Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)
Цаци ушла варить себе утренний кофе.
– Тебе сделать? – доносится из-за двери глуховатый голос.
Зачем спрашивать, одну чашечку-то я в день выпью, хотя вкуса уже никакого, бурая жижа. Но запах, запах…
Раньше в это время ее бы и след в доме простыл. Обычно все хозяйки успевали сгонять за свежим хлебом или творогом и садились у кого-нибудь за первым кофе. Нестан никуда не могла уйти, потому что напротив жила Седа.
Седа каждое утро мыла площадку мыльной водой, потом выносила маленький столик с двумя табуретками и, распахнув соседкину дверь, зычно звала:
– Нестан! Неста-джан! Моди, ахчи, кофе пит!
Нестан, наспех вытирая руки полотенцем, откликалась:
– Монца, Седа, ерти цути! Что принести?
– Ах ты, шатлах, что ты можешь принести: зубы мне ломать об твою каду?! Сио ест, сио!
Первый утренний кофе надо было пить именно с Седой, и именно на площадке, потому что лишь там была настоящая прохлада – солнце уже вовсю палило двор, и его не боялись только дети, пробующие каникулы на вкус.
Седа выносила на подносике две полные чашки с коричневой пенкой и звала второй раз:
– Нестан, эсе шатлах – остав своих мужиков, что, чай сам не налиот?!
– Седа-джан, здравствуйте, дорогая, как поживаете?
Седа чинно поджимала губы и с удивительным искусством демонстрировала одновременно негодование и уважение к главе соседской семьи, уходящему на работу.
– Мужь – это душман, – бросала она ему вслед, обращаясь к Нестан.
– Что, твой Рафик тоже был душман? – дуя на кофе, с подвохом спрашивала та.
– Ээээ, мой Рафик, что мой Рафик: умэр и сио! А я тут мучаюсь, дочек не могу замужем выдат.
– Какие у тебя девачки, Седа-джан, магари гогоеби, ратом не могут замуж виити? – который раз задавала риторический вопрос Нестан, и разговор шел по накатанным рельсам.
– Пачиму, Нестан, что, ни знаишь?! Маи девачки – такии дамашнии, а какие торт пекут, дома сидит, никуда ни ходит. А мужикам что нада?! Я знаю, что им нада?
– Ра вици, Седа, ра вици.
– Вот на эту Марину пасмотри, – Седа всегда говорила громко, не заботясь, услышат ее или нет. – Эсе разве калиа?! Сидит, черт пабери, красворд ришаит, дома – сабака, шайтан, ни убирает, ничиво! А мужу ниво ест. Я знаю пачиму?!
Нестан, выпив первый Седин кофе, решает, кто что готовит на обед, договаривается вместе пойти на «швейку» – так называется местный базарчик, – и соседки расходятся по своим делам.
Двери не запирались никогда, обедами делились каждый день: не чтобы похвастаться или от бедности, а – «шайтан, я же ни шатлах, один буду в углу кушаит?!». Пироги пеклись навынос – целому двору, неважно, что самые простенькие, если у кого-то было застолье – соседки разбирали продукты, готовили каждая по блюду и приносили, как по волшебству наполняя стол до предела.
Как-то Нестан варила пхал-лобио, Седа зашла и сморщила нос.
– Неста-джан, это что, свиниям пахлебка делаеш?
– Рас амбоб, Седа-джан, ты попробуй.
– Астав, ахчи, ваняит!
– Пасматри, Седа-джан, как надо кушат: наливал полный миска, чади поломал туда, перец наломал, бери ложка и ешь!
Седа, морщась и брезгливо поджимая губы, взяла ложку и осторожно пригубила густое пахучее варево.
– А эта что за бели кусочки?
– А это пхали – качеришка, да, так называется?
– Вах, шатлах, какой вкусный. Ахчи, дай-ка еще распробуват.
С тех пор Седа каждый раз требовала себе большую миску пхал-лобио и рассказывала, как она ошибалась – думала всю жизнь, что аджарцы едят какую-то свинячую похлебку, а это так вкусно!
А если играли тбилисское «Динамо» и ереванский «Арарат», разгорались такие баталии, что потом соседки злобно хлопали дверями и не смотрели друг на друга, но продолжалось это молчание самое большее неделю.
Нестан была строгой матерью, и Седа тоже, в этом у них царило полное согласие.
– Ахчи, ты герой, три мальчики – это тибе шутка, нет?!
Когда сыновья играли в доме в футбол и в очередной раз расколошмачивали стеклянные двери, Седа успокаивала взбешенную мать и собирала осколки.
Когда младший ошпарил руку, она первая сообразила сунуть пострадавшую конечность под холодную воду.
