Феликс Кандель - Против неба на земле
Планка его ожиданий – не всякому допрыгнуть.
Появляется Живущий поодаль, садится через пару рядов, продолжает разговор, словно не расставались:
– Взглянул в зеркало и ужаснулся. Зачем мы стареем? Чего там не видели? Чего тут недостает?..
Шпильману лишь бы повод:
– Об этом надо поговорить с Беллой. Ее тема.
– Кто такая Белла?
– Теща-прелестница.
Выяснение родства – увлекательное занятие:
– Белла, я обнаружил в море троюродного родственника. Нашей вроде породы.
– Живого? – интересуется.
– Это ты сама выясни.
Передает телефон, и Белла начинает без промедления:
– Внимание! Проверка на Шпильмана. Собою владеем?
– Временами.
– Другим потакаем?
– Как получится.
– В разговоре дослушиваем до конца?
– Никогда! Если понятно, к чему тратить время?
– Перескакиваем на иную тему, неожиданно и врасплох?
– Откуда вам известно?
– Перед сном произносим речи?
– Цицерону на зависть.
– Что предпочитаем? Чтобы пожалели, приласкали, похвалили?
– Чтобы оставили в покое.
– Вареники с вишнями?
– Обожаю.
– Ходить по магазинам?
– Ненавижу.
– Достаточно, – говорит Белла. – Ты Шпильман. Хоть и троюродный. Придешь – накормлю.
Ему приятно. Ей – тоже. Добавляет со вздохом:
– Я бы по-русски с тобой поговорила, да стираются в памяти языки, накопленные за жизнь. Ушел английский, заученный позже всех. Сгинул русский, прилипший в Сибири. Пропадает польский. Гвалд! – остался лишь маме-лошн. И иврит с мучениями…
Женщина входит в автобус. Смотрит на них, как принимает решение. Шпильман пропускает ее к окну и отсекает от других.
– Я ждал, – говорит он.
– Я знаю, – говорит она.
Сплетена основа. Соткано прошлое узором на полотне. И вдруг – а не вплести ли еще одну нить, голубую, скажем, или лиловую? Не было даже мысли о том, что это нужно. Не было надежды, что это возможно. И вот эта нить у тебя в руках, как всегда была, и вот – без нее никак! Так вплетай, Шпильман, в основу, что же ты медлишь?..
Троюродный брат произносит, возможно, с умыслом:
– Аш-два-о, старый учитель химии, зачитывал из своей тетради: «Если бы строили дворец счастья, самое большое помещение отвели бы под зал ожиданий…»
Автобус заполняется. Входят сослуживцы, взглядывают на них внимательно, садятся поодаль, и они отправляются в путь. Пепельные каменистые пространства за окном. Светлые проплешины. Знак на пути «Осторожно – верблюды». На передних сиденьях вертятся старушки-подружки. Вспомнили юные годы, когда привлекательность многое позволяла и немало списывала. Расшумелись. Проказничают к неудовольствию соседей. Грызут фисташки, смеются без причины, теребят терпеливого экскурсовода:
– Это овцы – там, под горой?
– Это камни.
Через минуту:
– А это овцы?
– И это камни.
– Но там уж наверняка овцы!
– Нет здесь овец. Одни только камни…
6
Лежит на шоссе мужчина – телом поперек разделительной полосы, ухом приник к асфальту. Стоит рядом осел, тоже загораживает путь. Шофер погудел, погудел и встал, заглушил мотор.
– Выходите. Это надолго.
– Кто там? – спрашивают с интересом.
Экскурсовод отвечает:
– Утомленный провидец.
– Разве бывают теперь провидцы?..
Выходят наружу, обступают, выдерживая почтительное расстояние. Стоят. Ждут. Перешептываются. Старушки-вострушки подталкивают друг друга локтями, прыскают в кулачки. Мужчина на шоссе приоткрывает глаз:
– Есть ли жизнь под асфальтом?
Сам же и отвечает:
– Жизни под асфальтом нет. Тихий плач. Стенания затаенные.
– Разъясните, – просит экскурсовод. – Туристам будет познавательно.
Садится – на теле мешок, на шее бубенец:
– Скоро уже, совсем скоро! Миновали все сроки… Страшный враг на марше. Несметная сила. Отцы отцов заскорбят во прахе без надежды на вызволение…
Этого не понимает никто, даже экскурсовод:
– Нельзя ли более доходчиво?
Звенит в бубенец, как отгоняет наваждение:
– Царь Ахашверош на подлете, владыка Персидского царства. Горе всякому, кто с этим не согласен…
Туристов везут на джипах – к тому месту, которое полагается посетить. Сидят устойчиво. Глядят задумчиво. Крановщики. Монтажники. Бульдозеристы с женами. Два бегемота в отдельной машине, иначе их не свезти. Встали, сфотографировали провидца на асфальте, осла возле него, объехали по узкой обочине и покатили дальше.
