Дмитрий Добродеев - Большая svoboda Ивана Д.
Киржач бормочет: “У коммунистов в СССР были длинные тонкие члены и компактные, подтянутые к мошонке яйца. А теперь наоборот: у них выросли короткие толстые члены и непомерно отвисшие мошонки с яйцами-грузилами. Поэтому Зюганов так ковыляет”.
Опрокинув по сто грамм, они возвращаются к Моссовету.
Здесь продолжается митинг. Боровой сообщает, что верные президенту войска движутся к столице. Егор Гайдар подходит к микрофону: он только что виделся с Ельциным, тот надеется на поддержку москвичей. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери.
Атмосфера оживленная. У Моссовета формируются отряды добровольцев для защиты демократии. Хотят строить баррикады на Тверской от Пушкинской площади до Моссовета. Это уже слишком! Они с Киржачом идут в “Найт Флайт”.
Москва живет привычной жизнью: работают магазины и кинотеатры, полны клиентами ночные заведения. Заходят в “Елисеев”. Иван видит лишь пару позиций виски. Ликеры – “Бейлис” и еще “Амаретто”. Полки заставлены “Советским шампанским”, а также вином “Арбатское”. Пустующие места на полках мерчендайзеры пытаются заполнить российским пивом и вином. И в ресторанах ситуация не лучше. “Виски мало, прискорбно мало”, – констатирует он. Все больше глушат водку.
Ночной клуб “Найт Флайт” на Тверской. Журналисты со “Свободы” часто заходят сюда. Здесь лучшие девки, норвежский лосось и икра форели. Как обычно, в клубе не меньше сотни посетительниц. Они сидят за столиками, за стойками, в креслах. Их прекрасные глаза вспыхивают в полумраке.
Девиц такого класса на Западе просто нет либо стоят неподъемно.
Иван и Киржач заказывают Jack Daniels, красную икру, пиво “Хайнекен”. Они провозглашают тост – за свободу. Каждый вкладывает в это свой смысл.
Киржач в бюро больше года. Он – настоящий советский журналист, работал в АПН, в “Московском комсомольце” и даже в московском бюро “Эль-Паис”.
Иван разглядывает его: масляные взъерошенные волосы, немного безумный взгляд из-за толстых линз. Видно, что нервы подорваны алкоголем и сменой власти. Периодически крестится. Проклинает жидов, масонов и коммунистов. На вопрос – почему пошел к американцам, отвечает просто: “По большой нужде!”
– Я начал с портвейна и кончил водкой, – сказал Киржач. – Ты знаешь, крысы сами по себе не пьют алкоголь. Однако если добавить его в подслащенную воду, то эту смесь они выпьют с удовольствием. А если потом постепенно сокращать содержание сахара, то крысы будут пить и чистый спирт. К чему я говорю это? А к тому, что я пью чистую водку и ненавижу Бабицких и Соколовых. И всех клеветников России. И американского ревизора мистера Смита. Но дома плачет ребенок, я должен кормить его. И я буду носить портфель за мистером Смитом.
Ивана удивляет, как теперь сервируют красную икру. В Советском Союзе отрезали от буханки белого хлеба, жирно намазывали маслом и сверху – красную икру. Здесь подают по-скандинавски: подсушенные тосты серого хлеба, аккуратно размазанная икра, но не кеты, а форели, и сверху – много мелконарезанного репчатого лука.
После четвертого бурбона Иван говорит Киржачу: “Они, блин, очертя голову бросились в демократию и капитализм. Но это не та демократия и не тот капитализм. Запад построен на добром старом феодальном праве: сеньор имеет право, и община имеет право. Сеньор не смеет топтать посевы. И общество не входит в его домен”.
“Железный романо-германский подход – скептицизм, вера, знание пороков. Вся эта система права – страховка от человеческой природы. В России такой страховки нет. Коррупция и беспредел во всем”.
Киржач не отвечает, ему начхать.
Ночь с 3 на 4 октября Иван вместе с девушкой Татьяной из “Найт Флайта” проводит на девятом этаже гостиницы “Москва”. Татьяна показалась ему самой красивой. Они разливают джин по стаканам, закусывают орешками, которые Иван захватил в аэропорту Мюнхена. Заводят кассетник с мелодиями 80-х годов. Кружатся в медленном танце. Иван обнимает Татьяну: у нее тонкая талия и чувственные губы. Наблюдение: “В России путаны могут в губы целовать. В Европе, говорят, такое сохранилось только в Испании: пережиток феодализма”.
Татьяна: тонкий, чуть утиный нос и трепетные ноздри. Чувственная натура.
Потом сидят, говорят о поп-музыке, ценах в магазинах. В конце он просит ее остаться, но она неожиданно говорит: “Хорошенького понемногу”. Хлопнув дверью, уходит. Он видит с девятого этажа, как ее статная фигурка пересекает Охотный ряд. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери, засыпает неглубоким сном.
