Сергей Дигол - Пантелеймонова трилогия

Примите пожалуйста все меры какие оперативные у вас есть. Нельзя же допустить! И это у нас в селе где в 1989 году население составляло шесть тысяч четыреста пятьдесят два человека. А сейчас куда не посмотришь! Так все разбегутся в Грецию а там жена отсасывает и дочка блядует и с жопой фотографируется. Вы не подумайте у мена моя Серафима на ферме и я тоже буду честным трудом работать и пользу приносить. Но у нас же невозможно! Это как же домнул сержант надо было постараться? Колхоз развалили, фермы разворовали стекла по ночам бьют и среди бела дня грузят в фургон. Да что же это как же! Ни тебе работы ни денег и даже на леи эти ни хера не купить. А посмотреть в глаза простому крестьянину боятся а он между прочим двадцать два года с половиной гнул в колхозе спину и был отмечен партией и правительством а теперь стоят пидарасы с автоматами охраняют. А чьи я спрашиваю поля? Вы от кого от народа охраняете а нет чтобы расстрелять из автоматов капиталистов которые вас держат как собак на привязи и жируют и будут вашим детям копейки платить и веревки вить. Это же надо так развалить! Вот она независимость-то!

Я вас всегда уважал домнул сержант и вы знаете и очень лично очень прошу домнул сержант примите меры. Богдан такой человек все село уважает а нет чтобы кто присмотрел за домом пока человек в беде. Так всю республику растащат вы и бровью моргнуть не успеете.

Рассказ второй. 

Угнать за шестьдесят

Отметки на воображаемой карте были проставлены, ярлыки – навешены. Он переписывал туристические гиды на свой лад, не беспокоясь о том, что больше ни один человек на свете об этом не догадывался. Крепость Альхаферия, конечно, никакой не замок, а если и шедевр, сохранившийся в первозданном виде с Бог знает какого Средневековья, то пусть уж будет неприступной тюрьмой. Огромной тюрьмой с высоченными стенами, которые не перелезть с внешней стороны, что уж говорить о побеге из нее.

Музей Серрано, этот образец авангардизма в городской архитектуре, больше всего походит на сложный трансформер. Пару ловких движений и солнце вот—вот скроется за фигурой гигантского робота, который, расправив плечи, заносит ногу размером с этаж над визжащей толпой любителей искусства, столпившихся перед входом в музей. Ну и, конечно, Всемирный торговый центр. И где, подумать только – в Сарагосе! Смех да и только! Все, как положено: пара башен—близнецов, вот только высотой в лучшем случае с четверть рухнувших нью—йоркских оригиналов. Какие там боинги – пару вертолетов наверняка хватит, чтобы свалить эти конструкции.

За три месяца Пантелеймон Берку возненавидел Сарагосу и свои вынужденные экскурсии по городу. Сегодня он вышел из дома как обычно, около девяти утра и, доехав с двумя пересадками к набережной Эбро, решил перейти Каменный мост пешком, удостоив старинное сооружение отпечатками собственных ботинок. К Базилике де Нуэстра Пантелеймон не свернул, нацелившись на собор Сан—Сальвадор, до которого, правда еще надо было дойти. Километров пять и все более дававшая о себе знать мозоль на мизинце правой ноги напоминали о том, что ежедневные прогулки давно перестали быть для него только лишь прогулками и средствами лжи, которой питалась его семья.

Кстати, о еде. У ресторана Эль Фуэлле, того самого, с манекеном в виде толстого повара в дверях, Пантелеймон задержался на минутку, заранее зная, что доносящиеся из заведения запахи не одарят его ничем, кроме утопающего в слюне языка. Затем был парк Мирофлорес, по аллее которого Берку уже откровенно плелся, обещая себе во что бы то ни стало добраться к ресторану Пастелерия Толосана, где надеялся встретить прекрасную незнакомку по имени Второе Дыхание. Незнакомку, каждый раз обводившую его вокруг пальца.

До Толосаны он так и не добрался. Ударившись коленом о гидрант и громко обругав его, Пантелеймон повернул обратно, в сторону набережной: продолжать издевательство над собой не было никаких сил. Уже почти два часа как он был на ногах, а с учетом обратной дороги будет больше трех. Обычно он отсутствовал около шести часов, но сегодня пусть домашние думают что хотят. И зачем только он приперся в Испанию? Чтобы по вечерам выслушивать жену и дочь с их дурацкими советами по поиску работы? Чтобы с утра, подняв плечи к заспанной голове, топтаться на остановке в ожидания автобуса? Часами бродить по улицам города, чтобы вечером разыгрывать перед домашними усталое отчаяние: и сегодня, мол, вернулся с пустыми руками.

