Наталья Нестерова - Лялька, или Квартирный вопрос (сборник)
– Значит, всего можно добиться? – Варвара прицепилась к моим последним словам. – Вот, например, мы с тобой: девушки нехрупкого телосложения, предпенсионного возраста – решили стать солистками балета Большого театра. Наша последовательность действий?
– Не доводи до абсурда, ты еще в цирковые акробатки запишись. Возможно все в пределах разумного. Реально молоденькой девушке увидеть истинный характер своего избранника? Реально! Значит, возможно.
Варя покачала головой в сомнении и зашла с другой стороны:
– Маруся! Но ведь Андрей очень милый…
– Не то слово! – перебила я. – Обаятельный, мягкий, воспитанный.
– И красивый.
– Стройный, высокий, лицо приятное, фигура спортивная.
– Влюбиться в него легко.
– С пол-оборота. Нужно быть слепой, чтобы не влюбиться в такого парня.
– Сашка не слепая.
– Ага, дура зрячая.
– Она дура не потому что глупая, а потому что неопытная. Свой опыт мы детям в голову не засунем.
– Да, – согласилась я, – у них еще понималки не выросли. Женилки сформировались, гормоны забурлили, а понималки спят.
– Нет таких слов, Маруся, которые бы ты сказала дочери, и она послушалась.
– Нет, – опять признала я. – Слова тут бесполезны. Если я ей скажу, что Андрей – это Обломов наших дней, она вообразит себя Ольгой Ильинской, которая пытается сделать из Облова активного члена общества. И то, что у Ольги ничего не вышло, Сашку не остановит. В молодости мы все считаем, что легко возьмем высоты, с которых скатились предыдущие спортсменки. Кроме того, относительно Обломова есть один важный аспект. Обломов – человек исключительно чистой души, абсолютной нравственности, без рефлексии в чем-то подобных героев Достоевского – князя Мышкина и Алеши Карамазова. Меня всегда интересовало, как бы повел себя Илья Ильич Обломов, окажись в доме Епанчиных или погрузись в проблемы семейства Карамазовых – извращенца-отца, неистового брата Дмитрия, болезненно-умного Ивана? Да и как Обломов справился бы с физиологической страстью, что возбуждали Настасья Филипповна и Грушенька?
– Литература – это замечательно, – перебила меня Варя, – но в жизни я не встречала ни одного князя Мышкина или Алеши Карамазова.
– Зато Обломовых избыток.
Я испытывала некоторое сожаление, потому что подруга не дала мне выговориться. В своей обычной манере она вернула меня с неба на землю. Варвара – человек исключительно практичный и приземленный, и профессия у нее нетворческая. Варя трудилась в коммерческом проектном бюро, отпочковавшемся в свое время от государственного проектного института. Варя тиражировала схемы водоснабжения и пожаротушения, внося минимальные изменения в шаблон, заложенный в компьютере. Восемьдесят процентов рабочего времени Варя проводила за чаепитиями и сплетнями по актуальным (читай – полученным из телевизора) проблемам с сослуживцами. Я работала в оазисе для гуманитариев, в академическом институте языкознания. Телевизора большинство моих коллег либо не имели, либо включали, чтобы узнать сводку погоды.
Много лет назад моя мама, презрительно кривя губ у, спрашивала:
– Почему ты дружишь с этой девочкой Варей? Она ведь… – мама подыскивала слово, мама умела словом убить, – травоядная.
– Да, Варя звезд с неба не хватает и учится на нетвердую «тройку», и книжек, в отличие от меня, не заглатывает. Но я твердо знаю, что если бы мне пришлось переливать кровь, Варя отдала бы свою до капельки.
– У нас в стране много почетных доноров, – пожала плечами мама.
Когда Варя познакомила меня с женихом – Павлом Малининым, среднестатистическим инженером без проблесков оригинальности, – я (верная мамина дочь!) не нашла ничего лучшего, как сказать:
– Ты бы еще истопника из кочегарки себе нашла.
