Лев Трахтенберг - На нарах с Дядей Сэмом
К началу пятой недели счет ADGL Energy Inc. в Сити-банке был закрыт, а на «родителей-основателей» (Давидку и его супругу) были выписаны ордера на арест.
Властям потребовалось еще полгода, чтобы разыскать предпринимателя-афериста.
После многочисленных визитов к его престарелой бабушке с расспросами о блудном внуке, Давидка сдался. С повинной головой и в компании известного адвоката он появился в 61-м отделении полиции и осуществил «самосдачу» в руки приставов.
Через несколько часов арестант предстал перед дежурным федеральным судьей-магистратом для официального предъявления обвинений.
Мистеру Давыдову инкриминировалось многое: обман клиентов с биржевыми бумагами, обман банков, обман при переводе денег, обман государственной почтовой службы.
Короче – полный обман по всем статьям!
По совету своего сверхдорогого криминального стряпчего, Давид быстренько вернул часть денег, признал свою вину, за что получил всего 30 месяцев общего режима.
По рассказам маклера из Квинса выходило, что на воле он только и делал, что катался как сыр в масле, пил-гулял по буфету и лишь иногда работал.
В основном мой товарищ «инджоил лайф»[176], и в этом я ему почему-то верил.
Несколько раз Давидка показывал мне свои фотографии, на которых он с головы до ног был укутан в Версаче и Гуччи. Окружали его длинноногие модели из Лас-Вегаса и Атлантик-Сити.
В тюрьме его как родного встретил старый товарищ «по воле» Саша Комарковский из бригады Зины Малия. В честь новенького он устроил праздничный обед, а уже на второй день взялся за прочистку его мозгов. В результате десятидневной учебно-воспитательной работы Давид Давыдов начал на глазах превращаться из Обломова в энергичного Штольца.
Почем зря он занимался самобичеванием, ругал свою прошлую жизнь, читал детективы, много и вкусно готовил, ходил по пятницам в синагогу и пропадал в тренажерном зале.
Иногда в программе перевоспитания и исправления случались срывы.
Тогда Давидка до обеда спал; не занимался спортом и пялился в «ящик», упиваясь конкурсом «Американский идол». Но в общем и целом тюрьма явно шла ему на пользу.
Мне нравилась исходящая от него бесшабашная положительная энергия. Боровичок упруго перекатывался по зоне, рассказывал анекдоты и в стиле барона Мюнхаузена трепался о прошлом.
Узнав, что, к моему «великому стыду», у меня до сих пор нет ни одной татуировки, он пообещал подарить мне на день рождения сертификат на услуги местного «тату-художника». В Форте-Фикс Давидка полюбил запрещенный в тюрьме перманентный татуаж, и время от времени добавлял себе ту или иную картинку.
Все татуировки составляли настоящий телесный ребус «по понятиям», выполненный по его же собственным эскизам. На момент нашего знакомства замышлялось гигантское наспинное живописное полотно с участием популярной у зэков статуи Свободы, нью-йоркских небоскребов, колючей проволоки и какого-то мудрого изречения на иврите.
Меня обещали позвать в качестве VIP-гостя на открытие чудо-выставки.
Я любезно принял приглашение…
Глава 18
Тюремный жилкомхоз: сортир, телеграф, телефон…
Крови было много. Очень много.
Темно-красная липучая и вязкая субстанция образовала внушительное озеро, залившее серый цементный пол. Пятачок перед четырьмя телефонными будками на первом этаже моего корпуса изменился за несколько минут. Еще каких-то полчаса назад я вместе с другими зэками подпирал там стену и периодически присаживался на холодные ступеньки лестницы. Человек пятнадцать «инмейтов»[177] дожидались своей очереди на звонок на волю. Официально эта приятная процедура называлась пользование «ITS – Inmate Telephone System»[178]. Но сейчас ни о каких телефонных разговорах речь уже не шла. 2500 человек, все население Южной стороны Форта-Фикс, сидело под усиленной охраной в своих душных камерах, а по коридорам стучали тяжелые подошвы сделанных в Китае американских армейских бутсов.
Взволнованные дуболомы переговаривались по рациям «воки-токи» и громко матерились на арестантов, подающих из-за дверей неприветливые восклицания:
– Shut the fuck up![179]
Я смотрел в свое замызганное и затянутое металлической решеткой окно. Третий этаж и угловое расположение здания позволяло мне вести наблюдение за тюремным плацдармом. Такое я видел впервые: из армейских закомуфлированных микроавтобусов лениво высаживался одетый в синее спецназ. Из джипа появились незнакомые вертухаи в сером. Неподалеку лаяли служебные овчарки. По всему было видно, что «буржуинам» пришла подмога – убийство в тюрьме Форт-Фикс считалось крайне серьезным ЧП с многочисленными последствиями и оргвыводами.
