой стене, всегда добивается своего, любая высота для него – ничто, очень сильный, хотя на вид – стержня нет…
Моряки явились дружно, всей командой.
– О!!! – кто-то развел руками. – Пир на весь мир! Гуляем!
Капитан жал руки знакомым. Было много улыбок и шуток. Павел подумал, что от них идет какой-то бесконечно родной, домашний, советский воздух.
– А это от нас! – сказал капитан и махнул рукой.
Кто-то из моряков выставил на стол две бутылки водки, кто-то достал приготовленную уже селедку. К этому на середину стола были выложены две буханки черного хлеба.
На этом светский раут завершился. Потому что все разом умолкли. Смотрели на черный хлеб, который не ели годами…
Павел тоже смотрел. Он вдруг почувствовал странное: что-то крепко зажало у него над солнечным сплетением. Вздохнуть не мог.
Пересчитали собравшихся. Оказалось – сорок один человек. Моряки, конечно, сюда не вошли. «Да вы что, ребята! Это вам! Мы же скоро снова домой!».
Черный хлеб делили аккуратно и тщательно, как в блокадном Ленинграде. Каждому достался крошечный кусочек с маленькой селедкой и полрюмки водки.
Павел его в принципе не ел, только в раннем детстве. А попробовал – разве этим наешься, запах один – детство и встало перед глазами. Мамины руки, разливающие борщ по тарелкам, режущие хлеб, ее чистый дом, герань на подоконнике, шторы, сшитые ее умелыми, добрыми руками, ее ласковая, немного робкая улыбка, ее голос, зовущий его с улицы… Тополиный воздух двора, летящие качели. В нежно-голубое, а не в ярко-синее небо. Потому что небо должно быть голубым. Он вспомнил!
Вдруг ощутил, что по лицу бегут быстрые слезы. Отвернулся, чтоб слезы эти глупые никто не увидел. Благо, уже стемнело.
Ирочка, Ирочка… ее губы, ее дрожащие веки перед расставанием… В одно мгновение понял, почему она тогда отдалась ему… Как же он раньше этого не понимал?! Чтобы он вернулся. Сколько бы дорог ни прошел.
За столом затянули песню из «Семнадцати мгновений весны»:
«…Где-то далеко, где-то далекоИдут грибные дожди,Прямо у реки, в маленьком садуСозрели вишни, наклоняясь до земли.Где-то далеко в памяти моейСейчас, как в детстве, тепло,Хоть память укрытаТакими большими снегами.Я прошу, хоть ненадолгоГрусть моя, ты покинь меня…»
Павел плакал, укрывшись за плющом в глубине сада. Почему же они никогда не пели русских песен, когда собирались раньше?!
Какая-то выпившая дама плюхнулась в бассейн прямо в платье. Мокрое, оно эротично облепило ее тело. За ней стали прыгать другие. Шум, визг, смех. Мужчины протягивали им в воду бокалы шампанского. Дамы тянули кавалеров к себе. Одна крепко ухватилась за галстук.
Понял: никуда он звонить завтра не будет… И послезавтра. И вообще – никогда. Потому что он хочет домой. Навсегда. Что последует за этим его решением? Тесть не поймет вообще… Алена бросит его? Возможно. Ну и пусть. Усмехнулся. Ну и нонсенс! Будут все у виска крутить. Мелькнуло мгновенное: никто так не делает. Чтобы из такого теплого места?! В советскую серую рабскую жизнь? Там же гегемон – рабочий класс! Тьфу. Ну и пусть. Он единственным будет. Будто камень с души свалился. Слезы все еще текли, но стало легко. Париж… Ах, Париж! Дом на родине дороже. Огляделся.
Увидел маленькую девчушку, лет шести, смотрящую на него во все глаза. Несомненно, она видела, как он плакал. Такая мелюзга, он ее и не заметил. Подумал, что чья-то дочка, наверное, преподавателей, вон они, у стола… Так себе девчушка, ничего особенного, не миленькая даже, только глазенки смышленые очень. Кивнул ей. Она улыбнулась и убежала.
Вдруг подумал: что она видела в свои шесть лет? Только море, ласковую волну, жару, пальмы, верблюдов, весь местный колорит, арабов и детские французские журналы «Pif». Вырастет, будет жить в Советском Союзе и считать его своей родиной? Оставит ли здесь свое сердце? Будет скучать по этому месту, где прошло ее детство? Вот только сможет ли вернуться сюда, пройтись по улицам, поесть спелых фиников…
Принятое решение наполнило его небывалой легкостью. Будто растворилось в одно мгновение все выворачивающее душу томление последних лет. Черный хлеб и водка – это его причастие. Причастие Родиной. Алена веселится. Завтра он ей скажет. Павел понял, почему мучился уже давно… Он нашел свою Родину. Она не в Париже. Она там, где ждет его мама. Еще знал про себя: он сильный. Не меняет своих решений. Никогда.
Леденцы
Аби – по-татарски «бабушка». Но это для меня. Когда-то она была только айны – мама. Для моей мамы. Когда маме было всего шесть лет. У нее было пять братьев и сестер. Конечно, она была младшей. Но так недолго, что не успела понять, что это значит. Да и не могло это ничего значить в 1949 году. Как аби вырастила шестерых? Уму непостижимо. Работала день и ночь. Дети тоже работали. С десяти лет.