Остерегает вослед:
– Зовите скорее Мордехая. Морде-хай-ай-яй-яй!.. Приди уже, поменяй направление беды…
Выделяет Шпильмана среди прочих, говорит с почтением:
– Держи себя наготове. Ты еще потребуешься.
– А он?
Ждет Шпильман ответа. Ждет троюродный родственник. Утомленный провидец вглядывается в него, старея от предчувствий:
– Он – нет…
Смотрит мужчина из автобуса. Лицо в окне, как фотография на паспорте, а остальное отсутствует, словно оно несущественно. Неверие на его лице, стойкое неверие в веках: «Давайте вышлем лазутчиков…», которым тоже не будет доверия. Спрашивает:
– Документ у него есть?
Поднимается на ноги. Одергивает мешок, перехваченный веревкой. Говорит с трудом, язык не провернуть во рту:
– Послан… предупредить… Без док-ку-мента…
Речь становится замутненной, впробормот, пропуск слогов со словами, словно перескакивает через них, изъясняясь знаками препинания. Не стать провидцем в печали, ибо дар прозрения никнет от утомления, беспокойств с огорчениями, как притухает с годами острота зрения, сливаются на расстоянии буквы, схожие очертанием. Дар прозрения обретется заново – стоит понадеяться, лишь опахнет дремотной пахучестью жасмина, лечащего грусть, ломкой душистостью лаванды, располагающей к доверию, призрачным обаянием пчелиного воска, приносящего покой уму и сердцу.
Удаляется на осле утомленный провидец, бубенец названивает: «Циг-цигеле-цигл, циг-цигеле-цагл…» – взамен слов, которые у него закончились. Этот бубенец прокладывает путь в скоплениях нечистот. Этот осел ест только дозволенную пищу…
…везет тех, кто ему понравится, дает неплохие советы помахиванием хвоста. Осел этот – потомок осла Авраама, который тащил дрова на гору Мориа для жертвоприношения сына Ицхака, по зову Того, Который призвал: «Авраам!», и тот ответил с готовностью: «Вот я!» Осел этот – потомок осла, на котором Моше поехал из Мидьяна вызволить свой народ, по зову Того, Который воззвал из неопалимого куста: «Моше, Моше!», и он ответил: «Вот я!» Осел этот – потомок ослицы, на которой Билам, кривой на глаз и хромой на ногу, отправился проклинать народ, вышедший из Мицраима, а вместо того благословил его по желанию Всевышнего. Осел этот – предок осла, на котором явится однажды Машиах бен Давид и возвестит грядущее…
Сколько избавителей в веках! Пешком, на ослах, на облаке, корабле и вертолете. Миновали все сроки, но не является сын Давида; исчезает за поворотом утомленный провидец, заклинает без надежды:
– Хамса, хамса, хамса…
Садятся в автобус, едут дальше. Мужчина у окна – благодушный, снисходительный, стесненный, не иначе, многими доходами, в благополучии живущий, в благоразумии дни проводящий. Воинственные наклонности отсутствуют, силы утеряны к отражению неприятеля, неприятель тоже утерян. Ничто вокруг не беспокоит, ни на что не намекает – к спокойствию души и упитанности тела:
– Всё будет хорошо. Сначала злодеи придут туда. В те страны, которые побогаче. А сюда, к нам, в последнюю очередь. Или не придут совсем.
– Что это значит?
Разъясняет популярно, как недоразвитым:
– Это значит, что здесь можно отсидеться. Мы отсидимся.
У каждого свой избавитель. По целям и по срокам.
7
Двери закрываются. Кабина трогается в путь. Шуршит колесо на тросе, земля отступает вниз и назад; они возносятся плавно, величаво, а по Змеиной тропе поднимаются юноши с девушками, ловкие, легкие, в свободе и простоте отношений. Взглядывают на кабину над головами, руки поднимают для приветствия, – возносящиеся на электрической тяге им завидуют.
Экскурсовод начинает:
– Десять мер бесстыдства снизошли на мир, девять из них пришлись на долину Сиддим, которая под нами, богатую городами и асфальтом. Где Сдом, Амора, Адма, Цвоим, сердца дерзновенные, дух надменный, гордыня непомерная. Крики обиженных достигли Небесного престола…
…и ангелы уничтожения поспешили на землю в возмездии истребления, двенадцать тысяч ангелов обрушились на Сдом и соседние города, ибо среди жителей той долины не нашлось пятидесяти праведников для искупления, пятерых не нашлось, даже, возможно, одного – не отвратить от гибели. Воззвал Авраам, носитель Божественного образа: «Не подобает Тебе делать такое!», но излились дождем серные потоки, воспламенился жгучий асфальт, смола кипучая, жар палючий; поглотило огнем города в долине, затопило горькими водами до скончания поколений. Все сгинули – с царями своими, со своими судьями, как плуг прошел по земле истребления, вопль потрясенных сердец, дабы сохранялись в глубинах вод, в рачьей соленой скорлупе, строения и их обитатели, сады, скот, посевы, неподвластные разложению…