Он ловил себя на том, что почти не смотрит в глаза близким, и без того зная, что в них прочтет. «Вранье», слышалось ему в уставших вздохах жены, и в эти мгновения Пантелеймон с трудом сдерживался, чтобы не уснуть. Провалиться в забытье, из которого не нужно просыпаться. Ему уже никто не верил.

Как никто не верил в рассказ с деньгами, которые он спрятал в фотоальбом.

Никогда прежде Пантелеймон не видел Энвера смеющимся. Кажется, даже улыбки, озаряющей это смуглое лицо, ему не приходилось замечать. Три месяца – не срок для того, чтобы хорошо расположить к себе малознакомого человека. Тем более если этот человек – выходец из Албании, ездит в черном Ленд Крузере, по улице передвигается в окружении четырех охранников и зарабатывает на торговле афганскими наркотиками и молдавскими проститутками. На почве последнего он и познакомился с дочерью Пантелеймона Виорикой.

– Энвер, мой жених, – сказала Виорика, представ перед отцом через пару дней после его прилета в Барселону.

Виорика жила в Сарагосе и приехала специально для встречи с отцом. Под ручку она держала похожего на цыгана молодого человека с аккуратными усиками и неподвижным взглядом.

– Энвер? – переспросил Пантелеймон. – А как же Антонио?

Жена Пантелеймона Серафима, успевшая засветиться счастьем от сцены посвящения супруга в семейную тайну, стала напоминать себя прежнюю, не по годам постаревшую испуганную женщину, бледневшую от одного появления мужа на пороге дома.

– Антонио? – нахмурился Энвер.

Виорика с укором уставилась на мать. Ведь это Серафима уговорила ее отправить отцу фотографию в обнимку с двумя испанцами и, более того, подписать ее. «Антонио, мой жених», написала Виорика и потом неоднократно жалела об этом, не решаясь, правда, бросать укоры матери. Что ж, момент истины настал: придурочный папочка сболтнул о фотографии в самый подходящий момент.

Виорика, однако, не растерялась.

– Господи, да клиент, кто же еще! – воскликнула она и потянула албанца в соседнюю комнату.

– Так и помрешь дураком, – сказала Серафима, оставшись с мужем наедине. – Хоть бы работу, что ли, начал искать.

Пантелеймон не выдержал, присел на подвернувшийся стул. Он чувствовал себя уставшим из—за обилия малоприятных сюрпризов.

Неприятности начались в кишиневском аэропорту, где его завернули сразу после прохождения паспортного контроля, попросив зайти в отдельную комнату для таможенного досмотра. Таможенник не стал тянуть, сразу бросил извлеченный из багажа семейный альбом Пантелеймона, к чему, однако, Берку оказался готов.

– Пять тысяч, – выпалил он таможеннику.

– Что?

– Пять тысяч евро, – уточнил Пантелеймон, первоначально думавший предложить взятку в этой же сумме, но в леях.

Таможенник оглянулся по сторонам и ткнул себя указательным пальцем в грудь.

– Вы мне? – спросил он и поднес к лицу рацию.

– Нет! – воскликнул Пантелеймон и понял, что позволил себе лишнее. Протянул к рации руку, чем таможенник не замедлил воспользоваться.

– Дежурный, наряд в комнату досмотра! – буркнул он в трубку и отключив аппарат, застыл перед Пантелеймоном с невозмутимым лицом, с руками, сложенными за спиной.

– Господин начальник, – заныл Пантелеймон, но дверь за спиной уже раскрылась, и перед Берку неумолимо росло число людей в одинаковых темно—синих таможенных кителях. Всего в тесноватую комнату их набилось аж девять человек.

– Фотография родственника? – спросил Пантелеймона таможенник, ткнув пальцем в портрет Франклина на извлеченной из альбома стодолларовой купюре.

Дальнейшее Берку припоминал с трудом. Помнил, как посыпались из альбома евро и он чуть не бросился их подбирать. Помнил, как спросили, сдавал ли он когда—нибудь ежегодную декларацию о доходах, а если сдавал, указывал ли суммы, которые намеревался вывести из страны. Помнил еще, как поинтересовались, знает ли он, какую сумму наличных денег разрешено вывозить без декларирования и в курсе ли Пантелеймон, какая ответственность предполагается за соответствующее нарушение?

На все вопросы Берку отвечал одинаково, молчал и отрицательно качал головой. В голове у него господствовал хаос, усугубившийся после того, как выпотрошив все деньги, таможенники внезапно всучили ему альбом.