Мария Метлицкая - Вечный запах флоксов (сборник)
Она рассказывала, как они счастливы вместе, какой у них лад и любовь, какое уважение и нежность друг к другу, как трогательно сложились его отношения с Лидочкой.
А мать все качала головой, приговаривая:
– А что дальше, Нюта? Ну еще лет через пять или семь? Он будет глубокий старик. К тому же – больной. Тяжело и безо всяких надежд. А ты останешься еще совсем молодой женщиной. И все эти тяготы… будут на твоих плечах. И ты будешь расплачиваться своим здоровьем и своим покоем. И что тебя ждет впереди?
– Странно, – отвечала Нюта, – странно, что вы так ничего и не поняли! Умные и интеллигентные люди! И все до вас никак не доходит.
«Примирение сторон» случилось на Девятое мая – святой день для каждого, а особенно для фронтовиков.
Нюта уговорила Яворского приехать на дачу. Сначала она услышала решительное: «Нет, об этом и речи не может быть. Считай меня трусом, подлецом, кем угодно. Я живу с его дочерью и в его квартире. И от первого и второго страдаю так, что словами не объяснить!»
– От первого тоже страдаешь? – рассмеялась она. – Хорошо ты, однако, сказал!
А потом расплакалась.
– Никому нет дела до моих мук! Ни отцу, ни тебе…
Это, пожалуй, была их первая серьезная семейная ссора.
А наутро он побрился, надел костюм и белую рубашку и со вздохом сказал:
– Ну, если выгонит… Будет, наверное, прав. И потом, – задумчиво добавил он, – я законченный эгоист. Так мучить тебя… надо хотя бы попробовать!
Они купили торт и цветы и поехали все вместе – Нюта надеялась, что присутствие дочки смягчит ситуацию, и Лидочка поддержит ее.
Отец обрезал кусты сирени. Увидев их у калитки, побледнел и замер с ножницами в руках.
Стояли как вкопанные и молчали – по обе стороны забора.
Ситуацию, как и предполагалось, спасла Лидочка.
– Дед! – закричала она. – Ты нам не рад?
Отец вздрогнул, у него задрожал подбородок, и он хрипло крикнул:
– Люда! Приехали… Гости!
Выбежала охающая и ахающая мать, всплескивала руками, целовала дочку и внучку, а Яворскому, смущаясь, протянула руку.
– Ну, здравствуйте, Вадим…
Мать с Нютой накрывали на стол, отец болтал с внучкой, а Яворский курил на крыльце.
Когда закусили и выпили, Яворский, заядлый курильщик, снова вышел во двор, а следом за ним вышел отец.
Женщины, включая Лидочку, тревожно прилипли к окну. Отец подошел к Яворскому, сел рядом с ним на скамейку и закурил папиросу.
Они долго молчали, глядя перед собой, а потом начался разговор.
О чем – женщины ничего не слышали. Да и суть разговора волновала их мало. Главное – они говорили!
С тех пор Нюту совсем отпустило, и тревожилась она теперь только о здоровье мужа и родителей. Ее «вечно молодых пенсионеров».
Им было отпущено всего восемь лет. Всего? Она часто думала потом – так мало и так много. Мало оттого, что недолюбили, недоласкали, недоговорили. Мало было дней и ночей, чтобы быть рядом и вместе. Сколько драгоценного времени ушло на ее работу и его госпитали!
Болезнь отнимала его у нее… Болезнь и годы. Война.
Она вспоминала, как два раза он уезжал в санаторий – и опять без нее, ей тогда не дали отпуск, и на вторую путевку не было денег.
А однажды, когда Лидочка перешла в восьмой класс, Нюта уехала с ней на море. Яворский отказался – июльская жара ему не подходила.
Как они скучали друг без друга! Каждый день она отстаивала на почте по два часа, только чтобы услышать в трубке его голос.
Она вспомнила, как одна медсестра пожалела ее:
– Вот же вам достается! Такой больной и… такой старый!
А Нюта расхохоталась тогда – так заливисто, что медсестра покраснела.
– Да что вы, милая! Я – счастливейшая из женщин. Уж вы мне поверьте!
Иногда он «прогонял» ее спать «к себе», в бывшую детскую. Она обижалась, не понимая, что он бережет ее, что его мучают боли, и страдать в одиночку ему значительно легче.
Она корила себя, что «взвалила» на него домашнюю работу – ему было наверняка тяжело, а он не подавал виду и так старался облегчить ее «женскую долю»!
Он много занимался с Лидочкой перед ее поступлением в полиграфический – оказалось, что он прекрасно рисует. А уж к сочинению он подготовил ее так, что еще долго ее всем приводили в пример.
Последние два года Нюта ушла с работы и перевезла мужа на дачу – тогда он почти перестал вставать, и она, укутав его, в любую погоду вывозила в коляске во двор.
