Захар Прилепин - Грех (сборник)
Рубчик вытащил из кармана коробок спичек и подошёл к нам, оставив «копейку». Я знал, зачем он вытаскивает коробок, я уже видел этот номер. Он сейчас будет им тихонько трясти и поглаживать его в своих заскорузлых пальцах, а потом, в какой-то момент, лёгким, не пугающим движением подбросит вверх. Пока стоящий напротив него будет сопровождать глазами полёт коробка, ему в челюсть влетит маленький, но очень твёрдый кулак Рубчика.
Рубчик мог бы ещё после этого фокуса поймать коробок, но он не любит дешёвых эффектов.
– Ну что, лобан, созрел? – спросили пришедшие нашего продавца, с напряжённым интересом оглядывая нас и машину Рубчика.
Братик убрал ключи в карман. Рубчик достал спичку и стал её жевать.
– Оглох, что ли, лобан? – спросили белолобого, и тот раскрыл безвольный рот, не в силах издать и звука.
– А что за проблема, парни? – спросил братик миролюбиво.
– Это же не твоя проблема, – ответил ему один из пришедших, но согласия в их рядах не было, и одновременно в разговор вступил второй:
– Ты деньги привёз за тачку? Отдашь их нам. Лобан нам должен.
– Всем, что ли, поровну раздать? – спросил братик наивно.
– Нет, только мне, – ответил один из пятерых.
– Много тебе он должен?
– С-с… Семь штук, – помявшись, уточнили братику.
Отвечавший был рыж, кривоног и, по-видимому, глуп.
Рубчик тихонько тряс коробком и всё пытался заглянуть братику в лицо, чтобы понять: пора или ещё не пора. Братик приметил беспокойство товарища и неприметно кивнул: стой пока, не дёргайся.
– Давайте, парни, всё по справедляку разрешим, – сказал братик пришедшему забрать должок. – Я за лобана говорю, ты – за себя. Годится?
– Лобан сам умеет разговаривать, – не согласился кто-то.
– Но деньги-то пока у меня, – соврал братик. – И сейчас я имею дело с лобаном. Значит, я могу выслушать, что вы ему предъявите, и решить: отдать вам деньги или нет. Ты ведь не против, лобан, если я выслушаю парней?
Белолобый кивнул так сильно, что родинки на его лице едва не осыпались на траву.
– Рисуйте ситуацию, парни, мы слушаем внимательно, – заключил братик.
– Он мою козу задавил, – сразу выпалил рыжий в ответ.
– Реально, – ответил братик, голос его чуть дрогнул от близкой улыбки, но в последний момент он улыбку припрятал. – У тебя коза есть?
– У бабки. – Собеседник братика отвечал быстро, и эта поспешность сразу выдавала его слабость.
– Погибла коза? – спросил братик.
– Нет, нога сломалась.
– Понял, – сказал братик.
Я с трудом сдерживал смех.
– И нога козы стоит семь штук? – спросил братик.
– Семь штук, – повторил за ним рыжий всё так же поспешно.
Братик кивнул и помолчал.
– А теперь ты мне обоснуй, – попросил он. – Отчего это стоит семь штук?
– В смысле? – тряхнул грязным рыжим вихром его собеседник.
– Почему твоя предъява тянет на семь штук? Кто так решил? Ты так решил?
– Я… – уже медленнее отвечали братику.
– А почему семь? Почему не пять? Почему не девять тысяч? А? Почему не шесть тысяч триста сорок один рубль двадцать копеек?
Братик умел искренне раздражаться от человеческой глупости и смотреть при этом бешеными глазами.
– Ты не знаешь, что любую предъяву надо обосновать? – спрашивал он. – Тебе никто этого не говорил? А? Или ты не знаешь, что бывает за необоснованные предъявы?
– Почему я должен обосновать? – ответили братику, и тут братик наконец засмеялся.
– Мне нечего тебе сказать больше, – сказал он с дистиллированным пацанским презрением.
В рядах наших гостей произошло странное движение, будто каждый из них искал себе опору в соседе, а сосед тем временем сам чувствовал некую шаткость. Разговаривать им, видимо, расхотелось; время для начала драки показалось потерянным, и уходить молча было совсем западло.
– Лобан, мы потом к тебе зайдём, – как мог спас кто-то из них отступление.
И они ушли.
Братик сразу забыл о них, лишь спросил спустя минуту:
– А ты зачем козу задавил, лобан?
– Так у меня тормоза не работают… – Белолобый хотел было сопроводить рассказ подробностями, но братик его уже не слушал.
– Понял, Рубчик? – обратился он к товарищу. – Поедем медленно, двадцать кэмэ в час. А лучше – десять.
– Базара нет, – ответил Рубчик, прилаживая трос.
Братик уселся в «копейку», я прыгнул к нему на переднее сиденье, мы тронулись.
