Ника Соболева - Право на одиночество
– Я не собираюсь вас увольнять. Я просто подумал…
– Честно говоря, мне безразлично, что вы подумали. Всего хорошего.
Я схватила свою сумку и пальто и вышла из комнаты. Я уже успела решить, что это наверняка будет мой последний рабочий день – все-таки хамить начальству нельзя ни при каких условиях – но через несколько мгновений меня догнал Громов.
– Наталья Владимировна, вы меня не так поняли… На прошлой работе меня просто осаждали секретарши, а я этого очень не люблю – работа должна оставаться работой… Я не хотел вас обидеть…
Я остановилась и посмотрела Громову в лицо.
– Я любила его, – сказала я громко. Максим Петрович вздрогнул. – Я любила его как отца. Я могу прокричать это на все издательство, но боюсь, что часть нашего коллектива уже поставила на меня совсем другое клеймо. А теперь, пожалуйста, я бы хотела пойти домой.
– Да-да, конечно… Извините…
– Ничего страшного.
«Ох, Михаил Юрьевич, – подумала я, выходя из здания, – что же теперь будет с вашей девочкой?..»
Когда я открыла входную дверь своей квартиры, Алиса встретила меня громким мяуканьем.
– Да-а-а, Алис, – вздохнула я, разуваясь и проходя на кухню. – Все это напоминает мне какой-то паршивый любовный роман.
Алиса громко мяукнула, требуя еду. И только я наложила ей полную миску корма, в дверь позвонили.
На пороге стоял молодой человек с огромным букетом белых роз. Меня сразу замутило – точно такой же букет был на похоронах моих родителей.
– Наталья Зотова? Это для вас, – он улыбнулся и протянул мне букет.
– А от кого?
– Там в карточке должно быть написано!
Я захлопнула дверь и заглянула в карточку.
«Наталья Владимировна!
Еще раз прошу прощения. Я совершил большую ошибку. И мне бы не хотелось, чтобы этот случай отразился на наших рабочих отношениях.
С 8 Марта Вас!
Максим Громов
P.S. Ваш адрес я узнал в отделе кадров».
Я вздохнула. Этот человек меня плохо знал. Я совершенно на него не сердилась, меня гораздо больше заботили эти дурацкие слухи и то, что последует теперь за ними. Кроме того, я не любила цветы. Эта фобия пришла ко мне три года назад, и с тех пор я никак не могла от нее отделаться.
Именно поэтому я выставила розы на лестничную площадку, прикрепив к ним листок из блокнота с надписью «Берите, кто хотите». Потом убралась, приняла ванну, поела и легла спать.
Ничего особенного, правда ведь? 8 Марта теряет смысл, когда нет мамы, которой можно сказать, как ты ее любишь.
Я проснулась от звонка мобильного телефона. На часах было четыре утра. Даже Бобик с Алисой еще спали.
Звонок был от Антона.
– Послушай, – сказала я, сняв трубку, – ты совсем с ума сошел? Сейчас ведь четыре утра.
– Ох, прости меня, Наташ! – его голос звучал так, словно он находился в соседней комнате. – Я сейчас не в Москве и немного запутался, сколько у вас там должно быть времени…
– Понятно. Способностями в математике ты никогда не отличался.
– Ну ладно тебе, ладно, – засмеялся Антон. – Я приезжаю завтра. По вашему времени – в двенадцать дня. Примешь меня в гости на неделю?
– Ты не шутишь? Конечно.
Положив трубку, я рухнула на подушку. Как же приятно было услышать его голос. На самом деле, после родителей и Михаила Юрьевича у меня было только два родных человека. Антон и Аня. Два «А», как я звала их.
Аню я знала всегда, мы выросли вместе, ходили в одну школу, сидели за одной партой. После школы наши дороги разошлись – она переехала в другой район Москвы, поступила в совсем другой институт, у нее появились интересы, которые совершенно не привлекали меня, – ролевые игры по Толкиену, страйкбол… Она стала ходить по клубам и «кутить» (это ее выражение) с другими компаниями. Один раз я ходила с ней. Как раз после смерти родителей. Ничего хорошего из этого не получилось, но я была благодарна Ане хотя бы за попытку вытащить меня из той пучины отчаяния, которая накрыла меня после смерти мамы с папой.
И несмотря на то, что мы с Аней теперь во многом были совсем не похожи, она – моя единственная подруга. Это забавно слышать в современном обществе, когда большинство людей уже вообще не понимают значения слова «дружба», но… я очень многое осознала три года назад. Вокруг меня всегда были люди, многих из них я считала хорошими друзьями, с которыми хоть в разведку. Но после смерти родителей все изменилось.