Наплевав на все дела, она садилась возле его ног на низенькой скамеечке, и они снова часами говорили о жизни.
– Никак мы с тобой не наговоримся, – грустно вздыхал он.
А она улыбалась, гладила его по щеке и держала за руку.
Оба понимали, что осталось ему совсем немного, но это было не отчаянье, а какая-то светлая грусть. Они спешили – спешили надышаться друг другом, насмотреться, наговориться…
Мать с отцом, чтобы не мешать им, уехали в город – отец ссылался на дела и врачей.
Их прощальное одиночество было прекрасным и тихим. Стояли последние дни августа – теплые, совсем не дождливые. Флоксы – красные, бордовые, фиолетовые и белые – уж чуть подвядали, отцветали, темнели с краев. А запах в саду стоял нежный и тонкий, особенно после короткого теплого дождя и по вечерам. Он закрывал глаза и вдыхал их затихающий аромат.
– Знаешь, – сказал он однажды, – у них нет запаха тлена – ну, как у обычных цветов. Есть только запах печали и еще… чего-то такого… Ну, уходящего, что ли… прощального – наверное, так…
Теперь она ставила ему в комнату букет – в белый глиняный кувшин с отколотым носиком.
И каждое утро с тревогой смотрела на клумбу – а они опадали, темнели, ссыхались, теряя свой радостный, яркий, насыщенный цвет.
Он прожил еще всю осень, и она уже перестала верить в приметы и прочие глупости, когда с тоской смотрела на осыпающиеся цветы.
Ушел он ранним декабрьским утром – таким светлым, дымчатым от легкого морозца и первого снега, таким солнечным и ясным…
Она зашла к нему в комнату и все поняла в тот же миг.
До вечера она просидела на стуле возле его кровати и все говорила с ним про себя – о чем? Если бы ее об этом спросили, она бы ни за что не вспомнила – ни одного слова, ни одного…
Когда за окном стало совсем темно, она, словно очнувшись, подошла к телефону и позвонила своим.
На похоронах Нюта не плакала – не было слез, отчего-то вот не было. А Лидочка заливалась слезами и все приговаривала:
– Как же так, папа? Зачем?
В первый раз назвала его папой, страдая оттого, что не сделала этого раньше.
Так много было им отпущено! Такая густая концентрация нежности, ласки, понимания, заботы, любви… Эти восемь лет равнялись двум как минимум жизням. Нет, каждый их день был тождествен целой судьбе!
И за все эти годы – тяжелые и счастливые – она ни разу не пожалела об этом.
Лидочка вышла замуж на втором курсе – совсем рано, но что поделать – любовь! Первого мальчика она родила через год, а затем и второго, а спустя три года родился и третий. И тоже – мальчишка.
Нюта помогала изо всех сил и от души – мальчишки заняли ее сердце, заполнили его без остатка. Она тревожилась, что дочь вдруг не справится и бросит учебу, но, умница, справилась. «Гены отца», – сказала однажды Лидочка, и Нюта вздрогнула, понимая, кого та имела в виду.
Потом умер Нютин отец, а через три года и мама. «Совсем не могу без него, – говорила она, – незачем жить».
Нюта горячо возражала, напоминала о правнуках, уговаривала вспоминать, сколько было лет счастья:
– Ну, разве много таких женщин, как мы? Разве много таких счастливых?
Но мать медленно угасала, совсем не чувствуя интереса к жизни.
– Ты – сильная, – говорила она дочери, – а я… оказалась из слабаков. Отец всегда был защитой, спиной. А ты – ты привыкла за все отвечать и всех прикрывать.
– Нет, – качала головой Нюта, – ты так ничего и не поняла. Вадим был главным и все решал. Он, а не я, был спиной и защитой. И каждый день, проживая с ним рядом, я чувствовала себя самой любимой и самой защищенной на свете.
Лидочка с мальчишками теперь жила на даче – профессия позволяла ей работать на дому: она оформляла детские книги. Нюта брала внуков и уходила то на просеку, то в лес, то на речку. Домашние хлопоты и вечная суета совсем не оставляли времени на грусть и раздумья. Только по ночам она вспоминала свою жизнь и мужа, словно прокручивая пленку назад – подробно, очень подробно, с самыми точными деталями, помня все так хорошо и так ярко, будто вчера, словно судьба отпустила такую ясную память в благодарность за то, что она ее, судьбу, только благодарила и восхваляла.
Засыпая, она снова говорила с ним, перебирая подробности дня – про Лидочку, про мальчишек, про лес и про речку.
Иногда она «отпрашивалась» в Москву: в те дни было два кладбища – родительское и Яворского. Оба – в разных концах города, поэтому поездка делилась на два дня.
Ехала сначала к нему. Открывала тугую низкую калитку, садилась на скамейку и, чуть отдышавшись, говорила мужу:
