Иван Зорин - В социальных сетях
Прошли годы, Саша Гребенча поменял множество мест, все реже возвращаясь в памяти к маленькой квартире на втором этаже с окнами во двор. Дом с засиженными слизняками стенами остался в юности, но теперь интернет-группа, где он поселился, напомнила его. Она также жила своей жизнью, а ее участники походили на жильцов. Как братья-близнецы, разговаривали Иннокентий Скородум и Сидор Куляш – жадно слушая другого и не понимая себя; припозднившейся блондинкой, будившей привратницу, представлялась ему Ульяна Гроховец, будоражившая своими постами мужское население группы, а Олег Держикрач напоминал угрюмого мужчину, который никак не может завести машину, чтобы отвезти в школу калечного сына.
«Ваша свобода кончается там, где начинается моя!» – читал Саша Гребенча его посты.
«Разве может прикованный к своему телу быть свободным? – вопрошал он. – И разве может осознавший это быть несвободным? Разве может повесить дополнительные вериги?»
«Значит, мы свободны только во сне? – мягко осадил его Олег Держикрач, прицепив смайлик. – Мы там даже летаем».
«Много букв! – накинулась Степанида Пчель. – Это свойственно сумасшедшим».
«Да вы, батенька, р-э-волюционэр! – добивала Аделаида. – Хуже Афанасия Голохвата!»
Укусы, насмешки, пинки. Группа все больше напоминала Саше холодный дом, где собрались случайные люди, которым некуда пойти, некуда деться и которые совершенно не знают, что с этим делать. Его мучили три вопроса: «Что они видят, когда смотрят? Как понимают то, что говорят? И действительно ли верят в то, во что верят?» Он чувствовал себя посторонним наблюдателем, который пришелся не ко двору.
Лифт в подъезде громыхал с утра до ночи, и по громкости стука Саша мог вычислить этаж, на котором он остановился. Первое время он жадно прислушивался, ожидая, что приехали к нему, но потом перестал обращать внимание. Жильцы обходили его квартиру, позвонив в нее только раз – собирая деньги на уборщицу. Однако той весной, когда он свалился с пневмонией, к нему проявили повышенный интерес.
«Чего вылупился! – по вечерам кричали ему собиравшиеся у лавочки подростки. – Или выходи, или скройся».
Они швыряли в окно снежки, а когда напивались, то и бутылки.
Саша Гребенча опускал ставни.
«Как же ты надоел! – кидала в него камень Аделаида. – Сделай одолжение – закрой страницу!»
Саша Гребенча жаловался на спам. А в группе, чтобы не трепать нервы, банил наиболее ретивых гонителей, превращаясь для них в невидимку.
«Куда подевался наш юродивый?» – как слепая искала его Степанида Пчель, раскинув невидимые руки. И Саша Гребенча чувствовал себя бурсаком, очертившим мелом непреодолимый для нее круг. «Вот он!» – вытянет сейчас железный палец Зинаида Пчель, от которой он не прятался. Но его ожидания не сбылись.
«Умер Максим, и хрен с ним!» – отпустила его на все четыре стороны Аделаида.
И это понравилось всем без исключения.
Видя такое отношение, Саша Гребенча снова вспоминал холодный кирпичный дом и теперь все чаще сравнивал себя с тем горьким пропойцей, который измерял температуру за окном градусами алкоголя и терпеливо сносил всеобщее презрение, отвечая вымученной улыбкой.
Вечера были уже холодными, Саша Гребенча ворочал кочергой угли в камине, не выпуская изо рта трубки, так что сизые кольца затягивало в дымоход. Он вспоминал Иннокентия Скородума, жаловавшегося на старость, на отсутствие вдохновения, на свое жалкое окружение, и думал, что тот не понимает жизни. Разве одиночество ужасно? Разве тяготит? Саша вспомнил, как Гребенча-старший рассказывал ему про свой взрослый мир, будто был ему не отцом, а старшим братом, как он слушал, затаив дыхание, и подумал, что не находит общего языка с сыном. Саша посмотрел на фото отца, где тот держал его на коленях, и подумал, что стал уже старше этого улыбчивого мужчины с ребенком, который показался ему теперь младшим братом, так и не повзрослевшим и немного наивным. «Отцы и дети, – почесал он трубкой за ухом. —
Отцы и дети»
Отложив кочергу, Саша Гребенча сел за компьютер.
«Мне ближе отцы, чем дети, – написал он в группе. – Может, я живу прошлым?»
Он не успел встать, как появились комментарии.
«Или так и не выросли», – предположил Олег Держикрач.
«Значит, я тоже, – признался Иннокентий Скородум. – Молодые сегодня говорят будто на камеру, говорят бесконечно долго, ничего не сказав».
«Зато вы обделывали молчком свои грязные делишки», – в отдельной ветке ответил ему Афанасий Голохват.