Белолобый провожал нас, стоя у порога, растроганный и благодарный. Мы посигналили ему напоследок. Он, кажется, хотел махнуть нам рукой, но рука сжимала в кармане деньги, и поэтому белолобый лишь дрогнул плечом.
Дорога к трассе шла вверх, и Рубчик бодро тянул нас по августовской пыли. Трос был натянут, как жила; с дороги шумно, но медленно разбегались гуси и тихо, но поспешно – куры.
Вырулив на трассу, Рубчик сразу вдарил по газам, и «копейка» загрохотала, рискуя осыпаться. Братик стукнул раздражённым кулаком по сигналу, чтобы дать товарищу понять его неправоту, но ещё семь минут назад подававшая голос машина на этот раз смолчала. Сигнал больше не работал.
– Рубчик! – заорал братик, мигая фарами «копейки», но его, естественно, никто не слышал и не видел.
Братик попытался левой рукой приоткрыть окно, но ручка крутилась вхолостую: стекло не опускалось.
Тем временем я, в ужасе глядя на провисающий трос и несущуюся перед нами машину, которую мы ежесекундно рисковали настигнуть, набирал номер Рубчика на мобиле. Пальцы прыгали и не попадали в кнопки. Спустя минуту всё-таки дозвонился. Братик выхватил у меня телефон и стремительно сообщил Рубчику ряд назревших возражений.
На взгорке Рубчик сбавил скорость, и мы поехали тише и медленнее. Братик всё ещё ругался, но тоже тише, тоже медленнее.
Мы закурили, братик ещё раз попытался опустить стекло, ничего не вышло, полез в пепельницу, но она выпала целиком, осыпав рычаг переключения скоростей пеплом и скрюченными бычками сигарет без фильтра.
Рубчик тем временем увидел некую, ясную лишь ему одному цель и чуть поддал газку и парку́.
– Вот чудило, – сказал братик, и я снова начал набирать Рубчика. Уже справившись с набором и слушая медленные, далёкие гудки, я увидел, куда так стремился наш товарищ: на дороге стояли плечевые, всё те же самые. Одна – повернувшись к нам спиной. Вторая, напротив, лицом: отставив ножку, она с любопытством всматривалась в летящую к ней машину, за лобовухой которой расплывался в безмерно ласковой улыбке Рубчик.
– Рубчик, ты чего? – успел выдохнуть братик, когда его товарищ резко дал по тормозам возле плечевых.
Со смачным железным чмоком мы влепились в зад вставшей машины.
– Суки! – услышал я, выскакивая из «копейки», голос Рубчика. – Суки драные! Проститутки!
Рубчик уже вылетел на улицу и дикими глазами озирал результаты своей остановки.
– Какого ляда вы тут стоите, прошмандовки? – верещал он, и руки его суетливо искали предмет, которым можно было бы жестоко и с оттягом наказать двух беспутных девок, совративших его с прямого асфальтового пути.
Не найдя ни ремня, ни крепкого дрына, раскинув злые ладони в стороны, Рубчик кинулся к девкам, но те оказались понятливы и быстры. Пробежав за ними метров десять, Рубчик махнул рукой и вернулся к машинам.
Братик дал задний ход, снова вышел из «копейки», и минуту мы стояли опечаленные, перекуривая, глядя на результаты первой части поездки.
Отдышавшись, отругавшись и отплевавшись, мы снова начали усаживаться в машины.
– Лучше бы мы бабки отдали этим коблам и уехали без тачки, – сказал Рубчик. – Дешевле бы обошлось.
Он, впрочем, говорил это без злобы и почти уже улыбаясь.
Метрах в ста от нас плечевых подсадили в кабину фуры, и, когда она, набирая скорость, дымила мимо, Рубчик, высунувшись наглой башкой в окно, успел пожелать шалавам, чтоб их сделали вот так и вот эдак, и ещё через эдак поперек, а после залили в местах потребления соляркой и тосолом.
Водитель фуры тормознул, показалась чумазая рожа и спросила: о чём шум?
– Езжай давай, – сказал ему Рубчик и сам тронулся. И мы за ним, куда деваться.
Дорога была пуста, только изредка кто-то пролетал по встречке.
До города оставалось недалеко, но теперь мы береглись и еле двигались. Если что – братик тормозил, переключая скорость, да и трос позволял маневрировать, когда мы принимали то влево от побитого зада машины Рубчика, то, значит, вправо.
Завидев в белой дымке родной город, Рубчик, верно, опять забылся, да и прискучило ему катить медленно: подобной езды он не позволял себе ранее никогда. Колёса завертелись, пейзаж заторопился мимо, «копейка» загрохотала костями, пепельница задребезжала.
– Давай звони ему, – сказал братик, иногда рефлекторно выдавливая педаль тормоза, никак не отзывавшуюся на давление.
На очередном вираже раскрылся чёрный зев бардачка, оттуда посыпались обильные гаечные ключи, изоленты, наждачная бумага… От перепуга я выронил телефон.
