Ариадна Борисова - Бел-горюч камень
Что в пух попало, то пропало. Несмотря на кажущуюся податливость и мягкотелость, подушки в этой комнате с партизанским упорством хранили все тайны хозяек. Похвально, но иногда жаль, потому что подушка Марии могла по секрету шепнуть Изочке, что страшиться явления Тугарина в общежитие ей нечего. Он при всем своем неистовом желании не сумел бы добраться до Якутска. Как и до Уржума, впрочем. Змей отбывал наказание в местах очень отдаленных, а выйти из заключения ему предстояло глубоким старцем.
…Еще при первой встрече с Зиной Тугариной на базаре в ее скороговорке мелькнули слова: «…свел знакомство с ворами. Краденый лес начали продавать… Четыре года с конфискацией…»
Торопливые фразы царапнули память Марии воспоминанием о варварской вырубке в заповедном сосняке, о чем рассказывали за год перед тем Майис и дети. Чиркнуло спичинкой тревоги, а ничего не зажглось в памяти, не сопоставилось, голова была занята другим.
Это уже после внезапно и ярко вспомнилось, как Сэмэнчик путано лопотал о кукше, в которую превратился таежный дух: «Байанай рыжий, белка рыжая и кукша тоже, она кричала, что лесу плохо!»
Изочка тоже, переживая лесное горе, задыхалась от слез: «Мариечка, лес плакал внутри меня, а землю жевали зубы трактора, а Майис гладила пеньки – бедные, бедные! – а с них текла смола… Майис пела, просила прощения у «рожденных стоя», я тоже просила тихонько… она отдала больную ветку Лене, потому что Лена – кровь и молоко тайги… Река поет, Мариечка! Наверное, все, что живет, умеет петь, да? Волны унесут боль далеко, в море Лаптевых, где ты жила на мысе с папой Хаимом! Красивый лес перестанет плакать, и я… может быть… перестану… Тайга живая, Мариечка, она обижается, если люди мучают деревья и оставляют на земле сор и грязь!»
Обеспокоенная плачем дочери, Мария не разобралась тогда в ее сумбурном рассказе. Огорошили, помнится, какие-то мелочи, частности, обыденная, словно устоявшаяся манера Изочки изъясняться необычным для ребенка языком аллегорий. Подумалось с оторопью – рановато проявился в девочке сомнительный наследственный дар. Хаим зачем-то поэтизировал даже неприглядные, с точки зрения обычных людей, вещи и поступки…
Выяснилось, что Майис ходила с детьми по ягоды и наткнулась в лесу на разбойно вырубленный участок. Изочка и Сэмэнчик горячо сострадали изломанным, расшвырянным повсюду ветвям, еще живым, не успевшим почувствовать иссушающее дыхание смерти.
«Изочка пропустила через себя боль леса», – виновато пояснила Майис, и Мария успокоилась. Восприимчивая девочка переняла у Майис обыкновение машинально переводить на русский язык обходные обороты речи, присущие якутам из-за врожденного почтения к духам. Или, скорее всего, просто повторила ее слова. Естественные в якутском быту, в переводе эти иносказания звучали почему-то велеречиво.
В тот день Мария осталась ночевать у Васильевых и, пересказывая засыпающим детям сказки Чуковского, не придала большого значения разговору Майис с приведенным Степаном лесником. Несколько дней спустя Мария почти пропустила мимо ушей и новость о том, что те, кто рубил лес, пойманы. Степан дал какие-то показания.
Пойманы – и ладно, и прекрасно… Мария не стала вдаваться в подробности, не услышала фамилии главаря лесных бандитов, так хорошой ей знакомой. В то время Марию заботили серьезные жизненные перемены, она ждала из спецотдела МВД санкции на переезд в город. Приближение к цивилизации на день «гужевого» пути чудилось ей чуть ли не избавлением от ссыльного гнета, и ничто иное не могло взволновать ее сильнее…
Лишь когда Павел Пудович вернулся из колхозной командировки со страшным сообщением, вспыхнула догадка. Едва он тяжко выдохнул: «…труп кузнеца нашли на горе, где у них сосны строевые растут. Воры, видать, спешили…», Мария все поняла. Ее версия о причастности Тугарина к убийству Степана вскорости подтвердилась, и на воле экс-королю ледяного мыса не довелось долго гулять.
История нового преступления Змея была проста, стихийна и виделась Марии в необъяснимом откровении, словно она нечаянно заглянула в черную тугаринскую душу.