«Имейте уважение! – возмутился Иннокентий Скородум. – Я намного вас старше!»
«Старше не значит взрослее Да и кто такие взрослые играют в новые машинки кидают друг в друга грязью Остается удивляться как они умудрились сохранить во всей чистоте и неприкосновенности ум шестилетних детей»
А в Олеге Держикраче проснулся врач.
«Банальные комплексы, – комментировал он слова Иннокентия Скородума. – Несколько сеансов коррекции, и вы обретете свой возраст».
«А зачем? В своих комплексах мне комфортно. Так что оставьте их в покое».
Ответ Иннокентия Скородума понравился Олегу Держикрачу.
«Раньше за слово сажали, потому, что слово не расходилось с делом, – вставил Модэст Одинаров. – А теперь всё видят, всё знают, обо всем говорят, но ничего не меняется!»
«И не поменяется, – согласился Афанасий Голохват. – Надо отстреливать жирных котов которые нами правят да здравствует революция».
«Не помешало бы, – неожиданно поддержал Иннокентий Скородум. – Хотя это и бессмысленно, но чертовски приятно».
Это понравилось Афанасию Голохвату, Даме с @ и Зинаиде Пчель.
И Саша Гребенча не выдержал:
«Как вы можете! Они же люди, и у них есть дети».
«Люди ли?» – засомневалась Дама с @.
«А вы, случаем, не чиновник?» – поинтересовалась Степанида Пчель.
«У них есть деды, – показал зубы Афанасий Голохват. – И внуки и жены и любовницы».
Получив кучу издевательских смайликов, которыми отметился даже Сидор Куляш, Саша Гребенча сник. Он был плохим полемистом, ему было легко сбить дыхание. Яд, содержащийся в словах, парализовал его волю, заставляя думать о невидимом мосте, который может разрушить одна фальшивая нота. «Стеклянная челюсть, – сравнивал он себя с боксером. – У меня стеклянная челюсть».
«Лишь бы правили лучшие, – примирительно написал он. – Лишь бы ценились достоинства».
«Достоинства, – укусил Афанасий Голохват. – А судьи кто нельзя быть таким наивным».
Саша Гребенча вдруг вспомнил последнее свидание с сыном. Они сидели в суши-баре, до хрипоты спорили, при этом сын не вынимал рук из джинсов, напоминая бескрылую птицу. Столик был у окна, и он то и дело вглядывался в проходивших мимо пешеходов, точно ждал кого-то, кто должен зайти.
– Профукали все, – между делом отчитывал он старшее поколение, – проморгали, прочухали, а теперь бедные-несчастные! А нас кто пожалеет? Вы что нам передали? Какой мир? Тот, что получили от дедов? Так нет же, вы, отцы, все инфантильные, вы его ухудшили, испоганили, испохабили. От вас одни стоны, жалобы, нытье…
Саша Гребенча уткнулся в тарелку и, ковыряя перченую рыбу, не мог понять, отчего у него солоно во рту. «От слез, – наконец решил он. – От невыплаканных слез». Подняв глаза, он встретился взглядом с сидящим напротив подростком и подумал, что тому больше подходит роль отца.
– Вот именно, – угадал его мысли сын. – Все вы маменькины детки, слюнтяи-интеллигентишки, ни на что не способные. Привыкли по кухням судачить да в жилетку хныкать… Разве не так?
– Нельзя быть таким жестоким, – вздохнул Саша Гребенча.
Сын был в просвечивающей гипюровой рубашке.
– Что это у тебя? – показал на его плечо Саша Гребенча. – Грязь?
– Татуировка.
«Лучше бы грязь», – подумал Саша Гребенча.
– А как мать?
– Мать? – удивился сын. – Надо же, вспомнил! Когда она была рядом, у тебя была женщина, но у нее не было мужчины. Она тащила обоих, а теперь вы сравнялись, баба с возу – кобыле легче…
– Это ты про меня?
– А про кого еще? Ударить хочешь? Ну ударь! Только ты и на это не способен, как же – интеллигент!
Саша Гребенча слушал и думал, что сын прав, он вдруг понял, почему тот постоянно смотрит в окно и косится на дверь, точно ожидая своего настоящего отца, который сейчас войдет и защитит его от пошлого, грязного мира. Саше Гребенче сделалось неловко, но признать вслух сыновнюю правоту было выше его сил.
– А знаешь, кто такой интеллигент? – снова угадал сын. – Тот, на кого дрочат и кому неудобно за тех, кто это делает.
Отодвинув спиной стул, Саша Гребенча поднялся и, молча расплатившись, поспешно вышел. А теперь при воспоминании об этом он снова покрылся краской стыда. Раскурив трубку, Саша Гребенча закрутился на табурете, точно собирался ввинтить его в пол, и написал в чат Афанасию Голохвату:
«Дети всегда правы, а отцы всегда никуда не годны, на них природа отдыхает».
