Ольга Карпович - Малая Бронная
– Может быть, – с трудом выговорила я, – потому что она не только профессионал. Но еще и женщина.
Я медленно поднялась на ноги и пошла к нему через комнату. Казалось, что я тысячу лет вот так двигаюсь вперед под пронизывающим взглядом желтых азиатских глаз. Он ни шага не сделал мне навстречу. Зачем? Яд, которым он потчевал меня все эти дни, делал свое дело, и добыча плыла в руки сама, не вынуждая хищника напрягаться. Я подошла вплотную, вдохнула его запах – пряный, мускусный, почувствовала, как дрогнуло и оборвалось сердце, и осторожно дотронулась губами до его рта. Он чуть отстранился, взял в ладони мое лицо, долго-долго вглядывался, потом сказал раздумчиво:
– Может быть. На этот раз ты права.
И лишь затем поцеловал, по-настоящему, медленно и настойчиво, словно никуда не спешил, хотел подольше растянуть это мгновение.
И после, когда мы переместились уже в постель, он продолжал действовать так же неспешно, самозабвенно, как будто это и есть главная цель его жизни. Он осторожно взял в ладони мою ступню, тихонько грел ее, лаская подушечками пальцев, покачивал и, наклонившись, вдруг прижался горячими губами к щиколотке. Я вздрогнула, выгнулась дугой, потянула его к себе, торопясь скорее, скорее соединиться с ним, стать «едина плоть». Но он не поддавался, продолжал оттягивать наслаждение, бесконечно долго бродил губами по моему телу, как будто именно это – стремление предугадать на долю секунды раньше каждое мое желание, отдать всего себя, не ожидая ничего получить взамен, и было для него наивысшим удовольствием. Я никогда еще не сталкивалась с такой степенью откровенности, искренности, вывернутости наизнанку перед женщиной. На мгновение стало страшно, я осознала вдруг, что между нами происходит что-то огромное, настоящее – ведь не бывает же, чтобы вот так, нервами наружу, со случайной, ничего не значащей телкой. И когда, наконец, он опустился на меня, распростертую на кровати, мой всхлип сотряс видавшие виды стены старого дома.
Мне казалось, что мы не просто любим друг друга, а выполняем какой-то священный языческий ритуал в честь многоликого и бессмертного творческого начала. Словно сам Дионис, такой, каким его изображали на греческих вазах, – изжелта-смуглый, стройный и гибкий, лукавый бог-покровитель театрального искусства, лицедейства, волшебной манкой лжи, спустился ко мне с блистательного Олимпа. Это его длинные жилистые руки гладят мое тело, дразнят и ласкают, заставляя кровь вскипать и бурлить. Это его черные, пахнущие солнцем и спелым виноградом волосы касаются моего лица. Это его миндалевидные, не знающие стыда глаза ни на минуту не прячутся под веками, словно, оставаясь центром происходящего, он одновременно с интересом наблюдает за действом со стороны. И мне казалось, что каждым движением, каждым горячим прикосновением губ к коже, каждым своим вздохом и стоном мы служим великой древней стихии – Искусству.
Удивительно, сколько всего способна себе нафантазировать даже взрослая, опытная и циничная женщина на основе обыкновенной любовной связи. Какой драматургический конфликт выстроить, исходя из пережитого положительного сексуального опыта. Я не мечтала, конечно, о том, что ради меня Авалов оставит свою жену (между прочим, довольно известного кинокритика) и мы, взявшись за руки, пойдем в сторону восходящего солнца. Нет, я сочинила себе какой-то невероятный, гениальный творческий тандем, родство вечно ищущих бесприютных, беспокойных, неприкаянных душ.
Он говорил:
– Ты даже не представляешь, с какой бездарностью порой приходится иметь дело! Любая скотина мнит себя писателем, непризнанным гением. Ты – совсем другое! Ты так чувствуешь людей, все твои персонажи живые, они думают, чувствуют, говорят. Когда я тебя читаю, мне хочется работать! Ты – мое вдохновение!
Чего мне было еще? Поразить самоотдачей в постели, потешить тщеславие, похвалить мою работу, подпустить яду в адрес более удачливых собратьев по перу… И вот я уже следовала за ним, слепая и глухая, как крыса за гаммельнским крысоловом.
Я и сама от всей этой истории становилась какой-то другой. Бесконечно перекраивала каждую сцену несчастного сценария, пока из каждой строчки не начинала сквозить такая безысходная нежность, что делалось жутко.
Месяц. Всего только месяц длилась наша работа. И я без преувеличений могла бы сказать, что это был счастливейший месяц в моей жизни. И, наконец, точка поставлена. Авалов деловито сунул под мышку папку со сценарием, поцеловал меня уже как-то бегло, без особого вдохновения, сказал: «Позвоню на днях» и исчез.