У Федерального бюро по тюрьмам и зондеркоманд гестапо совпадал принцип наказания. За совершенное преступление существовала коллективная ответственность.
За «партизанен» расплачивалось полдеревни – в нашем случае, за «базар отвечал» весь контингент Форта-Фикс. «Матко, млеко, курка, пуф-пуф-пуф» – плавно перетекало в «Compound is closed! Recall! Census count![180]»
«Исправительные офицеры» и не думали скрывать свое вѝдение второй части д'Артаньяновского девиза «Один – за всех и все – за одного!» И считали, что за одного и отвечают все, конечно.
Нарушители режима моментально выявлялись, и помимо наказания от зольдатен, на них натравливали их же собственных товарищей: «Смотрите, заключенные, этот обыск (дополнительная перекличка, внеплановый труд, шмон камеры, лишение прогулки) только из-за такого-то и такого-то!»
Беспринципные, агрессивные и озлобленные дикари, как пауки в банке, готовы были сожрать своего же товарища. Манипулировать эмоционально неразвитыми и духовно отсталыми приматами, оказывается, было достаточно легко…
…В тот день извержение вулкана началось с самого обычного телефонного звонка.
И мы, и местная администрация знали, что очереди к автоматам являются «горячими точками». Стычки, драки, удары заточкой и прочие конфликты повторялись там с завидной регулярностью.
Я это познал на собственной шкуре.
Пройдя две тюрьмы строгого режима предварительного содержания, я, наверное, перестал чего-либо бояться.
Моя первая «крытка» располагалась в самом центре нью-джерсийского графства Эссаик, афроамериканском анклаве неподалеку от моста Джорджа Вашингтона. Полтора месяца пребывания в этом страшном и вонючем заведении превратились для меня в ежедневную битву за существование.
За пользование телефоном приходилось отталкивать прущий на меня «чернятник», а в некоторых случаях было бесполезно взывать к их совести.
На сотню человек – всего два телефона-автомата, а испано-черные очереди к ним напоминали поток трудящихся в Мавзолей Владимира Ильича. При этом меня полностью игнорировали, по-наглому передавая освободившуюся трубку какому-нибудь из своих соотечественников. И меня, естественно, подобное нецивилизованное поведение крайне расстраивало, особенно в силу полнейшего отсутствия тюремного опыта. Приходилось нервничать, повышать голос и дергаться, ибо связь с волей давала мне «веру, надежду, любовь», а также возможность переговорить с адвокатами.
Вторая тюрьма тоже располагалась в получасе езды от Манхэттена, около выхода из туннеля имени Холланда. В этом складском районе «Садового Штата»[181] я провел еще полтора месяца. Золотая осень 2002 года меня явно не баловала положительными эмоциями. Мой новый СИЗО, подчинявшийся уже другому нью-джерсийскому графству, был чуть-чуть получше и посвежее. Тем не менее проблема с телефонией там тоже стояла весьма остро.
Вроде бы по сравнению с первыми казематами, телефонов-автоматов на душу населения было побольше. Секрет заключался в другом – очередь звонивших контролировалась известной «черной» бандой Crips. Чтобы позвонить, зэку требовалось внести посильную лепту в бандитский общак: пачку сигарет, упаковку печенья, банку супа.
После этого разрешалось звонить сколько душе угодно и насколько позволял твой карман, вернее, кошелек принимавшего звонок, поскольку все разговоры оплачивала другая сторона по системе «collect call»[182].
За три месяца бесславного первичного заточения мои скромно живущие родители и некоторые друзья потратили почти 8000 долларов на тюремные телефонные переговоры.
Администрации обеих тюрем, на пару с гигантом AT&T[183], занимались самым обыкновенным грабежом, ибо конкуренция отсутствовала напрочь.
Первая минута звонка из нью-джерсийских СИЗО в более чем соседний Нью-Йорк (полчаса езды на машине) стоила пять долларов. Каждая последующая – в районе восьмидесяти центов.
На воле подобная связь обходилась всего в 25 центов или того меньше.
Отказаться от «золотых» звонков не получалось – я во всю ивановскую стрессовал. Плюс требовалось строить защиту и собирать полумиллионный залог.
По сравнению с предварительными «крытками» северного и центрального Нью-Джерси тюрьма Форт-Фикс поначалу показалась мне настоящей казачьей вольницей. Однако, несмотря на кажущуюся простоту и доступность, великая тюремная битва за телефон не прекращалась и здесь.
