Елена Арсеньева - Мужчина в пробирке
Секрет этого снадобья хранится в строжайшей тайне… Но как-то ведь узнал его тот человек, написавший шифрованные записки!
Артем и Лиза таращились друг на друга, переваривая эту сногсшибательную информацию, как вдруг зазвонил телефон в кармане у Артема.
– Алло?
– Слушай, я вспомнил ее, – воскликнул Иван Иваныч. – Эту журналистку!
– Какую журналистку?!
– Ну, ту, чей портретик ты мне показал, забыл, что ли? – с досадой сказал фельдшер. – Ее зовут Майя Семибратова. В «Новостях Поволжья» работает. Лет пять тому назад – тебя у нас тогда еще не было, ты еще, наверное, учился, – она писала для газеты материал про наших врачей. Ездила с нами по вызовам, с тем экипажем, где я был, тоже каталась. Выспрашивала про интересные случаи, что-нибудь необыкновенное ей нужно было. А у нас – чего уж такого необыкновенного? Жизнь – смерть… Текучка… Она говорила, что ее главный требует, чтобы в материале был «цимес». Я еще спросил, он что, еврей, что ли, а она говорит – нет, но это его любимое слово. Ну, видно, у нас она этот цимес так и не нашла, потому что сама его придумала. Да как лихо!.. А потом статья попала в Интернет, и теперь ее чертов цимес гуляет по всем материалам, в которых есть хоть слово о «Скорой». Может, и ты эту фигню читал, типа, как экипаж везет буйного бомжа в больницу, а он куражится всяко, ну, они и не выдерживают, высаживают его где-нибудь в темном углу и делают вид, что сейчас расстреляют, как фашиста. А когда он потом начинает жаловаться, его считают психом. Или еще прикол – дескать, ездили-ездили врачи на вызовы к старухе, которая всех скандальностью своей затрахала. И однажды врач и фельдшер у нее дома сели – и давай на гармошке играть! Она названивает на подстанцию – кого вы ко мне прислали?! Они тут у меня на гармошке играют! А ребята, конечно, гармошку уже припрятали и все – чин чинарем. Говорят, глюки у бабки. Ну, за ней «танковую бригаду» послали и увезли на улицу Июльских дней! Еще один ее цимес помню… после этого один хороший парень у нас аж в Волгоград переехал, смеха не вынес. Будто бы он пьяный пришел на работу и, когда они на вызов приехали, уснул, едва войдя в квартиру. А там старушенция, типа, умершая была, ну, родственники и вызвали врачей – смерть удостоверить. Фельдшер ей челюсть подвязал платком. Тут врач, значит, проснулся и с бодуна говорит: «А, у бабушки зубки болят!» Во цимес, да?
– Слушай, Иван Иваныч, да я ж эти байки читал… в самом деле, ими Интернет полон! Так это она все насочиняла?!
– Ну да, она. Был страшный шум, наши вообще в суд собрались подавать, ее чуть с работы не поперли, главный лично извинялся перед врачами в каком-то номере газеты, а потом как-то все затихло-засохло… а по городским газетам прошла серия негативных статей о нашей медицине, прямо живого места от всех нас не оставили. Все понятно: «с Дона выдачи нет», журналюги за своих кого хочешь порвут! Так эта сучка и осталась работать в «Новостях». Ходили слухи, что ей вообще все врачи бойкот объявили, уж не знаю, где она там лечилась, если что-то с ней случилось, наверное, только в платных больницах. А может, и не лечилась, может, она здоровая, как лошадь. А с чего ты вдруг о ней спрашиваешь?
– Да так, случайно дороги пересеклись. Спасибо, Иваныч, дай бог здоровья, очень ты мне помог!
– Ну ты, короче, доктор Васильев, от этой Майи Семибратовой подальше держись. Она с зубами и когтями, да еще с какими!
– Это я уже понял… – пробормотал Артем.
И еще он понял, почему Майя никак не могла войти – лично – в здание подстанции, чтобы забрать столь нужный ей листок.
Еще бы! С такой-то известностью! И весьма скандальной известностью!
* * *Женька с трудом добрела до стула и кое-как села. Крики Марины все еще звенели у нее в ушах, и от этого нестерпимо ломило в висках. И слезы подступали к глазам.
Верить не хотелось, это было просто невозможно, но и не верить было нельзя, потому что эти крики, чудилось, какую-то шторку в ее голове таки сдвинули, и из-за этой шторки выглянула мужиковатая, с подбитым глазом, отекшая рожа и прохрипела:
– Ну да, что, забыл себя, дружище? А на самом деле это ты, Женька! Ты!
