Василий Авченко - Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях
Двадцатидвухлетний Фадеев писал в дебютном «Разливе»: «…И думал Неретин о том, как неумолимые стальные рельсы перережут когда-нибудь Улахинскую долину, а через непробитные сихотэ-алиньские толщи, прямой и упорный, как человеческая воля, проляжет тоннель. Раскроет тогда хребет заповедные свои недра, заиграет на солнце обнажёнными рудами, что ярки и червонны, как кровь таёжного человека…».
Арсеньев писал о камнях по-другому – чётко, но сухо. Они заслуживают большего.
Кульдурский брусит, бираканский мрамор, сахалинский янтарь, дальнегорские полиметаллы, вольфрам «Востока-2», платина Кондёра, золото Колымы и Чукотки, алмазы якутских кимберлитов – везде драмы находок и трагедии поражений. Каменная история человечества отражается в минералогии – так появляются чароиты и мусковиты, в географии – так появляются Магнитогорски, Железногорски и Краснокаменски… В романы и фильмы камень попадает реже, а мемуары геологов, сочетающие черты приключенческих романов и научных трактатов, обречены на специальную – умную, но, к сожалению, неширокую – аудиторию.
На Охотском массиве
Впрочем, отдельные люди и отдельные тексты у нас всё же есть. Геодезист Федосеев со «Смертью, которая подождёт». Это академик Владимир Обручев, писавший не только научные работы и учебники, но и романы о Земле Санникова и о Плутонии – мире, существующем внутри Земли (книги вышли в середине 1920-х – вулканически кипящее время). Есть учёный Александр Городницкий с народно-геологическими туруханскими песнями «Всё перекаты да перекаты…» и «От злой тоски не матерись…».
Ещё есть Фарли Моуэт, автор книг «Не кричи: “Волки!”», «Люди оленьего края», «Кит на заклание»… Горький писал, что Арсеньев объединил в себе Брема и Купера, про Моуэта можно сказать то же – и Даррелла тут ещё вспомнить, и Куваева. Стало так тепло, когда я узнал, что этот добрый и мудрый бородатый канадец 1921 года рождения жив; а весной 2014-го из Канады пришла весть о том, что он скончался. У меня хранится изданная в Америке книжка Моуэта “The Siberians” – «Сибиряки». (На Западе в понятие «Сибирь» включают весь Дальний Восток до самой Чукотки, как раньше это делали и в России; доподлинно неизвестно происхождение слова «Сибирь» – есть десяток версий, а само это понятие из неопределённо-географического давно стало культурологическим; я рассматриваю его как запасное имя России.) Путешествия по СССР Моуэт совершил в конце шестидесятых, после чего и написал эту книгу. При всех моуэтовских симпатиях к русским она, возможно, показалась кому-то идеологически не совсем верной, и у нас её так и не издали. Хотя северянин и фанат Севера Моуэт (кстати, участник встречи на Эльбе) кажется мне почти русским. С удовольствием прочёл бы «Сибиряков» на русском, на сибирском.
У советского золота не было своего Джека Лондона, но зато был геолог, автор великолепной «Территории» Олег Куваев («Территория» на самом деле не только о поисках золота, как и геология – наука не только о Земле). Иногда читаешь чьи-нибудь письма или дневники и думаешь: человек книжки писал хорошие, а какой у него, оказывается, ад творился в душе… С Куваевым – напротив: читаешь его письма (они недавно изданы) – и понимаешь, какой был ясный, честный, правильный в самом хорошем смысле этого слова человек. Серьёзно относившийся к жизни, работе, литературе. В его книгах – геология, полярная экзотика, романтика, но сами книги – о другом: о том же, о чём все остальные хорошие книги. Это именно «проза» – тяжеловесное, суровое, серьёзное слово, так подходящее к текстам Куваева. Прочная горная порода, которой сложена наша планета. Хлеб, мясо и рыба – не какие-нибудь конфеты или соусы.
Ещё у нашего золота был Варлам Шаламов, пробывший на Колыме – тогда говорили «на Дальнем Севере» – с 1937-го по 1953-й. При всех своих различиях Лондон и Шаламов близки уже тем, что оба добывали золото и оба не добыли ничего, кроме сюжетов и болезней. Шаламов оказался человеком долгого дыхания – отсидев, прожил 75 лет; тогда как Джек Лондон – эталон, казалось бы, молодости, силы и красоты – первой же зимой на приисках заболел цингой и ненадолго пережил своего Идена.
Есть ещё устное народное. Частью записанные и изданные горняцкие мемуары, легенды коренных малочисленных. Жалею, что не записывал рассказов отца о его экспедициях – а сейчас одно забыто, другое обросло мифами, как корабль ракушками. То и дело, изучая восточную половину карты страны, натыкаюсь на знакомые названия из отцовских рассказов: Сутам, Кухтуй, Охота, Мая, Гижига… Сплавы по горным рекам, заломы, перекаты; работа бок о бок с медведями, один из которых разодрал когтями резиновую лодку, а другой загнал геолога на дерево; маршрутные рабочие из удэгейцев и бичей – часто бывших зэков.
