Ника Соболева - Право на одиночество
Слова лились из меня, и я почти чувствовала змеиное шипение, которое было готово вырваться из моей груди. Но, нет… это всего лишь мое воображение. Не более того.
– Поэтому я не любила танцевать. Танцующий бегемот – что может быть отвратительней? Я несколько раз ходила в ночные клубы со своей лучшей подругой, и все эти разы тихо ненавидела окружающих. За их красоту, отсутствие комплексов, за их беспечность… Сама себе я всегда казалась похожей на клубок ниток, только вместо ниток – мои страхи и комплексы. А знаете, чего я боялась больше всего, Максим Петрович?
Все это время начальник внимательно смотрел мне в глаза. Я не могла понять, о чем он думает.
– Догадываюсь, – тихо сказал он. – Но разреши мои сомнения.
– Я боялась показать свою слабость, – судя по удивлению, мелькнувшему во взгляде Громова, он подумал о чем-то другом. – Я нарочито надевала на себя маску равнодушия, и лишь небо знает, чего мне это стоило и какие демоны в это время бушевали в моей душе. Я боялась, что кто-то хоть на миг поймет, что за личиной снежной королевы – нежная и хрупкая девочка, которая плачет от каждого нанесенного ей оскорбления. Не спрашивайте меня, почему я так боялась именно этого – я не знаю. Но каждый день, встречая на своем пути трудности, насмешки, жестокость, я говорила себе, что не имею права быть слабой. А после смерти родителей…
Я закрыла глаза, вновь переживая тот ноябрьский день.
– После смерти родителей я действительно стала снежной королевой. Я перестала притворяться. Меня ничто не могло больше напугать или унизить – мне было все равно. И знаете… Я всю жизнь стремилась к подобным ощущениям, я всегда хотела быть сильной. Но, конечно, не такой ценой. Однако, достигнув этого, я поняла, что умерла.
Первые ласковые солнечные лучи нежно прикасались к стволам деревьев, к остаткам снега, уже покрытого грязью, и к нашим лицам. Я не могла понять, о чем думает Громов, да и не пыталась…
– Каждый человек мечтает о доле другого, – продолжила я. – Мечтает стать красивее, лучше, выше, смелее. Но мало кто понимает, какая это непозволительная роскошь – отказ от самого себя. Ломая свою личность, ничего, кроме пустоты, не чувствуешь. И мне жаль, по-настоящему жаль, что место той искренней и нежной девочки заняла снежная королева, украв ее душу и заключив в глыбу льда. Но… – я глубоко вздохнула, – я признаюсь вам в своей слабости. Пожалуй, единственной на данной момент. И слабость эта в том, что мне так проще жить. Я пошла по самой короткой и пустой дороге, выбрав путь одиночества. И это мое право.
Я почти дословно повторила ту фразу… «Право на одиночество»… Она уже давно стала моим проклятьем. Но никому, даже Громову, я не собиралась рассказывать всей правды о себе и своем проклятье.
Помолчав немного, Максим Петрович тихо сказал:
– Это самая печальная сказка о снежной королеве, которую я когда-либо слышал.
– Это еще не конец, – я улыбнулась. – Ведь сегодня вам удалось немного растопить ее лед. И я даже ненадолго вспомнила ту девочку, которой была раньше. Я всегда ненавидела ночные клубы за громкую музыку и огромное количество неискренних людей. Но сегодня, танцуя, я почувствовала, как во мне подняла голову прежняя Наташа.
– Это хорошо или плохо? – настороженно спросил Громов. Я рассмеялась.
– Максим Петрович, уже три года я не испытывала таких эмоций, как сегодня. И вы спрашиваете, хорошо это или плохо?
– Но ты же сама только что упомянула, – он тоже заулыбался, – какую именно дорогу выбрала.
Я покачала головой.
– Это не имеет никакого отношения к моему пути. Это касается только жизни моей души. Я признаюсь вам, Максим Петрович, я была уверена, что та девочка во мне умерла окончательно и бесповоротно. Но сегодня я убедилась, что это не так. И… я рада. Я скучаю по самой себе.
Я опустила голову, чтобы скрыть слезы. Да уж, я слишком много плачу в последнее время. Но это нисколько меня не огорчает.
Я почувствовала руку Громова на своем подбородке. Подняла глаза. Максим Петрович улыбался, а из-за выражения его глаз по моему телу прокатилась волна маленьких иголочек. Нежность… господи, какая нежность!
– Милая моя Наташа, – его голос будто обволакивал меня заботой. – И я повторю то же, что уже говорил тебе не раз: ты необыкновенная девушка. Так чувствовать способен далеко не каждый человек на этой планете. И спасибо, что поделилась со мной частичкой своих воспоминаний. Ты даже не представляешь, как это важно для меня.
Последнюю фразу Максим Петрович почти прошептал. А затем наклонился и нежно поцеловал меня в шею. Я вздрогнула и прерывисто вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы сказать… что?
