Саша Танин - Влюбленный стигматик
Я сидел, и вспоминал как уходил я и моя мать от отчима. Порядок выводы мыслей я не контролирую, я не машина с алгоритмами. Это как перед сном, целый ворох всяких мыслей, образов, пятен.
Помню как я стоял и наблюдал вместе с матерью в окно, смотрел как она в беспокойстве выглядывала его, меня охватывала злость и ощущение мести. Каждый раз, когда он, шел покачиваясь и его все видели, то все мои надежды на приятный семейный ужин исчезали. Он опять ее будет бить. Когда он заходил, я также исчезал из-под его взгляда, как и ожидаемый ужин. Мне противно было видеть его: засохшая слюна в уголках рта, черная щетина и перебитый сплющенный нос как у боксера. Входил он грузной походкой, ростом был чуть больше пяти футов и не нагибался в дверном проеме, а злости было на все семь.
Были времена, когда он пытался быть отцом. Хотел меня научить своему хобби – авиамоделизму. Мне не нравилось возиться с клеем, бумагой, пластиком и прочими материалами для постройки самолетов. Работать я не любил. Но нравилось смотреть как работает двигатель, и когда он запускал самолет в небо, мне нравилось хвастаться друзьям. Однажды я сломал одну из его моделей, и этот ебанатик врезал мне подзатыльник и отвесил пинка под зад, да так что мне позвоночник в голову уперся. С этого момента мне вообще не нравилось все, что он делает.
Когда мать узнала о том, что он меня ударил, они очень громко ругались, точнее, я слышал только истерический голос матери. Так отчаянно, наверно только самка защищает своего единственного детеныша. Отчим молчал. Одиночества боятся все, даже такие мудаки, как он, особенно такие. С тех пор он меня не трогал, только поглядывал на меня и все. Не дала она ему воспитывать меня и родного не родила. Жестоко. Говорили мы только по необходимости. В доме я чаще всего молчал или плакал.
Отношения наши теплели когда он, давал мне посидеть за рулем мотоцикла. У меня шли слезы, но то были слезы от встречного ветра и детской радости. Я любил его чертов мотоцикл. Иногда он отцеплял коляску, усаживал мать назад и куда-то с ней ездил. Как завоеватель на своем белом коне.
Мне было восемнадцать, когда я впервые бросился защищать мать по-настоящему. Я думал что насую ему сейчас: он таскал мать за волосы, ездил на ней верхом, раздавая ей сильные пощечины. Мне удалось провести ему прямой левой в его помятый нос, и заехать в ухо боковым справой. Чертов ублюдок был крепкий. Он начал колотить меня что было ненависти. Мать оттащила его тогда, и я убежал из дома. Больше я не возвращался, и с тех пор жил самостоятельно. С тем всем наследием что мне дала жизнь.
Спустя несколько месяцев она ушла от него, не выдержав давления. А еще спустя год, мы узнали что он умер от сердечного приступа.
Мне было жалко его, вообще-то, он старался, кормил нас. Черт его знает, что там у него в башке было когда он пил. Многие показывают свое истинное лицо, когда выпьют.
И брат, и враг
Я вышел из кафе оставив там кусочек себя, и побрел дальше. Вечерок не задался. Надо было выпить. Через пару кварталов, забрел в магазинчик. Продавец китаец поздоровался со мной когда я вошел. Я молча двинулся к полкам с бурбоном. Чертовы китайцы, сколько же их на этой земле. Просто захват мира какой-то. На кассе, он попытался что-то сказать, я смотрел в окно, пока он отсчитывал сдачу.
Пошел дождь. Сначала медленно моросил, словно разгонялся, а потом вмиг хлынуло как из ведра. Я стоял на перекрестке, под карнизом магазинчика. В свете уличных фонарей, миллионы капель летели к земле, встречались с ней, и потом исчезали уходя в землю, словно сам Бог из лейки поливал любимые цветы в горшке.
Я стоял, и смотрел по сторонам. Трехцветный регулировщик указывал, кому можно ехать сейчас, а кого-то заставлял ждать. Распорядитель времени. В своих домах на колесах, одни спешили домой, другие тянули время, катаясь по длинным улицам в объезд короткого пути до дома. Я тянул бурбон.
Двери магазинов хлопали, туда-сюда мелькали силуэты покупателей. Одни уверенно входили, другие устало выходили. Я стоял, и слушал ритм этого перекрестка. Такой маленький уголок, но как зеркало для большинства мест. Столько историй. У каждого своя история.