Бичи, замечательное легендарное племя. Это не только наши моряки, временно сидящие на берегу (beach, «бичевать»). Это и таёжные бичи, помогавшие давать стране металл (иногда непосвящённые смешивают в одну кучу бичей и бомжей, что совершенно неверно). Сохранились ли в природе те бичи? Одни социальные категории уходят, другие приходят.
* * *Существует много рассказов о «проклятии первооткрывателей». Нашедшие месторождение будто бы плохо кончают: то умирают «от сердца», то накладывают на себя руки, то спиваются. Объясняется это либо мистически – им мстит сама Земля (ведь проникновение в недра, как и, например, полёты в космос – занятие, возможно, запретное для человека, очередная попытка возведения Вавилонской башни; но если так – то тем более почётное), либо рационально – мол, первооткрыватели относятся к пассионарной породе авантюристов, которые вообще долго не живут.
Самые интересные истории связаны с драгметаллами. Открытие колымского золота заслуживает романов. Взять хотя бы достоверную, но поросшую домыслами историю золотоискателя Бориски.
Если попробовать вычленить из многочисленных версий факты, то получим следующее: некто Шафигуллин (по прозвищу Бориска, а по имени Бари или Сафи) в Первую мировую дезертировал и отправился на Колыму, где нашёл богатую россыпь и за какой-то месяц намыл целое состояние. Или же, напротив, ни о каком состоянии речи не было – Бориска остался неудачником. «Он не обзавелся семьёй… Как одержимый бродил от долины к долине, пробивая неглубокие шурфы в мёрзлом грунте, и промывал, промывал, промывал… Увы, бедняга не знал законов образования золотых россыпей и потому в большинстве случаев мыл не там, где надо, и не так, как надо», – писал геолог Евгений Устиев, автор книги о колымском золоте. В любом случае золото – найденное или ненайденное – не принесло Бориске удачи: он умер непонятной смертью. Тело Бориски нашли якуты зимой 1917–1918 года в низовьях колымского притока Среднекана. Человек окоченел у пробитого им шурфа, рядом лежал мешочек золота. Следов насилия не было, но шурф и тело были оплетены суровыми нитками. Бориску похоронили в шурфе, а слухи о его золоте жили собственной жизнью, вдохновляя новых старателей. Возможно, история Бориски побудила билибинцев сосредоточить работы именно в бассейне Среднекана, с чего началась советская Колыма.
Словом «Колыма» теперь обозначают не только реку, но и весь Колымский край. Колыма – понятие не столько географическое, сколько культурное. Магадан, как ни странно, находится на изрядном расстоянии от Колымы, принадлежа к другому бассейну – Охотоморскому, а не Ледовитому. Большая часть реки Колымы, включая устье, находится не в Магаданской области, а в Якутии. Но Магадан – куваевский «Город» – входит в культурное пространство Колымы, по праву считаясь «столицей Колымского края», как он назван в песне про Ванинский порт (в тридцатых «контингент» везли на Колыму через Владивосток, потом – через Находку и Ванино).
Магадан широко воспет, что неудивительно. В «народных» блатных песнях. В сочинениях знаменитого тенора Вадима Козина, после второй отсидки оставшегося жить в Магадане (иногда думают, что Козин сидел «за политику», на самом деле – по статье «мужеложство и совращение малолетних»). Как минимум дважды (не считая случайных упоминаний) Магадан воспел Высоцкий – «Мой друг уехал в Магадан…» и «Ты думаешь, что мне не по годам…». Во второй песне Семёныч поёт о неких «трактах», имея в виду, наверное, Колымский тракт, и почему-то называет бухту Нагаева «Нагайской», но зато метко рифмует «Магадан» и «вдрабадан» – в обоих словах слышна роковая неотвратимость. Дальше идёт разного рода «шансон», а попросту – низкопробный блатняк, и вдруг неожиданно – Илья Лагутенко, не раз упоминавший Магадан (будто пристреливаясь) и наконец написавший песню «Колыма».
У Билибина и Бориски, этих невоспетых героев Севера, было ещё одно соприкосновение – даже более тесное, чем находка золота на Среднекане. Экспедиция Билибина наткнулась в этих глухих местах на банку из-под дореволюционного какао, полную золотого песка и самородков. Билибин решил, что эта банка – Борискина, и назвал прииск в его честь. Позже, в конце тридцатых, на этом Борискином прииске был обнаружен прекрасно сохранившийся в вечной мерзлоте (внутреннее тепло Земли надёжно спрятано, достигая адских градусов на многокилометровой глубине – не отсюда ли представления о преисподней; только в вулканических зонах тепло прорывается наверх, тогда как в вечной мерзлоте все тела – и грешников, и праведников, если такие есть, – хранятся нетленными) труп бородатого человека с документами на имя Бари Шафигуллина. Его последний шурф был пробит прямо на краю золотой россыпи.