Она тупо смотрела на свои руки со свежим маникюром. Так вот почему, вот почему, вот по-че-му у нее такие руки… такая комната, такая одежда, белье… вот почему отец с матерью утром рыдали над ней в голос… тот халат, ну да, тот халат, который она нашла в глубине шкафа… он ведь ей не нравился не потому, что там расцветка какая-то не такая: он ей не нравился, потому что это женский халат, а она себя всю жизнь мужиком чувствовала, считала и вела себя, как мужик! И жила с женщинами… с Катей… с Маринкой… с другими…
Она не лесбиянка. У нее это – не распутство, какое случается, когда бабы с жиру бесятся и друг дружке передки лижут. Она чувствовала себя мужчиной в женском теле! Она даже имела их, как мужчина: лежала на женщине, терлась о нее и…
Нет! Противно вспомнить! Это было раньше! Раньше! Теперь она другой человек, теперь она – женщина и не хочет возвращаться к прошлому!
– Женечка, – умоляюще простонала Марина, – ну ты меня вспомни… Ну одумайся, ну иди сюда…
– Поезд ушел, – раздался насмешливый голос, и Мальчиков зашевелился на полу, поднял голову: – Поезд ушел, и под него даже не ляжешь! Женька теперь навсегда бабой останется. Был у тебя, Марина, любовник, а теперь будет подружка. Станете вместе по скидкам бегать и в туалете новые шмотки мерить. Другие девчонки раньше при ней боялись раздеться – вдруг накинется, а теперь она им своей станет. Баба безобидная.
– Откуда ты знаешь… – пробормотала Женька – и осеклась.
В глазах Мальчикова мелькнуло такое превосходство, такое презрение, что она поняла: он имеет какое-то отношение к тому превращению, которое с ней произошло. Она не знала, как это может быть, но не сомневалась – имеет!
Как это сказал Шурик Рванцев? Фантази-экстази?.. Шприц, который пробивает одежду?..
Нет, ерунда! Или нет, не ерунда?!
– А ты откуда знаешь, что она такой останется? – свирепо глядя на Мальчикова, крикнула Марина. – Ты ей что-то подлил? Какую-то наркоту дал? Ну так ты должен все исправить! Все вернуть! Слышишь?!
Она зло пнула лежащего Мальчикова под ребро, да так, что он взвыл.
– Ты что?! Озверела?! – Женька оттащила ее.
Марина резко обернулась к ней:
– А ты что это такая жалостливая стала? А? И впрямь обабилась?! Раньше ты такой не была! Он тебя бабой сделал!
И истерически захохотала, но через секунду смех ее перешел в слезы. Она потянулась к Женьке – обнять ее, прижаться, найти утешение в ее объятиях, как, наверное, не раз находила раньше, но Женьке было невыносимо противно обнять женщину… и жалость к лежавшему на полу Мальчикову так и щипала ее за сердце.
– Володька, ну, Володька, – прошептала она, – ну, будь человеком, скажи… неужели и правда ты что-то сделал со мной?!
– Пошла на хрен, дура! – буркнул он и отвернулся.
И вдруг распахнулась дверь.
Кого же еще принесло, с досадой подумала Женька, оборачиваясь, – и с изумлением уставилась на высокую красивую женщину, возникшую на пороге. Острым взглядом зеленых глаз она окинула комнату – и вдруг выхватила из-за отворота красной кожаной куртки пистолет:
– А ну, лицом к стене! Обе! А ты вставай, Чико, чего лежишь!
Мальчиков завозился, потирая голову:
– Ох, как ты вовремя! А то меня эти извращенки чуть не изнасиловали!
– Вот твари! – пренебрежительно воскликнула незнакомка. – Посмели моего мальчика тронуть! Я и сама обожаю его насиловать, да чем чаще, тем лучше!
Что?! Она… и Володька?!
Задохнувшись от ревности, Женька схватила стул, занесла его над головой и метнулась было к незнакомке, но та оказалась проворнее: раздался какой-то слабый чпокающий звук – и стул в Женькиных руках разлетелся вдребезги.
– Женечка! Осторожней! – взвизгнула Марина. – Она и правда стреляет!
– Вот именно, – сказала женщина. – И выстрелю еще, если ты не остановишься. На этот раз – отнюдь не в стул! Поняла?
Женька мрачно кивнула, поворачиваясь к стене.
– Ну, как наши дела с анализами? – спросила незнакомка, насмешливо глядя на нее.
– Да она не успела ничего сделать! – буркнул Володька, поднимаясь. – Они тут, эти девочки-подружки, подрались и… Все на полу! Пробирки разбиты! И… они догадались, что…
Он осекся.
Незнакомка хрипло выругалась. В ее голосе прозвучала такая лютая ненависть, что Марина тихонько завыла, а у Женьки свело лопатки: так остро она почувствовала, что этой женщине хочется пристрелить ее и Марину из-за этих несчастных разбитых пробирок. Что же в них было такое?! Не то ли самое зелье, которое…
– Чико, свяжи их, – скомандовала женщина. – Свяжи! Нам придется съездить – сам знаешь куда. Так вот, пусть они полежат тихонько, пока мы не привезем кое-что, что отобьет у них охоту лезть не в свои дела.
– Чем же я их свяжу? – растерянно промямлил Мальчиков, и Женька с болью поняла, что его и впрямь насилует эта умная, жестокая, красивая женщина… насилует и физически, и нравственно, ну, а он – сущее ничтожество, если позволяет делать это с собой. И, наверное, получает удовольствие, если позволяет!