Однажды, в девятнадцать лет, в очередных поисках работы я прибился к христианам. Ходил с ними на их собрания, слушал бредни. Ходил в гости к «братьям», ел и пил там. В конце концов, ко мне приставили наставника, его звали Йен, он работал страховым агентом. Мы много спорили, и, казалось, что он торговал Богом.
Мне нужна была чертова работа, поэтому я встречался с Йеном и ходил на собрания. Сопротивлялся, но лицемерил. Спустя месяц, меня собрались крестить. Крестили в ванной моего наставника. Вот это думаю крещение в современном мире. Не в реке как в библии, а в ванной. Да и крестил не Иоанн, а какой-то Йен псевдо-креститель.
Собралось несколько человек: это были добрые люди, со странным огнем в глазах. Меня попросили переодеться в какую-то одежду, похожую на пижаму. Я послушался. На какие-то только жертвы не пойдешь, ради такого дела. Я работу, конечно, имею в виду. Хотя, есть и другое коллективное мнение. А я не думаю, что к Богу надо через пижаму и ванну приходить, я думаю, что ты должен быть полностью голым перед ним, как это и было вначале времен. И голым должен быть всегда, не в прямом смысле конечно, шатаясь по городу. Хотя, почему бы и не послать привет моралистам?
Я вышел из комнаты, люди начали петь песню. Мой наставник повел меня, одетого в пижаму, в ванную комнату… я залез ногами в ванну. Люди продолжали петь песню. Йен положил свою руку мне на голову и слегка надавил, как бы подсказывая, что мне надо лечь в воду. Давил на меня, как бы не принуждая совсем. Подошли еще «помощники», и меня окунули всей честной братией. На миг, там под водой, я что-то почувствовал. Не знаю, будто и правда все мои грехи смылись. Мне хотелось задержаться там, не подниматься наружу. Так бы и остался там. Такая тишина. Только еле слышный гул оттуда, извне. Может, и Бог так, слышит нас как непрерывное гудение, какой-то вечно просящей о чем-то стаи. Меня тут же вытащили из воды, и стали хлопать в ладоши, продолжая петь. Я выдавил улыбку, ощущения были странные.
Прошло пару недель после окунания, когда мне предложили должность рекламного агента. В агентстве все были из секты, кроме управляющего, что странно. Работенка не из лучших, но я согласился. Еще через неделю, я бросил посещать собрания, и встречи с Йеном тоже прервал. Я получил свое.
И вот, я стою, на этом перекрестке и думаю только о ней. Кортни. Я решил что позвоню ей завтра. А сегодня я отмечаю премию Бога. Ведь я жив, покуда есть надежда.
Господи, ну что за тривиальщина?! А это и не фантастика, или какой-нибудь детектив с сумасшедшей развязкой. Все гораздо проще, чем кажется.
Простые вещи
Утром, проснувшись, но не вставая с кровати еще около часа, я думал над тем, что неплохо было бы избавиться от старых вещей. Я попытался прикинуть список: футболки время которых давно прошло; старый пылесос, который уже не сосет… старая проститутка и то сосет надежней, чем эти гребаные пылесосы. Вдруг я вспомнил о старой подруге, Гейл, и сбился с мысли.
В голове у меня пронеслись несколько месяцев с ней, и то, что она редко делала минет. Она вообще мало чего делала. Только жрала, и смотрела телевизор. Ей самое место на улице, решил я, и что правильно тогда поступил, и вернулся к списку вещей: еще пара свитеров, что дарила ему сестра Гейл, которую он тоже терпеть не мог; спиннинг от ее муженька.., хотя нет, спиннинг я оставлю себе, всё-таки почти пятьдесят баксов.
Рыбалку я любил. На рыбалке спокойно. Душа так и чистится. Но на улице не до рыбалки, холод собачий.
Каждая вещь – это либо груз прошлого, либо память о хорошем. Но хорошее тоже груз, ностальгия и тоска по крутым временам и молодости. Вообще-то, еще помогает мытье посуды, подумал я. Но тут же осекся, лень была сильней. Надо постирать вещи, да сдать их в приют. Так будет правильней.
Я вспомнил, про одного знакомого, он и его семья не пользуются стиральными порошками, рожают детей дома, не едят мясо. Тщетно пытаются выкроить у жизни еще каких-нибудь пару лет. Это же какой страх ими движет. Когда я изредка бывал у него дома, они не были веселы, а скорее зажаты, словно ненавидели весь этот мир, который на них накинулся.