…Без денег он себя не представлял, поэтому, «откинувшись», как сказала Зина, сразу же по приезде сколотил шайку. Решил сделать единственную вылазку в лес и завязать с хлопотной валкой. Живо сыскавшийся покупатель торопил – строительное лето шло к концу. Лесник с кузнецом не могли знать о столь скором освобождении Тугарина. Время брусничного сезона еще не наступило, а праздно люди далеко в лес не ходят. Змей твердо верил – теперь его не словят. Не смогут, не успеют. Получив свою долю за труд и риск, он намеревался либо смотаться обратно в Иркутск, либо залечь на месячишко в какой-нибудь деревне, покумекать над дальнейшей деятельностью…
Дорога сужалась к околице, тропой ползла вверх, и в горной развилке легко просматривалась из стоящей под горой кузни. Пронесет, – напрягался Тугарин. Трактор оттуда в размер спичечного коробка, по видному месту даже с волокушей не дольше трех минут езды. Неужто кто-то глазастый от нечего делать вытаращится именно в эту сторону, именно в эти три минуты? А к вечеру, когда трактор повернет обратно, кузнецы разбегутся по домам…
Но не зря Вася-фараон остерегал старого приятеля – не берись за то, на чем попался. Умный гору обойдет… Где тут обойдешь! Мелких тропок куча, широкая – одна. Как судьба одна. Не изменишь, если в назначенный момент прописана невезуха.
Сам Степан и приметил в распахнутое окно трактор, мелькнувший на всходе. Стучать молотками как раз кончили, и донесся надсадный шум мотора, приглушенный отрогами горной цепи. Наказав помощнику завершить работу, Степан прихватил починенную по чьему-то заказу тозовку, – только что отремонтировал затвор и второпях, в одиночку, махнул в тайгу.
«Патроны у него вроде были. Хотел просто спугнуть воров, пока не успели порубить деревья, – сетовал позже младший кузнец. – Вечером собирался потолковать с лесником. Сказал, подозревает, что прежние вальщики по амнистии вышли».
Не дождавшись старшого, помощник заскочил домой к нему по пути с работы. Думал, Степан вернулся из леса по другой тропинке. Но дома того не оказалось. Встревоженный парень рассказал обо всем Майис. Он и предположить не мог, что женщина, на ночь глядя и тоже одна, ринется в лес искать мужа. Потом саму ее искали долго и безуспешно…
Тело кузнеца подельники в спешке сунули под кусты. Он все-таки успел помешать, спас намеченные к валке деревья. Голова его с затылка была раскроена топором. Тозовка обнаружилась при обыске у одного из преступников в сарае. Выстрелов из ружья не производили. Очевидно, кузнец чем-то выдал свое появление до того, как собрался выпалить в воздух.
Мария догадывалась, почему он не стал обороняться. Совестливый и миролюбивый, Степан не способен был убить человека.
Когда-то в годы Гражданской войны командир красноармейского отряда приказал расстрелять за попытку побега к белобандитам братишку Степана и соседского сына, совсем еще желторотых мальчишек. Узнав об этом слишком поздно, Степан догнал отряд и в упор прицелился в командира, а выстрелить не сумел.
За несовершенную месть молодой кузнец поплатился тюрьмой. В этот раз – жизнью.
Глава 4
Встреча с прощанием
Сотрудники спецотдела стали заметно снисходительнее относиться к переселенцам. Прокатилась свежая волна бодрящих слухов. Поговаривали, что одной пожилой паре по состоянию здоровья разрешили поселиться на Алтае. Затем большая семья с помощью влиятельной зарубежной родни и посольского вмешательства добилась неслыханного – визы на выезд из СССР в Данию. Затеялись единичные процессы снятия со спецучета, и наконец в начале нового года для немногих счастливчиков, чьи дела были рассмотрены, наступили дни выдачи паспортов и окончания северной ссылки. Но освобождение сложно было назвать подлинным. Переехать условно восстановленные в правах граждане могли в любое место Советского Союза, кроме центральных городов и родной Прибалтики.
«Вольные» люди на радостях тут же бросали кое-как найденную работу. Раздаривали трудно добытое имущество, прощались с местными друзьями и приглашали всех приехать к ним в гости. Расставаясь с товарищами по несчастью, старались не смотреть на вопрошающе печальные лица:
– Месяц, не больше, – и вы следом за нами освободитесь. А через год-два, вот увидите, дома встретимся!
Со справкой о реабилитации в дрожащей от счастья руке к Марии прибежал Гарри Перельман. Широко улыбался щербатой улыбкой (зубы проредила цинга на мысе):
– Мария! Изочка! Мне позволили жить в Свердловске, я достал бронь на самолет! Вы придете провожать?
– Придем…
Музыкант осекся, но ликования затушить не сумел. Прибавил виновато:
– Простите меня… Я уверен – вам недолго осталось ждать!
