Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга
– А иде Петро?
– Выписали его, бабушка.
– Подлечили его хучь чуток? Та не, вряд ли!.. Не жилец он! Не жилец…
Старуха села на кровать ушедшего сына и стала снимать платок.
– Пошлю его свиньям корм задать, так пойдет, не донесет, перевернет всё, кортоплю рассыплет! Сядет и плачет. «Нет у меня, мамо, сил…» Не жилец.
– Он должен поехать в Б., в другую больницу. Может быть, операцию ему сделают…
– Операцию… Шесть поросят народилось. Продавать надо. Перекупщики по тридцать рублей за килограмм дают… Думала, может, Петро напоследок их в город на продажу свезет. А то – «тридцать»… Как зиму жить? Не, не жилец Петро… Так у него и денег нет! Как поехал?!
– Дали ему денег. На дорогу и поесть хватит.
Старуха еще долго сидела в палате, перебирала какие-то тряпицы в своей переметной суме, шелестела мутным целлофаном, сморкалась и что-то приговаривала, но так тихо, что слов было не разобрать. Отдыхала перед нелегкой дорогой в свой пятнадцатый век.
Пошел и я искать заведующего. В пустой ординаторской с продавленным диваном он пил чай из большой красной кружки.
– Вас больные из десятой палаты искали. Не могли в выписках разобраться…
– Да брось ты! Всё они знают! И я, и лечащий им всё объясняли.
– Сами рак не оперируете?
– Да всё мы оперируем! Только не дают нам онкологи добро на такие операции! Резекции при язве – делаем, кишечник – оперируем, а рак – должны в область отправлять. А у них там очереди на полгода! Чаю хочешь?
От чая я отказался и присел на диван.
Заведующий продолжал:
– Мы раньше даже на подлоги шли частенько: знаем, что рак, а пишем – «кровотечение из язвы желудка» и по экстренке берем на операцию. Потом с «простите, извините нас, дураков деревенских!» направляли к онкологам на облучение или химию. Пару раз нарвались на осложнения, наехали комиссии, дали вздрючку. Теперь на рожон стараемся не лезть.
А эти опухоли молочных желез! Операция не полостная, в пределах кожи и мышц, интерн сделает, а НЕЗЯ! Всё «до сэбэ»! Мест вечно нет, очереди в их поликлинике – километровые, и все равно тянут к себе всю онкологию! Так им проще. Всегда есть отмазка: ах, мы перерабатываем, работаем, мол, на износ, ставок не хватает, помещение – маленькое. Прощелыги!
Поэтому и консультировать можно «через губу» после многократных заявок, и больных, что потяжелее, не брать к себе. Тут, между нами, можно и мзду легко слупить за «внеочередную» госпитализацию, за операцию с «особым отношением»… Сам знаешь.
– Так вы бы лицензировались на эти операции! У нас многие больницы в области оперируют онкологию.
– У вас в начальниках – люди! А наши щелкоперы хреновы всего боятся. Сами ничего не делают и другим не дают! А работу с нас требуют. Койки и врачей грозятся сократить! Мол, у вас оперативная активность низкая! А кого оперировать? Только травмированную пьянь да старух с холециститами? Нормальных и молодых в районе совсем не осталось. Да закрывайте! Испугали бабу большим…!
Короче! Ты у нас оперироваться будешь?
– Если можно, то я бы еще подумал. С женой посоветуюсь…
– Советуйся. Может, жена умнее тебя! А то: «Согласен на операцию!» Сам ведь хирург! А о коллегах подумал? Умрешь ты у нас под наркозом и не заметишь под кайфом, как на том свете оказался! А нам – на этом оставаться. Сожрут тут нас с говном за тебя! Это у вас, в статусной больнице, стены двойные, а мы живем, как в аквариуме, и каждый нам – начальник.
Знаешь что? Давай куплю я тебе билет на ночной «скорый» и дуй в свою губернию с ветерком! Не дай бог, помрешь у нас. А операцию я тебе предложил, потому что, как врач, я больному с таким заболеванием, как у тебя, ее должен был предложить. Да и мои охламоны, не предложи я тебе оперироваться, подумали бы: «Забздел шеф коллегу оперировать!» Оно мне надо?
Anamnesis vitae
Говоря по-простому – хрен поймешь ее, эту нашу медицину.
Логики в ней – никакой. Промочил ноги – а потекло из носа.
Злишься и нервничаешь – образуется язва в желудке. Какая связь?
Или с целью подправить нервы начинаешь принимать антидепрессанты и тут же, именно от этого идешь и кончаешь жизнь самоубийством.
Есть, конечно, объяснения, есть! Но начнешь так вот объяснять несведущему весь этот этиопатогенез заболевания с приличествующими теме научными словами, и несведущий послушает-послушает, а потом, глянув криво и с прищуром, скажет: «А ты ведь, друг любезный, врешь!»
Ночной разговор с больным коллегой
– Ты мне мозги не компостируй и не темни! Прямо говори: у меня опухоль?!