У Белого дома
Раннее утро, 4 октября. Омоновцы орут на всю гостиницу. Он выпивает чашку “Нескафе”, выходит на улицу.
Голубоватый рассвет над столицей, Иван идет к Белому дому через Новый Арбат. У кинотеатра “Октябрь” группа баркашовцев, на него показывают пальцем: “Он или не он?” Наверное, приняли за члена ельцинской команды. Подходит парень в армейской шинели: “Ты кто, мужик? Ты не из этих?”
На что он: “Тихо, пацаны! Я с вами”. – Они расступаются, и он свободно проходит.
Несмотря на ранний час, на улицах много народу. Казаки, баркашовцы, просто зеваки. На перекрестках – БТРы.
Подходы к Белому дому перекрыты. Чтобы увидеть набережную, Иван решает залезть на крышу сталинского дома, недалеко от набережной. Но как?
На лавке у подъезда сидит бабища в фартуке – говорит, дворничиха. Он просит ее пустить на крышу. Бабища не может. Он достает бумажку в десять долларов: она согласна.
Заходят в подъезд, поднимаются на допотопном лифте. Дом молчит, тишина в затаившихся коммуналках. Дворничиха открывает скрипучую дверь, пускает его на крышу.
Иван достает фляжку коньяка, глотает. На душе – хорошо, легко. Он достает бинокль. Перед глазами удивительный вид: излучина Москвы-реки, Белый дом, техника на Бородинском мосту, и фигурки людей на набережной. По грязной крыше ходят облезлые московские голуби.
Без десяти минут семь раздаются пулеметные и автоматные очереди. Стрельба ведется отовсюду. Пулей сносит щебенку над головой. До него доходит: снайперы на крышах соседних домов.
С крыши видно, как зеленые БТРы с двух сторон медленно ползут вдоль Белого дома, простреливая площадь в тех местах, где больше людей.
Толпа бросается врассыпную, стараясь укрыться за стеной приемной Верховного Совета, буквально прилипнув к ней. Пулеметные очереди по верхним этажам. Фонтанчики мраморной крошки, отколотой пулями, вырываются из стены. Проносятся трассы пуль, по улице бегут человечки, падают.
Одну из палаток БТР расстреливает из крупнокалиберного пулемета у него на глазах: брезент мгновенно оседает, под ним какое-то время шевелятся люди, потом шевеление прекращается…
Иван опорожняет всю фляжку. Снайперы на соседних крышах не утихают.
Танкисты на Бородинском мосту топчутся, очевидно, не хотят стрелять. Министр обороны Грачев бежит вдоль колонны, ругается, уговаривает, передает какой-то пакет. Командир танка, матерясь, залезает в башню.
Дальнейшее известно из хроники:
9.20. Первый выстрел, ожидание. Клубы дыма вырываются из окон Белого дома. Пожар на двенадцатом и тринадцатом этажах.
На улицах и Бородинском мосту многолюдные зеваки завороженно наблюдают, как покрывается копотью Белый дом.
В Белом доме начинается паника. Руцкой истерически звонит Зорькину: “Поднимайте самолеты, звони в посольства… Ты же верующий, твою мать!” К депутатам выходит Хасбулатов, с улыбкой отчаяния демонстрирует бронежилет.
11.00. Огонь прекращен, чтобы вывести из Белого дома женщин и детей, но перемирие сорвано: вывести гражданских лиц из-под обстрела не удается.
13.00. Находившиеся в здании мэрии защитники Верховного Совета безуспешно пытаются прорваться к Белому дому.
14.00. Стрельба прекращается.
14.30. Из Белого дома выходят первые сдавшиеся.
15.30. Войска возобновляют артиллерийский и автоматный обстрел БД.
16.45. Из БД начинается массовый выход людей.
17.05. Выходят около семисот человек. Они идут, держа руки за головами, между двумя рядами солдат и садятся в автобусы на Краснопресненской набережной. Войска начинают “зачистку” здания.
18.00. Руцкой, Хасбулатов и Макашов арестованы.
19.10. К БД разрешен подъезд пожарных машин. “Зачистка” этажей БД продолжается еще около двух часов.
В разгар стрельбы Иван слышит голоса: на балконе внизу курит молодая парочка, они живо комментируют происходящее и пьют баночное пиво. Ребята приглашают его спуститься с крыши, погреться. Все остальное он наблюдает с их балкона. Они достают из холодильника консервы, сервелат. Он извлекает из сумки литровку виски. Так проходит день. Вечером, сытый и пьяный, он тепло прощается с Петей и Олей, спускается на набережную. Сквозь оцепления, пошатываясь, идет к метро. Ему совсем не страшно, даже весело. Из Белого дома валят клубы дыма.
В метро “Краснопресненская” давка: пьяные омоновцы – бьют прикладами людей, кидают их на эскалатор. Иван получает крепкий подзатыльник.