Некоторые из этих «друзей» не знали, как смотреть мне в глаза и как вообще со мной нужно теперь разговаривать.
Другие вначале поддерживали, а потом пропали – видимо, им стало скучно со мной. И я их прекрасно понимаю. Я никогда не была компанейским человеком, а уж после смерти мамы и папы и вовсе не желала вставать с кровати.
Третьи держались долго, но сломались, потому что не могли – или не хотели – меня понять. Они не понимали, почему я говорю, что у меня нет денег, чтобы ходить с ними в пивнушку каждую пятницу или в кафе по выходным. И на все мои объяснения, что жить самостоятельно в полном смысле этого слова гораздо труднее, чем им кажется, они фыркали: «Да ла-а-адно, мы же тоже самостоятельные!»
Вы не понимаете – хотелось крикнуть мне тогда. Не понимаете, в чем разница. Никто не постирает вам носки и трусы, если вы этого не сделаете сами, никто не сходит в магазин, не уберет оставленную неубранной постель, не помоет посуду и не добавит «пару тысяч» на покупку очередного ненужного айфона или айпада. «Храни Боже ваших родителей», – повторяла я мысленно, понимая, насколько бесполезна эта моя идея объяснить, что они еще дети, которые не представляют, что это такое – жить без родителей, потому что даже не замечают, насколько те им помогают. Невозможно доказать молодым и самоуверенным юношам и девушкам, что они, в сущности, пока просто паразиты, которые «высасывают» из своих мам и пап нехилые деньги.
И в одно прекрасное утро я поняла, что осталась одна. Я выросла. У меня теперь не было ничего общего с моими сверстниками, хвастающимися друг перед другом приобретением нового супермодного планшета или клевой кофточки. У меня осталась только Аня. Она была отнюдь не идеальна – вспыльчивая и горячая, как перец чили, она часто выносила мне мозг настолько, что хотелось кричать и бить посуду. И при этом она была невероятной. Я знала, что она приедет ко мне в любой день и час, если мне будет плохо, и пусть она не всегда понимала мои мысли и мечты – тем не менее, она их уважала. И в тот день, когда хоронили моих родителей, я очень хорошо поняла, насколько сильно Аня меня любит. После того как я бросила на гроб с мамой первую горсть земли, Аня взяла мою руку в свою и тихо сказала:
– Я с тобой, держись за меня.
И это «держись за меня» стало для меня путеводной звездой, моим наркотиком до конца того дня.
С Антоном все было иначе. Его я увидела 1 сентября, в первый же день и час наших занятий в институте. Мне было шестнадцать, я никогда не влюблялась, и вот – вот он, герой моих снов, мой принц без белого коня, мой прекрасный халявщик. О да, он был потрясающим раздолбаем. И бабником, каких еще поискать. Но сердцу не прикажешь – Наташа Зотова влюбилась.
Антон меня совсем не замечал. Вернее, замечал, но только когда надо было что-то списать или спросить, как зовут преподавателя. Попав в такой цветник, какой была наша студенческая группа (двадцать девочек и пять мальчиков), конечно, он не обращал на меня внимания. Меня ведь не назовешь красавицей, да и просто симпатичной я себя не считала. Ростом я не вышла, чуть выше 160 сантиметров, полноватая, я всегда немного сутулилась и страшно смущалась, если меня вызывали к доске или что-либо спрашивали. Теперь, когда я скинула с себя почти все лишние килограммы – поспособствовала смерть родителей – на меня в зеркало смотрела совершенно обыкновенная девушка, чуть пухленькая, с вьющимися от природы темными волосами, большими голубыми глазами и упрямой ямочкой на подбородке. «Вот он, твой характер!» – всегда говорила мне мама, когда я упрямилась, и нажимала указательным пальцем на эту ямочку.
В институте я была прекрасным утенком среди гадких лебедей. «Гадкими лебедями» я называла своих однокурсниц – стервозность некоторых из них просто поражала. А вот я была беззлобной и беспомощной перед ними. Я молча смотрела, как Антон встречается то с одной, то с другой, понимая, что у меня нет ни малейшего шанса.
Но однажды наши отношения с ним изменились. Мы учились тогда на третьем курсе. Я случайно пришла к первой паре, когда нам надо было ко второй. Поняла свою ошибку и, усевшись на широкий подоконник на третьем этаже нашего института, погрузилась в книжку, которую тогда читала, – это были «Братья Карамазовы». И погрузилась я в нее настолько, что совершенно не заметила, как рядом со мной кто-то громко плюхнулся и не менее громко сказал:
– Вот сучка, блин.
Я медленно подняла голову, еще находясь в словах из романа Достоевского. Рядом со мной сидел Антон – мой любимый голубоглазый и кучерявый блондин.