Как же, скажешь ему прямо! Только вчера приходила жена и просила: «Ты только ему ничего не говори! Он с собой все что угодно может сделать!»
Что он может сделать сам себе хуже того, что уготовила ему злая опухоль головного мозга?! Но просила – не говорить. Скажешь – не повесится, конечно, но запьет – забродит по любимым женщинам. К Лиде пойдёт. Знаю я эту Лиду. «Хорошая девочка Лида согласно прописке живет…» Его жена мне потом вовек не простит. Особенно эту Лиду.
– Ничего я тебе пока сказать не могу! Снимков твоих я еще не видел. (Вру. Видел, конечно!)
– Врешь! Видел. Когда меня из томографа вывозили, ты у экрана сидел!
– Ну и что?! Я обследование Ковалева просматривал. И бабки Симонович. Не поверишь – чисто у бабули в голове!
– А Ковалев? Аденома гипофиза?
– Да нет. Лопухнулись мы с тобой! Глиома хиазмы зрительных нервов у него.
– Не повезло мужику! А у меня?
– Говорят тебе – не видел!
– Я ведь спрашиваю потому, что если это зло, то не надо ничего делать! Ни операцию, ни химию с лучами!! Сколько проживу – все мое. Поеду в Коктебель. Поднимусь к Волошину. На Хамелеон схожу… Говорят, у него нос обрушился! Слыхал? Теперь, наверное, весь вид – не тот!
– Теперь весь Коктебель не тот! Теперь – сплошное Планерское. Я пять лет назад в Тихой бухте отдыхал. Решил прогуляться в степь к красивым деревьям. Полукруглые такие кроны лежат как будто прямо на земле. Сходил! Под этими деревьями по всей окружности нагажено в два слоя! Ну гадят – ладно, естество свое берет. Но там – у каждой кучи – пустая винная бутылка! Что – сидят, испражняются и одновременно мускат дегустируют?!
Уехал, и больше туда – ни ногой! Слушай, я из всей науки гигиены, что мы в институте учили, запомнил только то, что у каждого древнего иудейского воина была специальная лопаточка, которой он должен был обязательно свое дерьмо закапывать. Поэтому у них эпидемий не было.
Я бы всем «туристам» на границе с Крымом саперные лопатки выдавал… Это раньше было – хиппи, богема… Ахмадулина в степи под Кара-Дагом каперсы собирает. Помнишь, как мы с Искандером и Приставкиным выпивали?
– Ты это мне что, зубы заговариваешь?
– Слушай! Ты такой же врач, как и я! Даже лучше. Если только это возможно. Завтра возьмешь свои снимки и все сам узнаешь! И сделаем мы так: созвонимся с институтом, вставим тебя в автомобиль и отвезем. По дороге пикничок соорудим – шашлык, «Мукудзани»… С академиками ты там не поспоришь! А то ведь знаешь: мы тут стараться начнем, мудрить – свой ведь человек! И того гляди – перемудрим. А там, в потоке, все что нужно автоматом сделают.
– Никуда я не поеду. Не хочу «Христа ради» лечиться! Я ведь всю эту басню знаю! Начнете договариваться, чтобы меня за полцены полечили. Деньги начнете собирать. Родственники по миру пойдут, скидываясь на химиопрепараты. Машину продадут по доверенности… Знаешь, когда я понял, что нашей медицине пиздец пришел?
– Когда?
– Когда в 1990 году нашего Добужинского в Москве оперировали. Ну помнишь – завотделением «голова шея» из онкодиспансера? Тоже: «Коллега, братья по оружию, то-сё…» А потом денег потребовали, да столько, сколько мы за три года не зарабатываем! А за эти двадцать лет только хуже стало. Сейчас наша медицина – как частный извоз по сравнению с нормальным такси: машина – поломанная и облеванная, водитель обкуренный и дороги не знает. И каждый раз думаешь: довезет или перо в бок вставит и в канаву выбросит. Точь-в-точь как у нас.
– Договорился! Я про себя так не думаю! Ты о жене бы подумал и детях, а не о своих переживаниях. Им ты живой нужен!
– Ленке-то? Хрен ее знает! Много ты у нас вдов видишь? Вдовы всех моих умерших знакомых – вышли замуж по новой! Так и надо, наверное.
Ладно. Давай спать. Завтра Купцова оперировать. Ты к себе пойдешь? А я тут, в ординаторской, пристроюсь. Не хочу в палате спать! «Корифей» из приемного покоя все равно раньше шести часов не поднимется: там ему больных привезли – полный самосвал.
Ушел я к себе в кабинет. Все равно «автобусы не ходят, метро закрыто, в такси не содят». Так иногда хочется налить в тонкий стакан до краев водки и выпить залпом без закуси. И так – не один раз. Потом неделю можно ни о чем не думать, кроме собственного здоровья.
Anamnesis vitae
Замучили проверками из наркоконтроля! Три дня, обложившись кучами историй болезни, сидит у нас в кабинете старшей сестры капитан – наркополицейский.