Когда Нестан укладывала спать взбесившихся подростков с палкой в руке: «Так! А теперь повернулись все на правый бок! Одновременно! И чтобы ни звука!» – Седа не выдерживала и комментировала:
– Эсе шатлах, ты фашист или матерь?!
Седа прожила вместе с Нестан на одной площадке двадцать три года.
Потом она уехала в Ереван. Провожали долго, со слезами, уверениями, что будут ездить друг к другу.
Звонить – звонили, рассказывали всякие новости, вспоминали, и плакали, и смеялись.
– Седа, какая дура пришла на твой места, – причитала Нестан по телефону. – В толму яйцо добавила, представляиш? И площадка не убирает, свиниа. Я говорю – лучше эрмени сасэди нету!
Седа причитала и плакала с другой стороны трубки, щедро сдабривая речь шайтанами и шатлахами, о том, как быстро пролетели эти годы, и как глупо было уезжать из насиженного родного гнезда.
– Мои девочки здэс тоже замуж не вишли, ахчи! Торт пекут, на какой черт он мне надо, я внука хачу, Неста-джан!
Нестан утешала Седу, уверяла ее, что все еще впереди, что девочки такие отличные, они обязательно найдут свое счастье и все будет хорошо.
И это прошло, и теперь нет сил самой никуда уехать.
…А потом, после того как все накормлены, обстираны, наглажены и выпущены в мир, наступал час второго кофе. Он устраивался обычно внизу, возле подъезда на скамейке: Тамар выносила свой «африканский» столик, кто-то тащил пирожные, кто-то конфеты, а кто-то – каленые орешки, и теперь у женщин был свой собственный час вольной жизни: когда солнце едва румянило бока соседней новенькой девятиэтажки, птицы склочничали в надменных частных садах, обнесенных глухими заборами, тренькал велосипед, шурша по лужам, и весь мир казался умыт, обихожен и удовлетворен!
Обсуждались все бережно собранные за сутки новости, приносились в клювиках и выкладывались в общее гнездо – как это было интересно, как увлекательно и нарядно! Люди специально жили и валяли дурака, для того чтобы этим женщинам было о чем поговорить.
Нестан была легкая, как пушинка, ей завидовали все соседки – талия в обхват ладоней, ноги растут от зубов, всякое платье на ней сидит ладно, и любая работа в руках кипит!
Она все время где-то носилась – по гостям, по родственникам, с соседками на базар, даже на пожар один раз успели посмотреть! Все время были гости – стол накрой, детей умой, уроки проверь, и для себя оставалось времени – только утро да вечер.
Теперь все время принадлежит ей целиком и полностью.
– Нестан, вот тебе завтрак, – принесла поднос из кухни Цаци. Чай в стеклянной кружке и старательно разрезанные на кубики ломтики белого батона с маслом и сыром: чтобы сразу отправлять в рот, а то начнет крошиться и падать.
– Ты когда последний раз на воздухе была? – спрашивает средний сын по телефону, мама молчит, он удрученно вспоминает сам – очень давно, очень. Аж летом!
– Мама, так нельзя, мама, двигайся, мамочка, иди к людям! А может, все-таки переедешь к нам? Подумай, мамочка! Будешь с нами, веселее, сиделку тебе возьмем, ничего не бойся!
Нестан держит трубку кривовато – в руках силы нет, слышит голос оттуда как будто шепотом, сама набирает воздуху, а ее голос совсем слаб, ему опереться уже почти не на что.
Вместо того чтобы выдать длинную тираду с объяснениями и оправданиями, она говорит одно тихое «нет».
Ее сын поймет как надо. Может быть, перестанет терзать.
До следующего раза.
Мама, папа и грузинская корова
Если вы никогда не встречались с грузинской коровой, то вы ничего о них не знаете: это вопиющий случай сопротивления природы человеческому давлению.
Тощая, поджарая, наглая особа с деревянной рамкой на шее и пронырливым взглядом не имеет ничего общего с общепринятым образом мирной, кроткой и уютной буренки.
Она может жрать картон и целлофановые пакеты, прыгает по скалам и выдает два литра молока в сутки – если в хорошем настроении.
Мама мечтала о натуральном хозяйстве всю свою преподавательскую карьеру: чтобы джунгли, звери, и в центре – кроткая рогатая кормилица.
Первая наша корова померла родами, в то же самое время рожала и я. Подробности о моем состоянии от мамы скрывали долго, но мама чуть не отправилась за коровой следом, и пришлось моей сестре использовать крайнее средство.
– Мама, – решительно сказала она, – хватит горевать по корове, у тебя дочь на сохранении лежит!
Мама вытерла слезы, подумала, до нее дошло, и она чуть не отправилась следом за коровой снова.
Что и говорить, мы в семье все умеем тактично сообщать плохие новости.
Со мной все завершилось благополучно, однако утраченную корову реинкарнировать можно было только при помощи денег.
