Виктория Ледерман - Первокурсница
И вот тут Саня забеспокоился по-настоящему. Он оделся и рванул в гараж, не представляя, куда поедет, ведь из этой дурацкой эсэмэски ничего не было понятно. Какой «овраг»? Почему «умираю»? И при чем тут «лыжи» и «самовар»? И вдруг до него дошло. Он припомнил, как мне понравился его старинный самовар и как я восхищалась душистым чаем. И на лыжах мы там катались. И оврагов там сколько угодно. Теперь все встало на свои места. Заведя машину, он помчался в эту деревеньку. По дороге ему пришло в голову, что он уже и так потерял слишком много времени, поэтому он позвонил своему старшему брату, который (на мое счастье!) вместе с женой проводил отпуск как раз в том самом домике. Саня велел ему идти на поиски, не дав конкретно никаких координат. Сказал только – скорее всего, в овраге.
Закончилось все более или менее благополучно. Когда Саня приехал, меня уже нашли и внесли в дом. Ему оставалось только переложить сей ценный груз к себе в машину и гнать обратно в город, в больницу. Но и на этом мое путешествие не закончилось. Осмотреть-то меня, конечно, осмотрели, сломанную ногу загипсовали, а на плечи наложили тугие марлевые кольца. Вопреки моим опасениям ребра все остались целы, а вот обе ключицы пострадали – одна была сломана, вторая только треснула. Вдобавок ко всем этим прелестям я получила двустороннее воспаление легких и небольшое обморожение конечностей. Но, как ни странно, температура у меня подскочила лишь к следующему вечеру, а до этого рано утром в больницу влетел мой папа и, несмотря на все протесты медперсонала, перевез меня в свой госпиталь.
Там меня поместили в одноместную люксовую палату для высших военных чинов и приставили ко мне самую квалифицированную сиделку. Даже не одну. В сознание я так и не пришла, к тому же ночью у меня начался сильный жар. Врачи объявили, что состояние мое критическое и надежда только на мой молодой крепкий организм. Я металась в горячке на постели в генеральской палате и бредила пустыней, зноем, засухой и прочей ерундой. Персоналу приходилось силой удерживать меня в положении лежа на спине, чтобы мои бедные ключицы срастались правильно.
Трое суток от меня не отходили мама и папа, ну и сиделки, само собой. Кирилл представлял свое издание на каком-то важном слете или съезде, и ему ничего сообщать не стали. Его заменил Саня, который по вечерам, после работы, несся через весь город в госпиталь и оставался здесь до поздней ночи, а то и до утра. Хотя, конечно, в этом не было необходимости и его присутствие никак не могло повлиять на мое состояние. Да и в сиделках не было дефицита – на то мой папа и «офицерский доктор» (как я выражалась в пятилетнем возрасте), а теперь еще и замглавного врача, чтобы обеспечить своей дочери надлежащий уход.
Дней через пять мне стало легче, и родители смогли остаться ночевать дома, поручив сиделкам звонить им в ту же секунду, как только я очнусь. В тот же вечер Саня перебрался из коридора на кушетку в моей палате, подкупив ночную медсестру своей исключительной преданностью и коробкой французских конфет. А в выходной он остался со мной уже вполне официально, с разрешения лечащего врача (моего отца). И именно в его «дежурство» я открыла глаза, пролежав на больничной койке в общей сложности восемь суток.
Мы проговорили очень долго, до темноты за окном. Вернее, говорил только он. А я была чрезвычайно довольна своей временной немотой – я вовсе не горела желанием объяснять ему причину побега из санатория и обстоятельства, которые привели меня на ту самую станцию. Странно, но в моем сердце не было ни капли сожаления об ускользнувшем Геныче, как будто вся моя горечь, мои страдания, мой глупый сердечный недуг остались там, на дне оврага. Я даже вздохнула с облегчением, словно освободилась от чего-то невероятно тяжкого и душного, мучившего меня в последнее время. И впервые подумала о Геныче спокойно, без душевного трепета и благоговения.
Глава 33
Через несколько дней мне разрешили сидеть, подложив под спину две плотные подушки, чтобы сохранять плечевой пояс в нужном положении. Если бы не загипсованная ступня, я бы уже могла вставать. Но с моими треснутыми ключицами я не могла опираться на костыли. Поэтому я целыми днями спала или сидела, с тоской перелистывая надоевшие журналы и сентиментальные романы в мягких потрепанных обложках.
Саня навещал меня в основном по ночам. Днем я так высыпалась, что совершенно спокойно в разговорах с ним проводила время до трех-четырех утра, после чего он садился в машину и отбывал домой. Я недоумевала, когда же он успевает отдыхать, ведь с утра ему снова нужно было спешить в фирму. Занятия в институте он уже не посещал – у пятикурсников началась дипломная практика.