Павел, естественно, узнал о моей оценке и долго дулся. И тем не менее во время моего кошмарного развода именно Павел выступил единственным нашим с дочкой защитником: и кулаками перед алчной родней бывшего мужа размахивал и самому Игорю мозги вправлял посредством легких телесных повреждений. А потом Павел попал в страшную автомобильную аварию, ему делали несколько операций, потребовалась кровь – в прямом смысле слова, а не фигурально, как в детской манифестации о дружбе с Варей. Моя кровь идеально подошла Павлу, я сдавала ее пять или шесть раз. Когда все страхи были позади, муж стал на ноги, в моменты семейных перебранок Варя говорила ему: «Это в тебе Марусина кровь дурит». А дети спрашивали: «Кто из вас Маугли?» Дикий мальчик, как известно, приручал зверей кодовой фразой: «Мы с тобой одной крови». А еще раньше беременная Варя сидела с моей новорожденной Сашкой, когда я сдавала экзамены в аспирантуру. Через два года, родив второго сына, Варя снова забрала Сашку. Мини-ясли в их малогабаритной квартире напоминали детский сумасшедший дом. Но это было все-таки лучше, чем моя квартира, где умирали папа и мама. Папа угасал тихо и безысходно. Мама, сжираемая изнутри раком, бесновалась в нежелании прощаться с этим миром. Она вопила от боли, постоянно закатывала истерики, обвиняла меня в нежелании и в неспособности найти правильных врачей. Она могла сходить по большому в постель, а потом бросать в меня и папу какашками. Мама была уже не мама. Но это было не так страшно и больно, как папа – не папа, стремительно превращавшийся из остроумного интеллектуала-балагура в трусливого глупого старикашку.
С Варей и Павлом Малиниными я пережила столь много, что любые рассуждения о несовпадении наших духовных интересов кажутся смешными. Одно время мы мечтали, что наши дети вырастут и поженятся. Тому были предпосылки.
На даче у Малининых. Сашке моей пять лет, Лехе Малинину четыре с половиной, младшему Вовке три.
Прибегает Вовка и, немилосердно картавя, что-то возбужденно доносит. Наконец мы разбираем детское косноязычие:
– Они там язычками играют, а мне Сашка не дает!
Мы подхватываемся и несемся за сарай. Сидят голубчики! Оба, Саша и Леша, пунцовые, чмокают, пытаются в засос целоваться. Павел вдруг озверел. Схватил сыновей, почему-то обоих, Лешку и Вовку, непричастного к детскому разврату, и лупил подвернувшимся прутом нешуточно.
– Она девочка! – кричал. – Ублюдки! Мои сыновья ублюдки! Я вас своими руками! Она девочка, чтоб вы понимали!
Варя затолкала кулачки в рот и беззвучно плакала. Мы с дочкой, обнявшись, наблюдали за экзекуцией скорее с недоуменным интересом, чем с ужасом. Еще неизвестно, думала я, кто первым предложил «язычками поиграть», моя Сашка или Малинин Леша.
– Ублюдки? – дернула меня вопросительно за руку дочь. – Это кто тарелки облизывает?
– Нет, – автоматически ответила я, – так называли незаконнорожденных… – во время оборвалась, потом пойди объясни, почему дядя Павел сомневается в отцовстве собственных детей. – Не смей повторять бранных слов!
Равно как для меня Варя и Павел были сестрой и братом, так для Сашки Малинины младшие стали братьями. Когда я заговаривала о них как о спутниках жизни, Сашка насмешливо морщила носик: «Фи, мама! Инцест – это предосудительно».
…В кошмарные, нищие, переломные девяностые мы как-то выкрутились и неплохо устроились. Варя втиснулась в коммерческое проектное бюро, Павел пошел работать в компанию по установке пластиковых окон. Малинины даже улучшила жилищные условия – из хрущевской двушки переехали в том же доме в трешку. Который год ждут сноса дома. Меня выручило наследство – родительская квартира на Кутузовском проспекте. Специализированная фирма ее отремонтировала, превратив в чудо дизайнерской фантазии, и сдает дипломатам иностранных государств. Мне перепадает немало – пять тысяч долларов в месяц. Сколько забирает себе фирма, даже представить не могу, главное – у меня нет никакой головной боли с арендаторами, ремонтом, налогами. Капают чистые денежки, позволяя нам с дочерью не экономить на основном – на одежде, белье, косметике. Мы живем в двухкомнатной квартире недалеко от метро «Авиамоторная». Обстановка нашего жилища весьма скромная. Но мы всегда одеты с иголочки – модно, красиво, достойно. Мы никогда не покупаем дешевой косметики, не пользуемся сомнительными шампунями или гелями для душа. Женщине обидно прожить жизнь, одеваясь и обуваясь во что попадя, орошаясь сомнительными духами, натягивая на кисти дешевые перчатки, забрасывая на плечо сумки кустарного производства. В этом мы глубоко убеждены и имеем возможность потакать своим капризам в конкретно-исторических и личных обстоятельствах.
Аренда позволяет Сашке учиться на филологическом факультете МГУ, лучшем языковом институте страны, а мне работать среди умнейших гуманитариев, отгороженных от внешнего мира с его сиюминутными всплесками пошлых сенсаций прозрачной и прочной броней. Так, наверное, было всегда: избранная, очень маленькая, часть общества существовала в колбе. Мне повезло – я в колбе.