Еще один поцелуй, немного ниже, а затем еще один. Мысли растворились в воздухе. Осталась только одна: неужели я зря рассказывала ему все это? Неужели он не понял, что я НЕ ХОЧУ?!
Ага, вот только мое тело, кажется, считало иначе. Потому что как объяснить то, что руки сами обняли Громова, сами привлекли его ближе, а голова запрокинулась, позволяя ему дальше исследовать мою шею. Все это оказалось настолько не похоже на то, что я чувствовала с другими, когда в моей голове не было ничего, кроме мыслей, а тело было натянутым, как струна. И попробуй сказать хоть слово, когда все тело растекается по лавочке. Теперь я понимала Антона с его утверждением, что ему никогда не отказывали в постели. Откажешь тут! Мысли разбегались со скоростью зайцев.
Но Громов остановился сам.
– Извини, – тихо сказал Максим Петрович, чуть отстраняясь и помогая мне сесть прямо. – Я слишком долго находился рядом с тобой. Этому искушению сложно противостоять. Но обещаю, больше не повторится.
Да? А жаль.
Но вслух я сказала:
– Ничего страшного. Я все понимаю. Но теперь я хочу домой. Там моя кошка уже, поди, весь диван обглодала с голодухи.
Громов улыбнулся, достал мобильный телефон и вызвал такси.
Уже перед своим домом я вспомнила одну вещь.
– Максим Петрович, а вас жена не убьет за то, что вы этой ночью неизвестно с кем время проводили? – тихо спросила я, с тревогой глядя на начальника.
Он как-то странно улыбнулся.
– Не убьет. Не волнуйся. А вот Алиса точно будет задавать вопросы.
– И что вы ей скажете? – я с подозрением на него покосилась.
– Правду, – Громов ухмыльнулся. – Я не обманываю свою дочь. Кстати, если ты не возражаешь, я тебя как-нибудь с ней познакомлю.
Я от изумления раскрыла рот.
– Серьезно?
– Конечно. Только вот не знаю, когда это случится, но мы непременно это устроим, – и, подмигнув, Максим Петрович помог мне выбраться из такси.
Только дома я осознала, в каком разгроме оставила квартиру. Алиса дулась на меня полдня, но в конце концов сменила гнев на милость. Убравшись и постирав всю свою одежду, я включила компьютер.
Письма от Антона. Целых два! Первое было обычным, с фотографиями и описаниями трудовых будней, а второе – тревожным, с вопросами о том, почему я не отвечаю на звонки. Я улыбнулась, представив, какие, должно быть, ужасы нафантазировал себе друг.
Из-за Молотова я больше не терзалась. Громов был прав – этим спором он только показал гниль собственной души, а меня она не коснулась. Теперь-то понятно, зачем он так напирал и склонял меня к постели. Как хорошо, что мне хватило благоразумия устоять. Впрочем… если судить по тому, как я реагирую на ласки мужчин, в ближайшем будущем стать женщиной мне не светит.
И как бы сильно мне ни нравился Громов, но пойти против его жены и дочерей я просто не могла. Это означало бы одно: предать моих родителей. Причем дважды. В первом случае я предам их, когда лягу в постель с тем, кого не люблю. А до любви мне еще точно далеко, как до Китая. А во-вторых, связь с женатым мужчиной, боль и ревность жены и дочерей… Да я лучше уволюсь из «Радуги».
Вздохнув, я принялась писать ответ Антону. Скрывать отношения с Молотовым я не собиралась, впрочем, пощадила воображение друга и не стала описывать лишние подробности его ухаживаний.
А о ночи, проведенной с Громовым в ночном клубе, и особенно об утре на лавочке, я не упомянула вообще.
Молотов продолжал трезвонить мне все выходные. Телефон я не выключала хотя бы потому, что на звонки остальных отвечала. Дважды я говорила со Светочкой, которая долго орала на меня по поводу позорного бегства с работы. Но потом, успокоившись, сказала, что если Алексей Михайлович посмеет еще раз ко мне подчалить, она ему лично якорь оторвет.
Забавная аналогия.
Невозможно даже представить, как я обрадовалась в воскресенье вечером звонку Громова. Мне было немного жаль, что разговор продлился всего пару минут и состоял в основном из моих ответов на вопросы, как я себя чувствую.
В понедельник я готовилась к маленькой мести. Глупо, конечно, но я ничего не могла с собой поделать.
Черная длинная юбка с длинным разрезом, темно-синяя кружевная блузка, под которой намеком было видно изящное белье. Туфли на маленьком каблуке, тонкие чулки, край которых при желании можно было показать, выставив ногу. Волосы я аккуратно уложила и немного убрала, обнажив шею. Легкий макияж, который я нанесла еще дома, заставил меня с удовольствием разглядывать себя в зеркале. Теперь я начинала понимать Громова с его искушениями. И всех остальных тоже.