Я ждала. Я терзалась, спала в обнимку с телефоном, названивала сама, слушала бесконечные «Я занят, ищу продюсера, выбиваю деньги, провожу кинопробы…» Я вздрагивала от каждого звонка в дверь и летела открывать, мучительно надеясь, что увижу его на пороге. Я не могла поверить, что после всего, что было у нас, после этого творческого единения, после наших безумных ночей, когда мы, казалось, всеми жилами прорастали друг в друга, он смог просто уйти вот так, ничего не объясняя, забыть обо мне, не посчитать нужным даже попрощаться. Я караулила у проходной «Мосфильма». Ходила, в надежде встретить его, на околокиношные тусовки и, наконец, столкнулась с ним в коридоре студии. Он горячо рассказывал что-то юной субтильной блондинке с глянцево-бесконечными ногами (Люсе, как я узнала позже).
– Привет! – бросил он мне, коротко, торопливо, не удостоив даже взглядом. Настоящие гении могут позволить себе отбросить такие мещанские пережитки, как вежливость. – Познакомься, это Людмила Хрулева, главная претендентка на роль Ингрид Вальтер.
Он смотрел на нее пристально и изучающе, а по мне лишь скользнул глазами, и до меня наконец дошло, что этап работы над сценарием завершен, начинаются съемки и мастеру понадобился другой источник вдохновения. Что он, этакая цельная натура, может отдаваться целиком только чему-то одному, на многих его просто не хватает. Была я – и он весь был мой, до кончиков пальцев, до самой глубины своих кошачьих глаз. А теперь мое время прошло, и он так же искренне, до печенок, навзрыд увлечен другой. Вот только поверить в то, что это безумие, которое было между нами, способно повториться у него с другой женщиной, я, сентиментальная бестолочь, поверить не могла, все-таки, казалось мне, нас связывало что-то особенное.Потом я решила переболеть, переломаться и выбросить всю эту слезливую пакость из головы. Получила гонорар за сценарий, раздала долги и пустилась во все тяжкие. Пила водку с какими-то случайными маргиналами, до одури, до постыдных утренних стенаний. Завела нудный роман с красивым, как реклама спортклуба, и пустоголовым каскадером Андреем. Я была относительно молода, весела и беспечна. По крайней мере, мне самой так казалось.
А потом он позвонил. Ранним весенним утром. Я, сонная, выскочила из постели, стояла босиком на холодном полу. Из-под одеяла высунул взъерошенную голову недовольный розовощекий Андрей.
– Мы уезжаем в киноэкспедицию на Тибет, – не то чтобы сказал, а скорее приказал Авалов. – Хочу, чтобы ты поехала со мной. Собирайся, визу мы за два дня сделаем.
Немногословный, деловой, суровый. Этакий верховный главнокомандующий. Он уже записал меня в неисчислимый полк своих безропотных солдат и теперь лишь коротко отдавал приказания.
Я очень хотела гневливо заявить: «Ты думаешь, что можешь позволить себе пропадать вот так, а потом заявляться как ни в чем не бывало? Да за кого ты меня принимаешь? Для тебя все люди – рабы твоих идей, никто, мусор под ногами? У меня есть своя жизнь…»
Разумеется, вместо этого я проблеяла разомлевшим голосом:
– Когда вылет?
И вот теперь тряслась в самолете, уставшая, издерганная, созерцала, как Авалов, едва перебросившийся со мной парой слов, щебечет с будущей Ингрид Вальтер, изнывала от сцен ревности, которые постоянно закатывал мне Андрей, сумевший правдами и неправдами тоже пробиться в киногруппу картины. Сидела и задавалась вопросом: ради чего я здесь? Неужели ради произнесенных глухим хрипловатым голосом слов: «Хочу, чтобы ты поехала со мной»?Самолет стремительно снижался. Он летел прямо над вершинами, казалось, еще секунда – и мы на полной скорости врежемся в один из каменных уступов, занесенных белоснежной, мерцающей на солнце лавиной. Под нами расстилались бескрайние просторы Гималайской пустыни. Горные хребты в слепящих снегах, извечные пятидесятиградусные морозы, поселения диких, никогда не знавших благ цивилизации племен… Я отвернулась от окна, зажмурилась и изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла.
– Ой, мамочки! – взвизгнула Люся.
– Девушка, девушка, пакет! – орал кто-то сзади.
– Что… что это? – пробормотал задремавший было Славик.
– Не волнуйся, – объяснила я. – Аэропорт Лхасы считается одним из самых сложных в мире. Он окружен горами, понимаешь? Самыми высокими горами в мире. Поэтому сюда летают только опытные, военные пилоты. Все будет в порядке, я уверена. В конце концов, погибнуть на святой земле, так сказать, «колыбели человечества»… Не каждому выпадает такая честь!