– Когда же ты спишь? – с трудом сипела я.
Он отшучивался:
– На работе. В промежутках между клиентами. Не переживай за меня, Сашка, я все успеваю. У меня вообще сейчас самый лучший период за всю историю знакомства с тобой. Я просто на верху блаженства.
– Почему это?
– Ну сама посуди – убежать от меня не можешь, дверь передо мной захлопнуть не можешь, спорить со мной и то не можешь! Неподвижно лежишь, тихая как мышка, и даже улыбаешься, когда я прихожу. – Он засмеялся. – И плюс я всегда знаю, где ты, с кем ты и что делаешь. Это ли не счастье?
– Счастье? Видеть меня такую? Я вся забинтованная, исколотая, синяки под глазами, губы потрескались, волосы свалялись в сосульки, грязная вся…
Он приложил палец к моим губам, прерывая мое надрывное хрипение, и совершенно серьезно проговорил вполголоса:
– Для меня – самая лучшая…
Я смотрела в Санины глаза, касалась губами его уха, когда надо было что-то прошептать в ответ (на громкий шепот у меня не было сил), проводила слабой рукой по его отросшей за несколько дней щетине (спать он, может быть, и успевал, а вот бриться – точно нет). Я не замирала в экстазе и не тряслась в лихорадке, и сердце билось ровно – только, может быть, чуть-чуть сжималось от предчувствия чего-то нового. Но мне было настолько хорошо и спокойно только от одного Саниного присутствия, что оставалось удивляться – неужели это я? Разве я могу довольствоваться ощущением тихого домашнего счастья? Чтобы без эксцессов, без возбуждающего экстрима, без полетов во сне и наяву?
Как бы там ни было, но проходили дни, а мое отношение к Сане не менялось. То есть менялось, конечно, но в положительную сторону. С ним мне не хотелось изображать невесть кого, притворяться и ломать комедию. Может быть, потому, что я чувствовала, что он видит меня насквозь и знает обо мне то, что я и сама еще не знаю? И снова меня посещало мое мудрое прозорливое Чувство, а вскоре уже и не посещало, а просто поселилось во мне. И оно не ошибалось. Я теперь точно это знала. Это был именно тот человек, которого я потеряла однажды и за которым гонялась несколько лет. Хотя, найдя его, в первый момент по инерции прочесала мимо.
Как-то, поглаживая мои отросшие, свалянные от больничной подушки волосы, Саня немного смущенно сказал:
– Сашок, я хочу тебя попросить…
Я кивнула. Говорить я уже немного могла, но отвыкла впустую напрягать голосовые связки.
– Не стриги больше волосы. Пусть вырастут такие же длинные, как раньше. Пожалуйста!
Я не ответила, а молча заплакала. Саня перепугался, стал утешать меня, говорить, что я могу стричься как мне угодно, да хоть наголо побриться, это ничего не изменит, я и лысая останусь для него самой красивой. А я молчала и улыбалась сквозь слезы. Именно в эту минуту я окончательно убедилась, что мой Кирилл вернулся ко мне. Как и обещал. Вернулся и развязал меня. Это был не тот Кирилл, не сегодняшний чужой муж и чужой отец, а другой, прежний, из детства, из того времени, когда он был только моим. Самый лучший друг и самый дорогой человек. И пусть звали его теперь по-другому и выглядел он совершенно не так, я знала совершенно точно, что это он.
Все-таки я дождалась его!
Когда дня через три после этого ко мне примчался вернувшийся из командировки Кирилл, я, к своему удивлению, легко и просто назвала его папой. И поразилась, какой болью и каким счастьем засветились его глаза и как чересчур крепко он стиснул меня в объятиях. Неужели ему всю жизнь нужна была такая малость? И ведь самое главное – мне это нисколько не трудно. Почему же я, эгоистка такая, ни разу этого не сделала?
Потом мне разрешили посещение, и я не могла прийти в себя от изумления, узнав, сколько народу, оказывается, хотело меня навестить. Причем большинство из них – те, кому, как я полагала, на меня было совершенно наплевать, кому я только мешала и с кем рассорилась в пух и прах. В мою палату тек людской поток не хуже чем в Мавзолей в былые времена. Ну, мама с папой не в счет, они у меня торчали каждый день, про Саню вообще не говорю, а вот отцовскую Наташу и маминого Сергея Павловича я увидеть ну никак не ожидала. Казалось бы, на кой я им сдалась и для чего меня навещать? Но, тем не менее, Наташа приволокла целую миску сочных котлет, чтобы побаловать меня домашней кухней, а Сергей Павлович поставил на мою тумбочку вазочку с тремя бордовыми розами и завалил мое одеяло мандаринами.
